Позже, после того, как родители выговаривают мне по поводу аттестата, отправляют в комнату до конца дня как наказание. Они и не догадываются, что мне больше никуда и не надо, и я иду с превеликим удовольствием, притворяясь пристыженным. Пенелопа уже ждет меня, махая своей маленькой ручкой. Мы не двигаемся с места несколько часов. «ТЕБЕ РАЗРЕШЕНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТЕЛЕФОНОМ?» Из окна своей спальни, Пенелопа читает записку, которую я прислонил к теплому стеклу и трясет головой. Уже перевалило за два ночи и мои глаза слипаются, но я ем шоколадные батончики и пью газировку, чтобы не уснуть. «НЕТ», — отвечает ее записка. Я изображаю грустное лицо и сильнее прижимаюсь к стеклу, чтобы она видела. Это наша обычная ночная программа. Пенелопа ходит вялая весь день, потому что не спит по ночам, а я совершаю набеги на кухню в поисках чего-либо сладкого и попить, поэтому я могу не спать тоже. В большинстве случаев сон уходит, когда сладости начинают действовать, но тогда уже и бессонница одолевает меня до зари. Такие ночи обычно приводят к тем дням, когда она не идет в школу. Но не всегда. Иногда она просто не в настроении идти в школу. «ИДИ СПАТЬ», — пишет она. Допивая остатки теплой, выдохшейся газировкой, я игнорирую ее записку, как делаю каждый раз, когда она ее поднимает, и сминаю алюминиевую банку в руке. Я кидаю ее в свой шкаф к остальным, которые прикончил ночью. Несколько месяцев назад, я сделал перестановку в своей комнате, и теперь кровать стоит прямо у окна. Матрац подо мной становится мягче с каждой минутой, которую отсчитывают часы. Мои веки отяжелели, и неимоверно горят глаза между длительными морганиями. Я зеваю, и сквозь сон вижу, как вздыхает Пенелопа. «ГЕРБ СЕГОДНЯ ПОЦЕЛОВАЛ МАТИЛЬДУ», — пишу я. Глаза Пен округляются и она улыбается. Она с опущенной головой пишет ответ. «ЭТО МЕРЗКО!» Отвращение и мерзость — это не то чувство, которое я испытал, увидев как мой лучший друг целует Рыжеволосую за спортивным залом сегодня в обед. Мир всегда мне казался очень красочным, а когда я вернулся в класс, то только губы Пенелопы и были яркими. Я завидовал. «ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ЦЕЛОВАЛСЯ?», — пишет она. Мое сердцебиение учащается, и усталость отходит на второй план, когда добела разгоряченный адреналин движется по моему телу. Я сижу прямо, надеясь, что она не может разглядеть, как краска заливает меня от щек до груди. «НЕТ, ТЫ ЧТО. А ТЫ?» Она быстро качает головой в знак отрицания. Все мое тело расслабляется, и я выдыхаю. Мой пульс потихоньку приходит в норму, когда разговор о поцелуях повисает в тишине. Я вижу, как Пенелопа грызет свои ногти и смотрит назад. Когда усталость, которую я так и не могу побороть берет верх, последняя мысль которая приходит мне в голову, перед тем как заснуть — это, как же я счастлив, что Пен никогда еще не целовалась. Герб, Кайл, Пенелопа и я проводим день на пляже, катаемся на буги-бордах и ныряем в соленых волнах. Мы едим сэндвичи с песком и ловим морских звезд между камнями у основания скал, похожих на замки. Как мне было велено, когда солнце начинает садиться, я хватаю Пен, наши полотенца и мчусь домой. — Не опаздывай, парень, — наставляет меня Уэйн перед уходом. — Моя дочь должна быть здесь, чтобы отдать честь стране как подобает. Наши босые ноги шлепают по разгоряченному асфальту, а плечи жалит летнее солнце. На наших носах появилось вдвое больше веснушек, чем было утром. На дворе четвертое Июля, и каждый вышел из своего дома с грилем и шезлонгом, наслаждаясь национальной свободой. Вечерний воздух наполняют ароматы масла для жарки гамбургеров и уксуса из соуса для барбекю, на котором готовят курицу и ребра. Взрывы фейерверков и петард затуманивают воздух. После того, как я украдкой уношу кусочек арбуза из вклада моей мамы в соседскую вечеринку, мы следуем за Рисой, чтобы зажечь Пенелопе бенгальские огоньки. — Вы ребята готовы идти в высшую школу? — спрашивает моя сестра. Еще не зажженный косячок висит в уголке ее губ и пальцы на ногах все в грязи. Светлые волосы Рисы четко разделены на две части и вытянуты утюжком, чтобы выглядеть как Джэнис Джоплин. Сегодня утром Пенелопа нарисовала знак мира на своей щеке, чтобы соответствовать настроению, которое нарисовано на ее собственном лице. — Ага, — говорю я, кидая корку арбуза в деревья. Пен пожимает своими обгоревшими плечами, крутя между пальцами бенгальский огонек пурпурного цвета. Облокотившись на сосну, полностью покрытую толстой корой, Риса прикрывает руками зажигалку и прикуривает от нее сигарету. Вспыхнувшее оранжевое пламя освещает ее лицо, и трясущийся кончик ее вредной привычки вспыхивает красным. Моя сестра выдыхает густую струю дыма, прежде чем кинуть серебряную зажигалку Зиппо в Пен. — Я что хочу сказать: я попытаюсь смотреть за тобой, но ты же знаешь, мне и свои дела решать надо. Когда Риса отдала нашим родителям свой аттестат, они пытались рассказать мне как учителя в высшей школе Кастл Рейн сестру, что не захотели с ней расставаться. Но я-то не идиот; Риса провалила двенадцатый класс, поэтому она снова будет учиться там же. И теперь она будет супер старшеклассница. А я буду обычным новичком. От досады она выплевывает сигарету. — Но в конце концов, вы есть друг у друга. Я закатываю глаза, ожидая каких-нибудь комментариев по типу «не будь таким странным» от Пен, но она их так и не произносит. Она полностью поглощена бенгальской палочкой, рисует в воздухе мнимое колесо, высекая искры и безуспешно пытается раздуть пламя; желтые угольки отражаются в ее очках, обрамленных в голубое. Я предлагаю помощь и зажигаю новый огонек с первого раза. — Все у нас будет хорошо, — отвечаю я сестре. Пенелопа танцует между нами с бенгальским огнем, мерцающим розовым цветом. — Высшая школа, это совсем другое, Ди. Даже в этом говеном городке, — Темная зола падает с косяка. Риса томно закрывает глаза, и ленивая улыбка появляется на ее губах. — Я слышала, что школа в Ниа Бэй закрылась. И ходят слухи, что они перекидывают всех в Кастл Рейн. Я зажег следующий огонек для Пен. — И что? — спрашиваю я. Моя сестра смеется. — И что? Да эти ребята из резервации смутьяны, и с ними постоянно одни неприятности. Я даже не представляю, придется ли им это по душе. Каждый день, целый час ехать с родного города, чтобы добраться до школы. Вот так-то. Когда людям становится хорошо, правительство ломает семьи и рушит жизни. Вот почему я говорю плевать на администрацию. И я буду ходить в школу еще следующие пять лет, если захочу. Я ни у кого спрашивать не буду. Пенелопа делает перерыв в рисовании звезд искрами, чтобы скосить глаза под линзами кобальто-синего отлива и крутит пальцем у виска, как будто Риса совсем ку-ку. Запах скунса и мокрой травы тяжело повисает в воздухе, вытравливая аромат горячих углей и крема от солнца. У меня припасен еще один бенгальский огонек в заднем кармане брюк, но чем больше моя сестра затягивается, тем большую чушь она несет. — Войны, — говорит Риса, понижая голос. — Они все там сговорились. Я смотрю на Пен, она закрыла рот ладошкой, чтобы не рассмеяться. — Какая еще война? — спрашиваю я. — Все вместе взятые, — отвечает мне мисс «Паранойя». — Президент Клинтон распорядился начать Вторую Мировую-2. Тлеющие угольки падают с ее сигареты, и она ждет моей реакции, выдувая своим ртом колечки из дыма. Я почти готов забросить Пен на плечо и унести отсюда, когда мистер «Ультимативная теория заговора» зовет свою дочь. — Ты бы лучше не стояла с этим странным парнем, — грохочет мистер Файнел со своего двора, практически тряской отражаясь по земле под моими ногами. — Ох, парень, лучше бы тебе не слоняться тут вокруг моей девочки! — Президент Клинтон и его подослал, чтобы испортить твою жизнь, — смеется моя сестра и сводит глаза в одну точку, когда очередной раз затягивает косяк. Пенелопа бросает огонек и тушит его носком своей сандалии. Убирая свои затвердевшие от морской соли волосы с лица, девочка с обгоревшими плечами быстро подбегает и так же быстро чмокает меня в щеку, прежде чем испариться между деревьями без единого слова. Я трогаю себя по щеке в том месте, где она оставила поцелуй. Жар растекается по моему телу, с кончиков пальцев на ногах, до конца каждой волосинки на голове. — Теперь береги этот поцелуй, — говорит Риса. Она подмигивает, но выходит это двумя глазами сразу. Так что, она просто моргает. Мама и папа чуют запах Рисы за километр, и зовут нас на переднее крыльцо, подальше от соседской вечеринки. — У тебя совсем никакого уважения к закону? — моя мама топает ногой. Ее светлые волосы подпрыгивают. — Тебе совсем наплевать на свои легкие? Тебе есть вообще до чего-то дело? Рубашка моего отца с гавайским принтом в цветочек, застегнута на все пуговицы до горла, как будто он латиноамериканец на каникулах. Его очки держатся на кончике носа, когда он наклоняется ко мне и нюхает. Я делаю шаг назад с высоко поднятыми руками. — Я не затягивался, — говорю я с улыбкой. Моя сестра показывает мне фигу, и я сбегаю со ступенек, чтобы сесть рядом с Пенелопой во влажную траву. Столы, стулья, барбекю и коптильни, все было убрано с улицы. Солнце садится, но в воздухе все равно парит густой запах лета. Пенелопа сидит босая, и ее грязные волосы убраны назад с лица и худой шеи. Веснушчатые щеки горят красным, но на меня она не смотрит. — Привет, — говорю я. — Шшшш, — отвечает она. Пенелопа опускает свою руку ладошкой вверх на траву между нами. Все еще с ощущением поцелуя на моём лице от единственной дочери Уэйна, я наблюдаю как он мчится по улице с хлопушкой и зажигалкой. Улыбка на лице Пен расплывается еще больше, когда хлопушка вспыхивает как вулкан, разбрасывая серебряную и золотую магму в воздух. Все это свистит и подпрыгивает, взрываясь гаммой цветов, которая освещает уже темную улицу. Освещая белыми огнями лица моей семьи и Пен, все это так же быстро тухнет, как и начиналось. Но мистер Файнел тут затем и есть, чтобы заменить эту хлопушку на другую, которая снова разрушает ночь вспышкой света. Между интенсивными ослепительными вспышками, я опускаю свою руку рядом с рукой Пен и немедленно чувствую тепло от того, что она так близко сидит. Мой пульс утихает синхронно с затиханием петард и начинает нарастать с новыми взрывами. Пользуясь удачно выпавшими секундами темноты между взрывами новых огней, фонтанов и огненных кругов, я подползаю ближе к соседской девочке.