— Я умираю, — говорю я, чувствуя, как сильно бьется сердце, будто сейчас взорвется и выпрыгнет из груди. — Да нет же, малышка, — уверяет она, добираясь до задней части пижамы и кладя ладонь на голое тело. Она растирает спину руками, нашептывая мне в ухо, как сильно она меня любит. — Я бы никогда не позволила тебе умереть. Мама помогает мне подняться в ванную и лезет туда же за мной, не снимая одежды. Заботливо прижимает меня к своей мягкой груди, отодвигая мои мокрые волосы с лица и шеи. Мои рыдания успокаиваются и превращаются в икоту и дрожащие вздохи, а теплая вода понемногу «размораживает» пальцы ног и рук. Пока мы сидим под проливным душем, моя мамуля снова и снова говорит мне, что все будет хорошо. — Так будет не всегда, Пен. Я ей не верю. * * * Защищенная парой солнцезащитных очков с зелеными стеклами, с волосами влажными у корней и почти сухими на кончиках, и желудком, болящим, от принятой пищи впервые за несколько дней, я жду. Мы с мамой простояли под бегущей водой, пока не замерзли, а когда вышли из ванной, она не позволила мне вернуться в комнату. Отрезанная от одного безопасного места, я жду другого, который скоро вернется домой со школы. Сижу босая, на крыльце Декеров, ловлю солоноватый воздух, доносящийся с океана, который всего лишь в паре кварталов отсюда. Листья на деревьях начали менять окраску на желтую с первым холодным ветром. Теплое солнце конца сентября ласкает мою чистую, пахнущую кокосом кожу. Чувство такое, будто я застряла в плотном пузыре, и смотрю на окружающую действительность оттуда. Но я не чешусь в панике, и мое сердце бьется в нормальном ритме. Отец не позволяет мне пить лекарства, которые мне прописали, но мама говорит, что если пить не часто — то не страшно. — Это будет секрет, договорились? — говорит она прежде, чем я кладу белую таблеточку на кончик языка. Когда очертание фигуры единственного мальчика, который так много значит для меня, появляется в конце улицы, я прикрываю яркие солнечные лучи рукой, чтобы видеть, как он идет ко мне. Пульс начинает учащаться. Когда я ставлю ступню на деревянную ступеньку, сухое дерево раскалывается и впивается в мою мягкую кожу. Я встаю, чтобы он смог меня увидеть, поднимаю руку и интенсивно машу, морщась от боли в теле, после последнего приступа и нескольких дней проведенных в постели. Диллон от неожиданности останавливается, не дойдя семь домов до меня, щуриться от дневного света, который ярко играет в его темно русых волосах, и смотрит на меня. Каждый раз, когда я его вижу, он становится выше, как будто растет каждую секунду, когда мы не вместе. — Странный соседский парень, вон как растет, — сказал отец на прошлой неделе, заметя это тоже. Он, пыхтя, попивал молочно-шоколадный протеиновый коктейль и затем добавил: — Но я все еще могу наподдать ему. С высоко сидящим рюкзаком на плечах и развязанном шнурке на правом ботинке, широко улыбаясь, он начинает бежать весь оставшийся путь до дома. Чем быстрее он приближается, тем лучше было видно, что мягкие черты его мальчишеского лица стали острее, и футболка с какой-то музыкальной группой, которую он надел в первый день в школу, тогда была ему впору, а теперь мала. Вовсе не запыхавшийся от пробежки, Диллон замедляется перед своим домом и идет через всю лужайку, тряся головой, чтобы его длинные волнистые волосы легли на место. — Где твой велик? — спрашиваю я, ступая на асфальтированную дорожку. Он переводит взгляд своих зеленых глаз на меня; очертание его фигуры не четкое, от солнца которое светит мне в лицо. — Два велосипеда были украдены на этой недели из школы, поэтому я не катаюсь, пока ты не присоединишься ко мне. Я слышал, что это были парни из резервации, — говорит он, почесывая место над бровью. Я чувствую, какой тяжелой вдруг стала голова, и хочется закрыть глаза. Я сажусь на ступеньку и глубоко вздыхаю. — Все хорошо? — спрашивает Диллон, подходя ко мне ближе. Я трясу головой, борясь со слезами. — Есть кто дома? — он встает на крыльцо позади меня своими грязными, запачканными ботинками и кивает на переднюю дверь. — Не думаю, — говорю я. У дома ни одной машины, и Риса еще не вернулась со школы. Мистер «сама заботливость» протягивает руки ко мне и говорит: — Пойдем. Диллон следует за мной, когда я вхожу к нему домой и поднимаюсь по лестнице, медленно, шаг за шагом. — Если ты упадешь, то я тебя поймаю, — говорит он, даже не догадываясь, как горько отдаются эти слова в моей душе. Я видела его комнату только через окно, но когда распахиваю дверь, сладкий, наполненный запахом мыла аромат комфорта обволакивает меня, подавляя боль в животе, и скованность плеч ослабевает. Я глубоко вдыхаю через нос и не выдыхаю, пока не чувствую облегчения в напряженных глазах. Этот простой мальчик имеет такую же простую комнату. В отличие от моей, на полу нет не единой кучи грязной одежды. Кровать заправлена, а на стенах лишь пара картин в рамах. Следуя через всю комнату к двуспальной кровати, я залажу под уютное темное синее одеяло, снимаю очки и укладываю голову на плоскую подушку. Бросая портфель и сняв обувь, мальчик, в чью кровать я только что вторглась, закрывает дверь и задергивает занавески. Комната погружается в темноту. Он сидит в ногах и спрашивает: — Почему ты плачешь, Пенелопа? — Потому что мне грустно, — отвечаю я, позволяя этой «никогда не проходящей» грусти просочиться в его красную наволочку. Немного сутулясь, он кивает, прежде чем говорит: — У тебя депрессия? Старые пружины кровати скрипят под тяжестью наших двух тел, и мне никогда в жизни не было так комфортно. Когда усталость опускается на веки, теплые слезы продолжают катиться по лицу. Но я не нахожу в себе сил, чтобы испытывать стыд или облегчение, от того, что Диллон, наконец-то раскрыл мой секрет. Отец все не правильно понял. Соседский мальчик не чудак, это я… — Да, это так. Меня будит отец, своим щекочущим от бороды поцелуем в лоб. Когда я открываю глаза, он возвышается надо мной и говорит мягким шепотом: — Ты еще слишком молода, чтобы проводить ночи с мальчиками, дорогая. С начала, я не могу понять, где я. Глазами изучаю комнату. Когда папа вынимает меня из теплых одеял, я замечаю Диллона, спящего на полу рядом с кроватью и вспоминаю наш короткий диалог, и как было приятно, завернуться в его одеяла. Хочу сохранить это ощущение и тянусь за уголком темно синего стеганого одеяла. Беру его с собой, пока мой отец перешагивает через мальчика, который прикоснулся губами к моему лбу, прежде чем заснуть. Убаюканная в руках отца, я дышу воздухом, напоминающим запах футбольного поля, и притворяюсь спящей, прислонившись к его большой твердой груди, когда он несет меня вниз по ступеням. Внизу, голос Доун нарушает тишину. — С ней все хорошо, Уэйн? — спрашивает она. Миссис Декер, плотнее укрывает меня одеялом своего сына. — Соня сказала, сегодня было тяжеловато, но все будет в порядке, — голос отца гремит рядом с моим ухом. Передняя дверь открывается и холодный воздух жалит лицо, когда отец ступает на крыльцо. Я распахиваю глаза и слепну от яркости желтого фонаря на крыльце. Мошки и другие ночные летающие жучки роятся вокруг него, а звезды выстилают ночное небо над домом. — Если тебе что-то нужно, — говорит Тимоти, оповещая меня о своей компании, — дай нам знать. — Просто скажи своему парню, что я его должник, — говорит отец. Я улыбаюсь. Пронесенная через две парковки, через двор, другую входную дверь, и немного, другие ступени, меня укладывают в кровать в своей собственной комнате. В следующий момент, когда я остаюсь одна, и огни коридора меркнут, когда закрывается дверь, я спрыгиваю с кровати и мчусь к окну. Диллон смотрит на меня через весь двор, высоко держа записку: «БУДЬ МОЕЙ ДЕВУШКОЙ» Глава 13 Пенелопа — А Диллон Декер и правда твой парень? — спрашивает Пеппер Хилл. Она перекидывает свои длиннющие светлые волосы за изящные плечи, и лопает розовый пузырь жвачки во рту. С длинными ресницами, блестящими губами и идеально ровными зубами — уверенная, безупречная и счастливая — я во все глаза смотрю на сидящую напротив меня девушку в школьной библиотеке и удивляюсь, почему я не родилась больше похожей на нее и меньше на себя — странную, обреченную и кучей недостатков. — Мы встречаемся всего лишь несколько месяцев, — я пожимаю плечами и откидываюсь обратно на спинку стула, перекидывая свои волнистые темные волосы за костлявые плечи. — Хм, — отвечает она, смотря на меня в упор, но не как на живого человека (а я не ее игрушка и не состою в группе «поддержки Пеппер Хилл»). — Спорим, он это предложил только потому, что жалеет тебя. Почему она не может понять, что он мой единственный друг?