— А у тебя есть мозги? — говорит мой комик. Дым уходит из комнаты через зазор в окне, и последний день лета перерастает в последнюю ночь. Лежа плечо-к-плечу на полу в ванной, Пенелопа и я рассматриваем коллекцию постеров местных банд, подписанные долларовые банкноты и порванные этикетки от ликера, прикрепленные к потолку, пока Риса и Кайл разговаривают шепотом. Когда наступает тишина, мы решаем посмотреть, чем они заняты. Моя сестра целует моего лучшего друга. — Что за… Губы Пен прижимаются к моим. Слегка облокотившись на меня, Пенелопа держит мое лицо в своих дрожащих руках и дотрагивается своим плотно сжатым ртом моего расслабленного. Наши носы слегка ударяются и я почти уверен, что поранил зубами кожу, так как ощущаю вкус крови, но она дарит мне поцелуй. Она медленно дышит… и намного отважнее меня. Смелый язычок проникает в рот, и я пытаюсь приподняться, но Пенелопа толкает меня обратно на пол. Моя голова ударяется о ковер, но мы не отрываем губ друг от друга. Мы раскрыли губы еще шире, водя языками по небольшому кругу внутри, и первый раз целуемся, смотря друг на друга и держась за руки. * * * — А она похорошела за лето, — говорит Роджер Моррис, кивая на девушку, которая целовала меня прошлой ночью в ванной комнате моей сестры. Единственный курс, на который мы ходим вместе, это биология первого периода, и потому что Пен опять еле встала этим утром, мы мчались в школу как угорелые. Мы не можем сесть рядом, потому что прилежные ученики, которые пришли в класс вовремя, уже заняли места. Мы же сели туда, где было свободно. Я поглядываю сквозь лабораторию, где Пен сидит рядом с Матильдой Типп. Прячась за парой очков в красной оправе, она и подружка Герберта сравнивают расписания. — Это ты о чем? — спрашиваю я, прикидывая, сколько придется заплатить Матильде за обмен местом, надеясь, что потяну эту сумму. — Ее сиськи, друг. Странная девчонка отрастила сиськи, и они достаточно большие. Голова затуманивается, и я уже не думаю. Я действую. Бью локтем Роджера Морриса по лицу. Его нос хрустит от удара, и он падает на пол, выбивая из-под себя стул, и толкая стол на ребят, которые сидят впереди нас. Весь класс смотрит, пытаясь понять что произошло. Пенелопа встает со стула, прижимая руки ко рту в состоянии шока. Теперь я их вижу. Сиськи. Преподаватель, чье имя я пока что не знаю, тащит меня вон из лаборатории за воротник и сам лично провожает до кабинета. — Всегда найдется кто-то, который обязательно устроит это в первый день школы, — говорит он, толкая меня на деревянный стул перед дверью с табличкой «Директор». Кабинет администрации высшей школы небольшой, полностью загруженный снующими туда-сюда школьниками, желающими изменить свое расписание и учителями, с бумажными стаканчиками из которых пахнет несвежим кофе и зажатыми папками под мышкой, жалующимися на новый учебный год. Я наблюдаю за входом как ястреб, ожидая, что сейчас с большей вероятностью ворвется тот самый преподаватель, о груди, чьей дочери, я не могу перестать думать. Не теперь, когда я ее заметил. — Парень! — кричит Уэйн, шагая, как я и предполагал, позади своей дочери и ее нового поклонника. Смотря в пол, мне слишком стыдно, что бы смотреть в лицо Пенелопе или ее отцу, особенно когда Пен начинает смеяться. — Ничего нет ненормального в том, что бы защитить честь девушки, — вещает Тренер Файнел. Его спортивные ботинки появляются в поле моего зрения. — Расскажи, что произошло. Я трясу головой, но все же поднимаю на него глаза. Он держит пакет М&М?s и все, что я могу видеть, это желтая упаковка. — У Пенелопы есть грудь, — бормочу я. — А-а? Говори яснее, парень. Я ничего не понимаю. Та самая девочка, которую я ужасно хочу поцеловать снова, стоит позади своего отца с кривой улыбкой на губах, и мои глаза опускаются с губ на ее круглую грудь. И я просто говорю это. — У Пенелопы есть грудь! Глава 10 Диллон — Мы должны поговорить, — говорит отец, кладя обе руки на стол. — И я буду с тобой откровенен. Сидя напротив отца в его кабинете, я закидываю голову назад и смотрю вверх на встроенный в потолок вентилятор, который кружит и кружит, кружит и кружит без устали; позолоченная цепочка включения механизма звякает по стеклянной лампочке. Прохладный, крутящийся воздух освежает мое разгоряченное лицо. Сегодня суббота и мы с Пенелопой провели весь день в постройке песчаных замков на пляже и поедании черничных ледяных рожков. — Я не хочу занимать слишком много твоего времени сын, но мама получила очень интересный звонок по телефону, пока ты был на пляже с девочкой Файнелов. После ээм, — он кашляет, — того не простого случая в первый день школы, становится ясно, я слишком долго откладывал этот урок. — Что? — я выпрямляюсь и с вниманием смотрю на него. Отец двигает свои очки в серебряной оправе глубже на нос и прочищает горло. — Так… кто-то сегодня видел, как ты поцеловал Пен и позвонил нам, чтобы мы были в курсе. — О! — вжавшись в свой стул, я глотаю готовое выпрыгнуть из горла сердце, и перевожу взгляд на ноги. — На следующей недели тебя исполняется четырнадцать, поэтому то, через что ты сейчас проходишь абсолютно нормально. У меня было, то же самое, в твоем возрасте. Мои щеки горят обжигающе-красным. — Я хочу извиниться перед тобой, если ты чувствуешь себя одиноким в этих изменениях, Диллон. Мы с мамой всегда здесь для тебя, и я более чем уверен, что Риса может ответить на любой твой вопрос касательно тела, если тебе неудобно или не комфортно обращаться к нам. Она девочка, но она очень хорошая сестра и прошла свой пубертатный период в раннем возрасте, кстати говоря. Кажется, «Дантист» впал в небытие, выражение лица стало пустым, а его мысли сейчас где-то далеко. Как будто он заново переживает тот неловкий случай, когда он оказался совершенно беспомощным, когда у моей сестры впервые пришли месячные. — Папа, все ок. Мы можем не разговаривать на эту тему, — говорю я, готовый слинять из комнаты. Он наклоняется ко мне, опрокидывая карандашницу в форме резца. Желто-оранжевые карандаши номер два вылетают и катятся к краю стола. Глядя на меня через стекла очков, мой отец делает знак приблизиться к нему. — У тебя уже начали расти волосы в странных, как тебе может показаться, местах? — шепчет он, как будто кто-то кроме нас может это услышать. Схватившись за деревянные ручки кресла, я закрываю глаза и мечтаю полностью слиться с коричневой кожей в трещинках. Жар распространяется по щекам, ползет вниз на шею, ниже по локтям и затаивается в кончиках пальцев. Только на прошлой неделе Пенелопа подняла свою руку передо мной и Рисой и, указав на подмышечную впадину, рассмеявшись, сказала: — У меня наверное, никогда не вырастет достаточно для бритья. Моя сестра пыталась уговорить ее оставить в покое пару несчастных волосинок, но Пен выщипала их и, загадав желание, сдула с ладони. Я подумал, что не стоит демонстрировать ей свои места, где за прошлый год я отрастил волосы. — У тебя бывают какие-то не совсем нормальные мечты? Как реагирует твое тело, когда ты думаешь о девушках? О Пенелопе? Ты ничего не хочешь мне рассказать? Когда я не отвечаю, слишком смущенный, чтобы произнести хоть что-то, отец выдвигает самый верхний ящичек из черного шкафа для хранения документов, стоящего за столом из красного дерева, и вынимает небольшую пластиковую модель, которая напоминает нижнюю часть женского тела. — Ты намного смышленее многих детей твоего возраста, Диллон, поэтому я не буду принижать твои умственные способности, доставая также модель мужской репродуктивной системы. Как ты можешь себе представить, она такая же, как и твоя. Он разворачивает анатомическую модель на другую сторону, чтобы показать мне то, что находится внутри, и я почти кричу. — Это женская репродуктивная система, сын. Может быть, я всего лишь дантист, но технически, я медицинский сотрудник. В течение следующего часа или чуть больше, я собираюсь объяснить тебе, что конкретно все это значит. Это важно, когда ты готов для занятий сексом… Вскакивая на ноги, я, заплетаясь и почти падая из-за не зашнурованных ботинок, вылетаю из двери кабинета. Я перепрыгиваю через две ступеньки, пробегаю мимо сестры, которая заходит домой и убегаю прочь. — Как поговорили? — спрашивает она саркастическим тоном, когда я наматываю круг у дома. Спустя месяц, после того как я врезал Роджеру, я все еще привыкаю к изменениям Пенелопы. Ее репродуктивная система намного больше того, с чем я могу справиться. Уэйн бы просто свернул мне шею, только лишь зная, что я видел, как выглядит пластиковая версия репродуктивной системы. — Парень! — «анатомический фашист» зовет меня так, как давно выбрал. Между нашими домами нет никакого забора, поэтому он достает меня через траву перед деревьями, которая разграничивает наши дворы. Глубокое звучание его голоса меня пугает, и я путаюсь в своих болтающихся шнурках прежде, чем свалиться лицом в землю.