— Эй, — я целую ее в лоб. — Ты в порядке? Она качает головой улыбаясь, несмотря на слезы, которые катятся из ее глаз. Я зажигаю светло-розовую и белую свечи и открываю контейнер. Пенелопа понимающе улыбается. — Счастливого двадцать первого дня рождения, — я шепчу, держа кекс, чтобы она задула свечи. Свечи горят, но ни один из нас не задувает их. Наша спальня освещается легким оранжевым светом пламени. Пенелопа и я смотрели друг на друга, наши сердца бьются вместе, а дыхание хриплое. — Мы должны быть счастливы. Нам двадцать один, — она тихо плачет. Я загадываю желание, которое загадываю всегда, и задуваю свечу. Потянувшись к ней, я прижимаю ее так чертовски близко. Так чертовски крепко, чтобы она никогда, никогда, никогда не сомневаться в моей преданности. Я целую макушку Пенелопы и позволяю ей плакать в мою грудь. — Нет, все хорошо, — я улыбаюсь, откинувшись и закрыв глаза. — Все прекрасно. Глава 39 Диллон — Мы переезжаем. Пенелопа сваливает нарезанный картофель с разделочной доски в чашу с тушеным мясом. Она брала уроки кулинарии, так что прошли те времена, когда мы ели сырые спагетти с красным соусом. Сейчас мы живем во времена переваренных белков, комковатого пюре, на вкус как соль и чеснок. — Что значит «мы переезжаем»? — спрашивает она, вытирая мокрые руки о заднюю часть своей рубашки. Пен маневрирует по нашей маленькой кухне в фиолетовой оправе и с босыми ногами. Вытаскиваю морковку из еды, кладу ее в рот и сразу отворачиваюсь, чтобы выплюнуть ее в руку. Вы не знаете, как сделать, что бы морковка стала на вкус как соевый соус? Спросите у Пен. — Я хочу, что бы у тебя было больше места, там, где будет задний двор, — мы в этой квартире почти четыре года, я готов двигаться дальше. — Это глупо, — Пенелопа толкает меня, зная, что я осматриваю ее еду. — Мы не можем позволить себе переезд, и тебе необходимо учиться еще несколько лет. Меня приняли на медицинский факультет здесь, в Сиэтле. Следующие несколько лет моей жизни будет состоять из резидентур и стипендии. Не говоря уже о куче денег и куче стресса. — Мы купим собаку, — предлагаю я. Пенелопа смеется, нарезая лук. — Мы не можем иметь собаку без двора. — Тогда мы должны переехать. — Что с тобой сегодня? — моя девочка высыпает горсть лука в смесь. Она смотрит на меня и улыбается. — Я не знаю. Я чувствую, что мы застряли. Мы пришли к какому-то тупику. — Это все часть процесса, Диллон, — говорит она, посыпая паприкой сегодняшний ужин. С каких пор паприка нужна в мясе? Наши отношения — вот что застряло. Мы движемся в том же темпе, делаем одни и те же вещи, изо дня в день. — Ты будешь любить меня вечно, правда? — Нет. Я встретила другого, и безумно влюблена. Я собиралась сказать тебе, но я подумала, что убить тебя отравленным, нежным жаркое в горшочке лучше. — Спасибо за предупреждение, — смеюсь я. Она целует меня в губы, вкладывая что-то в мою руку. — Вот, возьми это. Я смотрю на «это» и смеюсь. — Что это? Это редис форме сердца. Странно, но вполне уместно. — Если это не знак нашей вечной любви, то я не знаю, что это, — Пенелопа подмигивает, захлопнув крышку на мультиварке. Жаркое Пенелопы не убило меня. Оно было действительно очень вкусным, и мы съели две порции каждый. Сегодня у Пенелопы были некоторые проблемы со сном, так что мы просидели всю ночь. Когда мой будильник сработал утром, я уже знал, что не пойду на занятия. Я делаю комнату темной, полностью закрыв занавески, помогая ей чувствовать себя в безопасности. — Не сегодня, Пенелопа? — Не сегодня, Диллон. Глава 40 Пенелопа — Ты себя хорошо чувствуешь? Хочешь отправиться домой? — спрашиваю я. — Нет! — Диллон трет ладонями лицо, прежде чем оттянуть воротник рубашки от шеи. — Нет, я в порядке. Просто здесь тепло. Он нервно запускает руки в волосы, убирая прядь светлых волос с покрасневшего лица. Наша официантка приходит и приносит Нервозности другой стакан газировки, хотя он не прикасался к двум стаканам, которые она принесла до этого. — Что случилось с тобой, парень? — мой папа смеется с другой стороны стола, ест бифштекс, глядя с довольной улыбкой и понимающими глазами. Мама дает ему свою салфетку, Тимоти и Доун улыбаются, а Риса сияет, глядя на меня, с широкой улыбкой. Кайл толкает ее, и улыбка исчезает с ее лица, но возвращается через секунду. — Я уверен, что это просто стресс из-за учебы, верно, сынок? — предполагает Тим, чтобы продолжить разговор. — Да, пап, как всегда, — отвечает мой парень и подскакивает с места. Диллон стоит. У всех сидящих за столом перехватывает дыхание. Встреча наших семей за ужином в честь нашего дня рождения была его идеей, но он избегал меня, и был на нервах весь день. Я смотрю на моего мальчика, в эти темно-зеленые глаза, и мурашки поднимаются по моим рукам. — Отведи меня куда-нибудь, где мы сможем побыть вдвоем, — я шепчу, нуждаясь в некотором пространстве. Он кивает, схватив мою руку, и просит наши семьи не следовать за нами. Диллон ведет меня на улицу, и как только мы оказываемся там, делает глубокий вдох выдыхая сквозь зубы. — Я должен был сделать это дома. Это глупо, — бормочет он себе под нос, прежде чем обратиться ко мне. — Ты все для меня, Пенелопа. — Я знаю, — отвечаю я робко. — Кто знал, что будет так тяжело? — шепчет он. Диллон делает еще один глубокий вдох, перебирая мои волосы. — Оставайся здесь, хорошо? После того как он сбегал обратно в ресторан оплатить счет, любовь всей моей жизни провожает меня к своему «Понтиаку», и мы возвращаемся в дома нашего детства, где мы остановились на выходные. Ночь конца сентября пахнет непрошедшим дождем, и сейчас достаточно тихо, чтобы услышать, как разбиваются волны о скалы Кастл Рок на несколько миль ниже. Когда машины моих родителей и Диллона заезжают на подъездную дорожку и паркуются позади нашего авто, я удивлена, что они покинули ресторан, вслед за нами. Папа намазывал маслом булочку, когда мы сбежали на свежий воздух. — Что они здесь делают? — спрашиваю я, открывая дверь. — Позволь мне сделать это, — Диллон кладет руку мне на колено, останавливая. Он выходит из машины и несется вокруг задней части автомобиля. Дрожь в его теле не остается незамеченной, когда он открывает мою дверь и отходит в сторону, чтобы выпустить меня. Мое недоумение только растет, когда я вижу, что все стоят на лужайке, глядя на нас.