— Вы должны понимать, что скрываете настоящую проблему за своеобразной подушкой безопасности. Депрессия с годами становится хуже, а ваше самолечение, в которое вы верите, делает вас просто невидимой. Но я могу вам выписать то, что поможет устранить настоящие симптомы. — Нет. — Это не ваша вина и я могу помочь в этом. Одна маленькая таблетка перед сном и вы забудете про проблемы со сном навсегда. И в школе будет легче, потому что вы сможете сконцентрироваться на занятиях, так же лекарства заглушат боль в груди. Не нужно будет прятаться за очками, чтобы быть невидимой, Пенелопа. Плотно зажмурив глаза, я перевожу свои мысли на единственного человека, с которым я не чувствую себя невидимой; концентрируюсь на доброте и заботе, которую дает мне Диллон. Постепенно сила, с которой я впиваюсь руками в кушетку, ослабевает. Мои легкие наполняются воздухом с очередным вздохом, и я чувствую, как расслабляясь, болит челюсть от напряжения. Я смотрю, как доктор Лаура передает моей маме рецепт. * * * — Она лежит уже целую неделю, Соня. Да что с ней такое? Отец только что зашел через переднюю дверь, а они с мамой уже успели поругаться. Его приглушенный голос следует через пол и по стенам, поднимаясь в мою комнату. Я слышу, как дверь кухни со стуком закрывается, подбрасывая мое напуганное сердце. Лежа на середине кровати и укутанная кучей одеял, я слушаю, как они спорят, не переставая вот уже семь ночей подряд. — Вот-вот начнется футбольный сезон, и команда нуждается во мне. Я не могу быть дома целый день. Ты здесь, так веди себя как взрослый человек, заставь ее подняться, — лает отец, хлопая ящиком, где лежат столовые приборы. Вилки, ножи и ложки, из чистого серебра, соприкасаясь, гремят. Этот звук проникает даже в кости. Обычно говорящая в спокойном тоне и не спорящая мама, говорит на повышенных тонах, почти кричит и немного позже, я слышу звук разбивающегося стекла. Я силой заставляю себя подняться из-под давящих сверху нескольких фунтов и перекидываю свои онемевшие ноги на край кровати. Голова такая тяжелая, что я еле держу на своих худых плечах, и позвоночник вот-вот поломается под тяжестью веса моего тела. — Речь не о маленькой девочке, которая думает что она невидимая, Уэйн. Ей нужно лечение, а не солнцезащитные очки! — кричит мама. Снова звук разбитого стекла. Встав перед дверью спальни, с шатающимися коленями и стучащими зубами я шагаю — но каждый шаг дается мне еще тяжелее, чем предыдущий. Ощущения такие, словно пол сейчас разойдется, и я провалюсь вниз. Или стены упадут и погребут меня, но я успешно дотягиваюсь до позолоченной дверной ручки и поворачиваю ее. Свет с первого этажа освещает темный коридор. Я не решаюсь покинуть комнату, но с открытой дверью я слышу родителей намного отчетливее. — То, что происходит с нашей дочерью — очень серьезно, — продолжает мама. — Она меня пугает, Уэйн. Чем дольше я стою на ногах, тем тяжелее мне становится. Тяжелые плечи опускаются и на верхней губе образуются капельки пота. Голова пылает как будто в жаре, делая мои грязные волосы еще более сальными. Выдохшиеся легкие работают так, как будто они зажаты в маленьком пространстве. Как и ребра, которые вдруг резко сжимаются. Стараясь не свалиться, я наклоняюсь к дверному проему и впиваюсь пальцами ног в бежевый коврик. — Медицинские препараты не обсуждаются. Она слишком молода, — говорит отец с финальной точкой в голосе. Резкий и колкий запах жареного лука скручивает мой пустой желудок. Слюна наполняет рот, скапливаясь под языком, когда челюсти сводит так, что в глазах появляются слезы. Отец режет только что прожаренный стейк, скрипя вилкой и ножом по голубой тарелке, которую он всегда использует, я знаю. Он ест из нее каждый вечер. — Но, а вдруг это поможет сейчас? — спрашивает мама. Разлетаясь на мелкие кусочки, стакан падает к ее ногам на пол. Тишина звенит в моих ушах, поэтому я отхожу назад в свою темную комнату и закрываю дверь с небольшим щелчком. Скользнув под одеяло на кровать, я успокаиваюсь, потому что только это средство помогает мне справиться с горькой виной, которая пожирает меня. Я игнорирую своих жизнедателей, когда их ссора разгорается снова. Встаю и раскрываю занавески цвета сливы. Сквозь каждую горящую звезду в небе и белую луну, блестящую над Кастл Рэйн, я вижу Диллона, который смотрит на меня, как будто это вовсе не ночь, а белый день. Единственный мальчик, который держал меня за руку, слегка улыбается и прижимает ладонь к стеклу. Представляя, что его пальцы переплетены с моими, я прижимаю руку к холодному стеклу, и пытаюсь улыбнуться, чтобы он знал, что я скучаю по нему. Но я не могу. Все что мне удается, это слезы. Глава 9 Диллон — Они не чересчур большие и не слишком маленькие, они идеальной формы. Вот эта родинка в форме снежинки слева, моя самая любимая, и мне нравится, что они не висят. Я видела некоторые, которые прям болтаются, и это ужасно. Твои, абсолютно точно мне нравятся. Риса и Кайл сидят напротив друг друга. Моя сестра массирует «идеальные» мочки уха моего друга, зажав их между подушечками своих разрисованных пальцев, а тот, с раскрытыми от восхищения глазами и красным лицом, кушает эту лесть. — Тебе сколько лет? — Риса еще ближе пододвигается к моему другу; их коленные чашечки соприкасаются. — Мне только исполнилось четырнадцать, — отвечает он не моргая, уставившись на разукрашенные губы сестры, напоминающие фиолетовый леденец. — Мне будет пятнадцать через одиннадцать месяцев. Эта девушка, с которой я делю ДНК, убирает прядь своих светлых волос с глаз Кайла, прежде чем прислоняется кончиком своего носа к его. — Между нами всего лишь пять лет разницы, — говорит она. — Тебя когда-нибудь целовали, мальчик? Он резко вдыхает воздух и быстро мотает головой в знак отрицания. Это последние выходные лета, которые пробежали ну очень уж быстро, и мы растягиваем последние оставшиеся секунды вместе. Когда Файнелы и мои родители упомянули о совместном ужине, мы с Пенелопой убедили их оставить нас дома под присмотром Рисы. С тех пор, как он наградил меня «парень, ты считаешь меня дураком?» взглядом, и подразнил несколькими упаковками арахисового М&Мs, который я получал за улыбки Пен (я все еще их считаю), он наконец-то согласился оставить нас вдвоем дома. Кайл приехал на велосипеде, когда еще Крайслер Файнелов разворачивался, выезжая на дорогу, и теперь мы вчетвером сидим полукругом в душной спальне моей сестры, с горящей коробкой ладана. Курит только Риса, но моя голова будто в тумане и рот, словно набит ватными шариками. Пенелопа положила голову на мое плечо, и туго переплела пальцы с моими, что я слышу стук ее сердца между костяшками. Она запрокидывает свою голову назад, показывая мне полусонные веки, и красные от усталости глаза, под круглыми очками. — Ты когда-нибудь целовался? — шепчет она, говоря уголком рта, как всегда это делает. — Так, перестань, — шутливо говорю я, слегка пихая ее локтем. Риса отодвигается от мальчика с идеальной формой ушей и подносит к губам пахнущую цитрусом траву, обернутую специальной бумагой для курения. Конец косяка вспыхивает красно-оранжевым огнем, и я ощущаю, как взлетает мой пульс и до смеха щекочет небо во рту. Наша нянька выпускает густой поток серо-белого дыма прямо в лицо Кайлу, но и мы с Пен, вдыхаем дым аж до помутнения разума. Вкус такой же приятный, как и сам запах, и я поворачиваюсь к девочке, которая сидит рядом со мной, чтобы лизнуть вкус с ее губ, как с конфеты. — Можно мне попробовать? — спрашивает она. Пенелопа сидит прямо, немного повернувшись к Рисе. Ее длинные каштановые волосы выросли еще больше за летний период, который Пен в основном провела в постели. Концы волос не ровные и окрашены в другой цвет, а кудряшки, которые всегда подпрыгивали, когда мы мчались между деревьев или прыгали по песку на пляже, теперь висят плашмя и спутаны. Ее руки намного худее, чем они были на Четвертое Июля и когда снимает свои очки, под ее глазами я различаю фиолетовые синяки, от недосыпания. Когда она тянется за пагубной привычкой моей сестры, от худобы видно как выпирают кости на ее локте. Тонкие пальцы делают такой жест, как будто она знает, зачем тянется, как будто даже знает, как это держать. — Я не знаю, Пен. Твой папа меня убьет, — говорит Риса, отодвигаясь от Кайла, чтобы сесть прямо. Она прогибает спину и прячет то, что осталось от косяка в своей руке. — Да он не узнает, — настаивает мисс любопытство. Подползая на тощих коленях, Пенелопа усаживается перед нашим наблюдателем. — Я просто хочу понять как это… один разочек. Появляясь над моей правой бровью, капельки холодного пота, падают на заднюю часть моей горячей шеи, и потолок в этой прокуренной комнате вдруг рушится на меня. Я убираю свои грязные волосы с лица и проклинаю воздух, который не должен был вдыхать, переживая по поводу ее легких. — Все это должно остаться между нами, — говорит моя сестра, когда передает свою зависимость девочке, которую я еле уговорил подняться с утра. Мы с Кайлом обмениваемся быстрыми взглядами; его глаза красные, круглые и такие же любопытные, как и у Пенелопы. Однажды в прошлом учебном году, к нам в класс заходил полицейский с огромными накачанными руками и очками, в которых все отражалось как в зеркале, и наставлял об опасности курения марихуаны. — Это так называемые наркотики-ворота, — говорил он, раздавая всем наклейки на бампер с надписью D.A.R.E (образовательная программа по сопротивлению к употреблению наркотиков), которые мы потом наклеивали в туалетах школы. — Травка это самый первый путь к разрушенным мечтам и к жизни на мостовых. Жизнь бездомного, это последнее что приходит мне в голову, когда Пен во все глаза смотрит на то, что только что приняла в себя. Завороженная дымкой, которая напоминает ленты, она отодвигает косячок и увлеченно смотрит на дымящийся кончик, прежде чем уголок ее рта приподнимается в улыбке. Она прикасается губами к дрожащему кончику и вдыхает, закрывая глаза, как она всегда делает. Плотно гранича с безумием, я наблюдаю, как ее розовые губы плотно окружили те самые ворота к несбывшимся желаниям и мечтаю, чтобы это были мои губы, которые она целует. Пенелопа выдыхает, ни разу не кашлянув, и я быстро вдыхаю то, что она выпустила, медленно пропихиваясь поближе, чтобы собрать все. — Хочешь попробовать? — она снова облизывает свои губы. Мое сердце глухо стучит, отдаваясь практически в каждом месте пульса на теле. Воздух вибрирует, и потолок снова возвращается на то месте, где он был прежде. — Давай со мной вместе, — предлагает Пен, держа «жизнь на мостовой» передо мной. Она глупо улыбается и «давай, давай». Эх, никчемные уроки, нам преподали копы в один из школьных дней. Я курю то, что мне дала Пен, чтобы почувствовать то же, что почувствовала она; но закашливаюсь, потому что мне далеко до естественного мастерства Пен. Кайл берет то, что осталось из моих пальцев и стряхивает остатки в косяк, который Риса снова скручивает. И мы снова передаем его по кругу, пока он не догорает. А потом мы без устали смеемся. Мы с Пенелопой держимся за руки и сдуваем волосы с лица друг друга. Я поднимаю ее солнцезащитные очки на голову, отказываясь смотреть на нее через розовые стекла. — У меня лицо онемело, — говорит она. — А я чувствую стук сердца в мозгах, — говорю я.