Наши мизинчики соприкасаются. Мне не хватает воздуха. В ушах звенит. Перед глазами прыгают точки. Красный, белый и голубой огни издают визжащий звук, когда поднимаются высоко в небо и меня уже не остановить. Я хватаю ее липкую и теплую руку с покусанными ногтями и переплетаю пальцы плотно вместе, и даже взгляд Фашиста не может мне помешать. Глава 8 Пенелопа — И как давно тебе грустно, Пенелопа? — спрашивает доктор женского пола в длинном белом халате. Я снова перемещаюсь на кушетку, сминая белое бумажное полотенце под ногами. Мама смахивает слезы с глаз, которые так убедительно пытается спрятать, сидя в голубом пластиковом стуле в углу смотрового кабинета. Запах медицинского спирта жалит мой нос и висящие на стенах изображения океана в ярких цветах не спасают, я не чувствую себя лучше или спокойней. — Ты должна говорить доктору правду, дорогая, — говорит мама, выдавливая улыбку. Она прижимает свою большую кожаную сумку к груди. Я стреляю глазами по всей комнате, безуспешно пытаясь найти точку, на которой можно сконцентрироваться. Стая рыб, подмигивающий осьминог и улыбающийся голубой кит — все глядят на меня, высмеивая мои тревоги с выражением счастья. — Хочешь поиграть с моим стетоскопом? — спрашивает доктор Белый Халат пронзительно высоким голосом. У них с китом похожая улыбка. — Мне почти четырнадцать, — мои ладони дрожат и грудь как будто полна жидкости. Красно-лакированные губы вытягиваются в одну линию. — Вы абсолютно правы, извините меня. Я привыкла порой коротать время взаперти таких вот комнат, с тех пор как мне исполнилось пять. Каждый новый доктор, к которому меня водили, задает точно такие же вопросы, что и предыдущий. На них надеты одинаковые строгие халаты, они говорят с идентичными заботливыми нотками в голосе и каждый обещает излечить меня от нарастающей тревоги внутри. Все они светят чем-то мне в глаза. — Так. Смотрите прямо, — говорит доктор Стетоскоп, наведя свой фонарик на стекла очков. От нее тоже пахнет медицинским спиртом. — Было бы немного проще, если бы вы сняли свои солнцезащитные очки. Мое сердце уже проверяли бесчисленное количество педиатров. — Нервничаете? — она приподнимает мое запястье и прощупывает пульс рукой, на случай, что она не правильно послушала. И, конечно же, в который раз, я становлюсь подушечкой для иголок. — Нам нужно сделать несколько анализов крови, Пенелопа. Совершенно не нужно беспокоиться, как комарик укусит. Мама туго держит мои руки, пока я кричу. Мне совсем не больно, но надо же слегка разработать легкие. Каждый раз для теста Роршаха, мне показывают разные черные кляксы, но я даю всегда одинаковые ответы. — А что вы видите здесь? — спрашивает доктор Белый Халат. Она тяжело дышит своим маленьким носом, и ее короткая стрижка по уши, становится уродливее, чем дольше меня заставляют рассматривать кляксы. Черная клякса на белой карточке выглядит почти как волосатая грудь моего отца, когда она мокрая, или как два человека, держащиеся за руки. — Убийцу, — нечестно отвечаю я. Мама шлепает ладонью себе по лбу. Доктор Грибная Прическа опускает карточку и с раздражением переспрашивает: — Что? Пожимая плечами, я толкаю свои ноги дальше и еще больше сминаю бумажное полотенце под собой. — Убийца. — Вы видите… убийцу? — Пенелопа, пожалуйста, только не начинай снова. Доктор Лаура здесь, чтобы помочь тебе, крошка, — мама, сидящая в уголке между дверью и машиной, измеряющей давление, умоляюще смотрит на меня круглыми глазами. Точно такое же выражение лица появляется у нее каждый раз, когда меня тащат в кабинет с поддельным океаном на стене, чтобы изучать, тыкать и заваливать вопросами. Они разбрасываются такими словами, как: тревога, депрессия и беспомощность. Мое питание, сон и социальные привычки подвергаются вопросам, анализу и инспектированию. — Сколько часов ночью вы спите? — Вы кушаете, по крайней мере, три раза в день? — У вас есть близкие люди вашего возраста? Первый раз в жизни мне есть что ответить, но я вовсе не хочу разговаривать о Диллоне Декер. С моих губ не слетает ни слова о тех чудесных мраморных шариках, которые я храню по пять штук в каждом кармане, что были подарены мне на день рождения. Я не могу скрыть свое смущение, которое краской разливается по щекам, когда я думаю о том, каково это было держать в своей руке его теплую руку, но они никогда не узнают об этом. Мама рассказывает доктору Проныре о соседском мальчике, но когда она смотрит на меня, ожидания подтверждения своих слов, я не признаюсь, как была счастлива кататься на руле. — Вы когда-нибудь пробовали алкоголь или наркотики? — Приходят ли вам мысли в голову причинить себе вред? — Вы живете половой жизнью? Я скрещиваю руки на груди и начинаю рассматривать белый потолок сквозь оранжевые стекла очков, отказываясь вообще отвечать что-либо. — Вы слышите голоса? Только твой, думаю я про себя. — Голоса когда-нибудь заставляли вас делать то, чего вам не хотелось бы? Я оборачиваюсь к маме. Она сидит на краешке стула с отсутствием каких-либо эмоций на лице, и за ее головой, с роскошной копной темных волос, красуется морская черепаха. В то время, как я жду ответа матери этой мошеннице, о том, что я психически нормальна, замечаю жесткую позицию ее плеч, и почти отсутствие дыхания, до меня доходит, что женщина, которая подарила мне жизнь, скорее всего, верит в то, что за моей печалью стоит сумасшествие. Когда наконец-то она решает говорить, то она говорит такое, чего я еще никогда не слышала прежде. — С депрессией мы сталкивались в семье со стороны мужа, — говорит она, вздохнув. — Его мать и сестра обе страдают от этого, но столкнулись с этим уже в возрасте. Пенелопа же стала проявлять тревожные знаки совсем в раннем детстве. Доктор «Дурацкое лицо» кивает. — Психическое поведение, — продолжает мама медленно, — никогда раньше не беспокоило сильно, но у Пен есть навязчивые склонности. Моя дочь не спит по ночам и почти никогда не доедает полностью. Так как припадки депрессии стали появляться намного чаще, она пропускает много занятий в школе и естественно, страдает ее успеваемость. Я почти начинаю кричать, только чтобы она замолчала. — Учебный год начинается через три недели, и я переживаю, как она будет справляться со сложностями старших классов. У нее, конечно, всегда есть солнцезащитные очки… Я ударяю кулаком по кушетке, и чувство закипающей жидкости в груди твердеет, и колючая паника медленно ползет по моим рукам вниз, к кончикам пальцев. Мои губы дрожат, зубы плотно сжаты и скрежещут. — Пенелопа никогда не чувствовала себя комфортно среди незнакомцев. Когда она была малышом, она устраивала жуткие истерики при людях. Она ревела до потери сознания. Иногда, она билась обо что-то или колотила себя в грудь до синяков, потому что как она говорила — болит где-то внутри. Люди смотрели на нас, как будто мы монстры какие-то. На лице у мамы отражается вся скорбь ситуации. — Наблюдая, как синеет ее лицо от страха… Я все еще слышу ее крики, — она останавливается и задумывается на мгновение. — Спустя какое-то время, мы с мужем решили поочередно выходить на работу, чтобы дома с ней всегда кто-то был. Когда она пошла в садик, стало совсем очевидно как непривычно ей рядом с другими людьми. Истерики начались вновь, и практически постоянно мне приходилось быть в группе, чтобы она не плакала. Тем не менее, она не смогла адаптироваться и спустя месяц они хотели ее исключить. Доктор Лаура передает матери коробку с носовыми платками, которую она взяла с собой, но так и не начала использовать. — За день до того, как ее хотели отчислить, мой муж купил ей розовые солнцезащитные очки на заправке. Он сказал ей, что в них она невидима, и она поверила. Я ударяю плотно сжатым кулаком по кушетке еще раз и начинаю трясти головой, точно зная, куда дальше пойдет разговор. — Пенелопа, — начинает педиатр, — вы когда-нибудь рассматривали возможность сменить солнцезащитные очки на что-то, что бы вам реально помогло? — Не-а, — быстро отвечаю я.