— Она наверху, — говорит мама Пенелопы из кухни, облизывая с пальцев что-то напоминающее жидкое тесто для брауни. Медленно поднимаясь, я решаю, что больше ни за что не обращусь к отцу за советом. А какое вообще отношение имеет секс к любви, в любом случае? И кто он такой, чтобы судить, отчего грустит Пенелопа? И это тот человек, который плакал каждый раз, как я терял молочные зубы в детстве, потому что он считал их идеальными. Такими идеальными, что даже зубная фея их была не достойна. — Плохие новости, — говорю я, открывая дверь в комнату Пенелопы. — Тссс, — она прикладывает палец к губам. Я останавливаюсь в проходе, освещая темноту душного пространства. Стены ее комнаты окрашены в ярко-оранжевый от дюжины зажженных маленьких свечек, расположенных повсюду. Зачинщик огня сидит в позе лотоса в центре своей кровати, с раскрытыми ладонями на коленях, соединив кончики среднего и большого пальца. — Ммммммммм, — глаза Пенелопы закрыты, лицо ничего не выражает. Достаточное количество свечей, чтобы спалить весь дом дотла, покрывают каждую устойчивую поверхность в ее комнате. Я с легкостью насчитываю ряд из двадцати свечей на ее комоде прямо перед магнитофоном, еще десять стоят на подоконнике, семь штук горят на прикроватной тумбочке и еще три мерцают на книгах по Английскому языку позади кучи одежды. — Что, черт подери, ты здесь устроила? — спрашиваю я, закрывая за собой дверь. И прежде чем заживо сгореть, задуваю свечи и широко открываю окно спальни, чтобы пустить немного свежего воздуха. — Эй! — восклицает она, падая на спину. — Я была так близка в этот раз. Ты должен уважать умерших, Диллон. Размахивая фиолетовой подушкой над детектором дыма, чтобы он не разразился сиреной тревоги, прежде чем уйдет весь дым, я переспрашиваю: — Близка к чему? — К вызову духа Курта Кобейна. Я хочу, чтобы он использовал мой голос для того, чтобы поговорить со своими фанатами еще раз. Отбросив подушку в угол комнаты, я усаживаюсь на край кровати, удовлетворенный тем, что только что спас целый квартал от смерти через сожжение. Одетая в футболку с изображением старой музыкальной группы и в пластиковых бусах на шее, Пен держит рядом, несколько альбомов с роком и эта музыка медленно играет на заднем фоне. — Не стоит жечь так много свечей или предлагать свое тело в качестве сосуда для давно ушедших из жизни музыкантов, — говорю я. — Он бы не умер, если бы его не убила собственная жена, — Пен поднимает на меня свои разочарованные карие глаза. — Разве он не сам себя застрелил? — спрашиваю я. Пен отмахивается от меня. — Ты принес плохие известия? Я киваю и говорю: — Мой папа сказал, чтобы нам не стоит… ну ты поняла… делать этого. Юный маг выпрямляется, и ее длинные волнистые волосы спадают на хрупкие плечи. Крестик висит достаточно низко и достает до груди. Прошло три дня с тех пор, как она предложила расстаться с девственностью друг друга. С тех пор, мысли о девушке, которая часто плачет без причины, вторгаются в мою голову совершенно с новой стороны. Я вспоминаю форму ее губ и насколько верхняя губа пухлее нижней. Вокруг груди она усыпана мелкими веснушками, а некоторые собрались в форме кристаллов прямо под впадинкой на шее. Длинные ресницы достают почти до ее нежных щек, когда она опускает глаза, и мне так нравится ее манера говорить уголком рта. Когда мы целуемся, я еще сильнее ощущаю как ее «девичье развитие» мягко упирается в мое тело и как пальцы нежно порхают по моей шее. На следующий день за обедом, Пен взяла мою руку и под столом положила ее на свое оголенное бедро. Я был настолько напуган, чтобы сделать хоть что-либо и мой страх был единственной вещью, которая удержала меня от того что я хотел сделать — провести открытой ладонью вверх и вниз по бедру. — Что они вообще знают? — говорит она, проводя тыльной стороной ладони по лбу. Ее футболка приподнимается, когда она вытягивает вверх руку. В глубине живота прыгает нервный комочек. На секунду я закрываю глаза, прогоняя прочь мысли о голом пупке и желтых трусиках, торчащих из-под джинсовых шорт. — Он как бы доктор, — говорю я, сглатывая с трудом. — Но, он ничего не знает о нас, — легко отвечает она, прикладывая свой подбородок на мое плечо. Пенелопа смотрит на меня из-под своих темных ресниц. Близость этой девушки заставляет потеть мои ладони, и у меня снова учащается сердцебиение. — Мы же любим друг друга, так? — шепчет она. Для меня совсем ничего не значило это слово, которое упомянул отец, прежде чем я выскочил из кабинета; но слыша слово «любовь» из уст Пенелопы, сразу проясняется многое. Я люблю ее с поры пузырей от жевательной резинки и фургона для переезда. Я люблю ее, и за очки в красной оправе в форме сердец. Я люблю ее и за то, как она выглядит, паря на руле моего велосипеда. Я люблю ее. * * * — Что происходит с Пенелопой? — спрашивает Герберт, кивая головой в сторону печального Нечто под деревом в школьном саду. Пен сидит, спрятав свое лицо между колен, которые она притянула к груди. Я знал, что сегодня будет достаточно проблемный день, когда вытащил ее утром из постели и увидел темные круги под глазами, и слезы, которые катились по ее бледным щекам. Но все еще более ухудшилось в течение дня. Спрятавшись под стеклами голубого цвета, она невидима; а мир все видит. Она ни с кем не разговаривает, кроме меня, и когда я пришел чтобы забрать ее с урока перед обедом, она спала, положив голову на стол. — Да ничего с ней не происходит, — резко отвечаю я. Мои друзья не знают. Им не нужно знать дважды два, чтобы понимать, что с Пен что-то происходит. Присоединившись к своей подруге под старым дубом, я встаю на колени позади нее. — Я не думаю, что могу пойти на следующий урок, Диллон, — говорит она. Ее голос глухо звучит между колен. — Еще один урок и мы уйдем вместе. Она трясет головой, поворачиваясь в сторону, так, что я вижу ее лицо. Жидкая подводка течет с ее глаз, и губы дрожат, когда она произносит, — Я хочу найти своего папу. Он разрешит поспать мне в его кабинете. — Ты уже почти преодолела большую часть дня. Еще один час — это же ерунда, — говорю я, вытирая ее лицо своими пальцами. Поднимая «мисс безнадежность» на ноги, я хватаю ее под руку и веду к зданию, где будет последний урок Пен. Я наблюдаю, как ее маленькие зеленые туфельки шагают позади моих бело-черных, в то время как я рассказываю о том, что делает ее счастливой. Например, о приведениях или о перьях, которые я продолжаю таскать из студии-мастерской. Она хватает меня за футболку, когда мы достигаем следующего класса по ее расписанию. — Это все и затем у нас будет целое лето, хорошо? — говорю я, отрывая ее пальцы от моей одежды, прежде чем целую костяшки ее пальцев. — Я все равно не сдам целый предмет в один день. Так что не страшно, если я пропущу. Нижняя губа Пенелопы подрагивает. Она опускает голову так, что мне не видно ее лица. Острая боль пронзает мой живот, когда она вот так входит в депрессию, переворачивая все там с ног на голову. Вместе того, что бы скрючиться от боли и кричать, как делает моя милая, когда все летит в тартары, я целую ее в макушку и заправляю пару выбившихся локонов за ухо. Я уже почти собрался идти по коридору в класс Английского, который находится в здании рядом, когда Джошуа Дарк проходит мимо нас и открывает классную дверь. Он придерживает ее ногой и говорит: — Ты заходишь, Пенни? Она поднимает глаза на парня, с которым, часто ее предупреждали не общаться и остерегаться, и улыбается половинкой рта. Я почти меняю свое мнение и говорю Пен, что мы должны сбежать и пойти домой сейчас же, но пока она кивает головой и отступает назад, слова застревают в моем горле. Пока она не зашла слишком далеко, я хватаю ее за руку и сжимаю ее пальцы. — Еще один час, — напоминает мне она с настоящей улыбкой. «Боль в моем животе» растворяется в классе, но Джош не следует за ней. Он убирает свой грязный ботинок из дверного проема, позволяя двери закрыться. Всего лишь в нескольких шагах друг от друга, с горячей ненавистью, струящейся по моим венам, мне так хочется врезать по этой тупой ухмылке на его дурацкой физиономии. Звонок сигналит о начале занятия, крича откуда-то с потолков, звеня в моих ушах. Этого достаточно, чтобы позволить слепой ярости разъедать меня изнутри, и я ухожу прочь, уже отсчитывая следующие шестьдесят минут. * * * — Где она? — интересуется Матильда вслух, собирая что-то с концов своих волос. — Давайте начнем это лето! Велосипед отцеплен и готов с ветерком довести мою девочку домой. Герб, Кайл и рыжеволосая, тоже готовы ехать, раскачиваясь из стороны в сторону кто на двух, а кто на четырех колесах. Несмотря на то, что ей хотелось бежать домой, еще не начав и первого урока в школе, Пенелопы нигде не видно. Прошел уже час и пошел второй, а она никогда не опаздывает. Наклоняя велосипед в сторону забора и пристегивая его, я засовываю руки в карманы и с нетерпением ожидаю её появления в двойных дверях, через которые она выходит каждый день. Каждый раз, как они открываются, мое сердце замирает, надеясь, что это Пен. Но это не она. — Дружище, мы одни кто здесь остался, — говорит Кайл.