Шесть месяцев без эпизодов раздражительности Пен, и я чувствую, что это приближается. Она уже не так быстра, выбираясь из постели по утрам, потому что не спит по ночам. Безумие легко отвлекается, и ее перепады настроения непредсказуемы. Когда я люблю ее так, отдавшись полностью и делая как ей хочется, мне кажется, ей лучше. Наши тела двигаются в унисон, тяжело дыша и цепляясь конечностями. Я хочу быть здесь, в настоящем, наслаждаясь ее кожей. Но в моей голове мысли: кто может приехать и проведать ее, пока я на работе в больнице. — Люби меня. Любовь меня, — шепчет она. — Я люблю. Так сильно. Когда я целую ее щеки, Пенелопа улыбается и урчит. Ее закрытые глаза открываются, наблюдая за мной. Глубины и значимости этого взгляда достаточно, чтобы дать мне знать, что она думает о том же, что и я. Никто из нас не говорит ни слова о неизбежном. Это молчаливое условие нашей жизни. * * * Следующая пара дней проходит медленно, и у меня нет выбора, кроме как отправляться в больницу каждый день. С новыми возможностями приходят новые обязанности и обязательства. На работе никого не волнует, что моя невеста умирает изнутри. Балансируя на грани отчаяния, с момента, когда была еще ребенком — эту битву она проигрывает. У нее нет больше сил бороться. — Ты обращаешься со мной, как будто я ебаный ребенок, Диллон! — она встает, проходя мимо меня в нашу спальню и хлопнув дверью. Прежде чем я следую за ней, напоминаю себе, что это не девушка, которую я люблю расстроилась из-за меня, это чудовище внутри нее. — Я иду, — предупреждаю ее, осторожно поворачивая ручку. Сняв галстук, я снимаю ботинки, в то время как Пенелопа сидит в центре нашей кровати, спрятав лицо в руках. Мне нечего сказать, что заставит ее почувствовать себя лучше. Она будет использовать эти слова против меня, поэтому я молчу, когда снимаю свою рабочую одежду. — Я одна весь день, — она плачет. — Я скучаю по тебе, но ты всегда уезжаешь. — Так должно быть некоторое время, — я вешаю рубашку и снимаю черные слаксы. — Я не хочу, что бы здесь была твоя сестра. Мне не нужна нянька. — Она не будет нянчиться с тобой. Я обещаю, — я сажусь на край кровати, оставляя Безумию пространство. Она плачет всё сильнее и сильнее, пока проходят минуты. Всю кровать трясет, и это ранит мои уши, мою гордость, и мое сердце. Я должен быть в состоянии исправить это. Я врач. Я изучал лечение людей и их поддержку, но я ничего не могу сделать для одного человека, который значит для меня все. Я беспомощен. Я могу только сидеть и слушать ее разрывающие перепонки рыдания, зная, что это только начало. Сегодня она не будет спать, но завтра, она будет спать весь день. Пенелопа перестанет есть и перестанет говорить. Она будет терять вес и манипулировать мной, чтобы заняться сексом. Впоследствии, она будет чувствовать себя так плохо, что начнет плакать снова. Кто знает, как долго это будет продолжаться? Несколько дней. Неделю. Месяц. Несколько месяцев. — Пенелопа, — я шепчу ее имя. — Мы должны сделать что-то с этим. Мы не можем просто сидеть сложа руки, и позволять этому случаться с тобой. Используя шанс, я смотрю на любовь всей моей жизни. Ее зеленые круглые солнцезащитные очки блокируют мне вид на ее красные опухшие глаза. Она даже не пытается улыбаться, положив щеки на колени. Я придвигаюсь ближе. Потом снова ближе, пока не оказываюсь рядом с ней, а мои руки спокойно прижимают ее. — Я ненавижу это чувствовать. Кажется, что я умираю. — Нет. Клянусь, ты не умираешь. — Мое сердце бьется слишком быстро. Я не могу нормально дышать, — она начинается брыкаться, и ее ногти впиваются в кожу моей руки. — Все нормально, — уверяю ее. Этот тип депрессии перешел к Пенелопе через гены и рождение. Симптомы проявили себя в два года. В пять, она пряталась за очками, и была без эмоций. В двенадцать лет, она встретила меня. Пенелопа чувствовала себя неловко из-за своей нелюдимой личности. Она была отделена ото всех кроме меня, и в двенадцать лет, симптомы начали показывать себя. И полностью она была поглощена болезнью в пятнадцать. Хотелось бы думать, что я чем-то помог — любой из нас. Но в действительности, мы ничего не делали, только содержали и лечили ее, снова и снова. Вот такая у нас Пенелопа. Может, это наша вина. Возможно, это моя вина. Я — худший фактор. Я дал ей новые очки после того, как она проходила год без них. Я разрешаю ей сидеть весь день и ничего не делать. Я говорю ей, что все хорошо, хотя это не так. Даже не близко. Депрессия всегда здесь, то скрывается, то дразнит. Это затрагивает не только нашу повседневную жизнь, но и наше будущее. Что, если мы захотим детей? Они родятся с этим тоже? Когда я укладываю Пенелопу на спину, она начинает вырываться из моей хватки. Пытается убедить меня, что она не может дышать, и тянет мою одежду. Ее руки дрожат — предав ее тело и разум. Это так грустно, что я плачу. — У тебя паническая атака, — шепчу ей прямо в ухо, не зная, услышит ли она. — Я не позволю тебе умереть. Я никогда не позволю ничему случиться с тобой. Кажется, что проходит несколько часов, прежде чем ее дыхание возвращается в норму. Моя кожа горит там, где она царапала и била меня. Ее очки разбились, а лицо опухло. Через несколько шатких вздохов и скатывающихся слез, Пенелопа извиняется. — Я не могу больше так жить. Я не могу делать это. Что сказать на это? Извини, но ты родилась такой? Твои мозги перемешались, и я ничего не могу поделать? Привыкни к этому, потому что это твоя жизнь, Пенелопа. Наша жизнь. Но я так не думаю. * * * Пенелопа — Помнишь, как ты преодолела ту фазу? — Какую фазу? — Риса выпускает сигаретный дым через губы, сложенные буквой О. Я беру сигареты из ее рук, делаю одну, две, три затяжки, прежде чем возвращаю сигарету ей. — Когда ты пыталась бросить курить травку и вернула своим волосам натуральный оттенок? — Боже, да, — она закатывает глаза и смеется, положив ноги мне на колени. — Не рассказывай никому об этом. Я придерживаюсь образа человека с марихуаной и розовыми волосами. Риса убирает свою розовую челку, упавшую на глаза. — Диллон скоро вернется домой, — предупреждаю я, щекоча нижнюю часть ноги. — Я знаю, он только что звонил, — Риса докуривает то что осталось от травки и избавляется от остатка. — Я должна вернуться в Кастл Рейн сегодня. Кайл прожил без меня так долго, как только смог. Диллон просил оставаться со мной Рису несколько раз в месяц, чтобы я не оставалась в одиночестве, когда он работает. Иногда она приезжает вместе с мамой или папой. Доун приезжала на неделю несколько месяцев назад, но Риса привозит травку. Из-за травки все становится лучше, и я смеюсь. Она совершенно такая же, как я помню ее с детства — мудрее своего возраста, духовнее и свободнее. Глупые, бессмысленные татуировки раскиданы по ее телу; нос пробит с обеих сторон, пальцы украшены разными по размеру и форме цветными кольцами. Когда она здесь, то носит мои очки, утверждая, что чувствует себя «обделенной», потому что я их ношу, а она нет. Мой партнер по преступлению сосет леденцы весь день, скачет по дому, и все переворачивает. Невозможно чувствовать себя плохо, когда она рядом. Но это не значит, что мне не плохо. Просто она делает состояние легче. Я улыбаюсь, не в себе от травки. Я трясу ногу Рисы, она смотрит на меня. — Я устала ждать, хочу выйти замуж за твоего брата. — Вы, ребята, должны просто делать как я и Кайл. Пойдите в суд и распишитесь. Просто сделайте это.