— Нет, я хочу огромный праздник. — И ты организуешь? — смотрит на меня скептически, и одним махом выпивает целую бутылку воды. — Организую. — Белое платье и все такое? — Белое платье и все такое. — Твоя любовь — это сказка, это болезнь. — Я почти в сказке, — говорю я. — О, ты нет, — ее пальцы проходят через мои длинные каштановые волосы. — Ты грустная девушка, Пен. Я не хочу, чтобы ты была такой. У тебя есть так много, чтобы быть счастливой. — Я не могу помочь ему, Риса. — Думаю, что ты можешь. Хотя бы можешь попробовать, — говорит она осторожно. — Когда в последний раз ты была у врача? — Пару лет назад, до того, как Диллон и я переехали в этот дом. Иногда я чувствую себя как ребенок, который хранится внутри пузыря. Как редька Диллона. Он держит меня завернутой так крепко, боясь, что я могу пострадать. В конце концов, я все-таки прорастаю. Моя болезнь, мое состояние и мое положение — держат меня в плену. Снаружи, я нормальная двадцатичетырехлетняя девушка, которая помолвлена с самым прекрасным человеком во всем мире. В большинство дней я могу выходить и делать обычные вещи. Мне нравится выходить на пробежку с Рисой. Это обычно заканчивается ее кашлем на обочине дороги, но мы стараемся. Я посещаю занятия в колледже, довольствуясь тем, что я никогда не смогу сделать настоящую карьеру. Диллон дал мне дар нерешительности; я ни в чем не уверенна, если мне это не нравится. Один день я могу быть поваром, а в следующий раз — фотографом, учителем, художником или писателем. Он не отказывает мне в моих желаниях, поддерживая на каждом этапе. — Угадай, кто? Риса хихикает. Диллон смеется себе под нос. — Ммм… — я играю. — Это… о, я знаю… это тот милый парень, который работает в больнице с моим парнем? Как его зовут? Лэнс? Диллон убирает руку, сигарета свисает с края его губ. — Что? Ты думаешь, что Лэнс милый? Меня ранили в самое сердце, почему не я? Я чувствую себя немного странно после травки. Смотрю на смеющегося Диллона, как дым поднимается от его сигареты. — Аккуратнее, — шепчет он. Его глаза отражают столько обожания и преданности. Я — центр его мира, его изнурительный центр. Оборачиваю руки вокруг шеи Диллона, он хохочет и падает на свою задницу. Он предупреждает меня о сигаретных ожогах, но меня это не заботит. Я бы обожгла все, если это означало, что могу касаться его всегда. * * * — Мы не должны делать этого. Диллон — доктор, но он не использует свои знания, чтобы диагностировать или лечить меня. Вместе мы закрывали глаза на то, какой тяжелой стала депрессия. Я не думаю, что переоценка моего состояния исправит это. Я никогда не избавлюсь от нее. Это вторая Я — навсегда. Но я должна попробовать, чтобы управлять депрессией. — Диллон, — говорю я. — Просто доверься мне. С неохотой в глазах, он соглашается нерешительным поцелуем. В течение шести часов, я рассказываю все детали. Говорю о моей повседневной жизни и моих действиях. Как часто это случается со мной, и есть ли у меня суицидальные мысли. Диллон считает, что трудно не оправдывать мою беспомощность. Он легко раздражается и быстро защищает меня от горя. Он не хочет, чтобы эти врачи задавали мне личные вопросы о моей сексуальной активности или невозможности находится рядом с кем-то не из семьи. Он защитник, но пришло время отступить. Мне не нравится все, что говорят врачи. Они называют меня «зависимой» и «требующей лечения» — слова, которые я слышала и раньше. Только в этот раз они добавляют еще «биполярная» и «маниакальная». Диллон плачет. Он пытается скрыть это, но я вижу. Я не плачу. Я отказываюсь плакать. Вместо этого, я действую. — Помогите мне бороться с этим, — говорю я. — Скажите мне, что делать. — Расстройства настроения трудно лечить, — врач дает Диллону брошюру по маниакальной депрессии и биполярному аффективному расстройству. Его слова об изоляции, ненависти к себе, и печали описывают меня идеально. Это не легко — слышать что у меня психические заболевания. Я нестабильна, и даже то, что есть случаи похуже моих, случаи, когда человек не может правильно функционировать или жить — не делает мне легче. Диллон берет мою руку и подмигивает, вытерев слезы с глаз. Он в моей команде: команде Пенелопы. Они хотят, чтобы я согласилась на дальнейшее наблюдение. Диллон отказывается, и я тоже не считаю это необходимым. Мы благодарим их, берем брошюры и новое понимание о моем состоянии, и уходим, взяв рецепты на лекарства. С кучей антидепрессантов и стабилизаторов настроения, Диллон и я едем домой в уютной тишине. Он напоминает мне, что все хорошо. Что я не одинока, что он никогда не покинет меня. — Больше никакого кофеина, — Диллон повторяет то, что сказал врач, поглаживая меня по щеке, когда мы стоим на красный свет. — Но я люблю его, — ною я, немного капризничая. Когда загорается зеленый свет, Диллон продолжает и продолжает разговаривать об управлении стрессом, и об избавлении дома от кофеина. Мы собираемся ходить в спортзал и завести собаку, потому что собаки делают людей лучше. — Я буду такой всегда, Диллон, — я напоминаю ему, лелея идею о щенке, и не пугаясь ответственности. — Я всегда буду такой. Диллон с глупой улыбкой смотрит на меня, скосив глаза, пока говорит с французским акцентом о тостах. Мой смех разносится по салону автомобиля. * * * Диллон Я перевожу дыхание, глядя в глаза Пенелопы, держа ее за потные ладошки дрожащими пальцами. Вся семья и друзья смотрят на нас. Моя сестра, с заплетенными в дреды волосами собранными наверх стоит за моей девушкой. Маргаритка украшает ее ухо. Букет Пенелопы у нее в руках. Риса подмигивает, когда Пенелопа и я говорим: «Да». Она плачет и вытирает слезы, зная изначально, что именно здесь в итоге мы и окажемся. В первом ряду сидят мои родители, тренер Файнел и миссис Файнел. Мои родители смотрят с блестящими от слез глазами и с гордыми улыбками. Кайл похлопывает мое плечо, передавая кольцо. Он улыбается и обнимает меня, прежде чем встать на свое место перед Гербом. Матильда стоит рядом с Рисой, и громко сопит. Все улыбаются, в том числе Пенелопа. Губы моей любви окрашены в глубокий рубиново-красный цвет. В остальном, ее макияж остался простым. Волосы слегка завиты и заколоты на левый бок гребнем, подаренным мамой. Ногти окрашены в красный цвет. Ожерелье в форме сердца, подарок от отца, украшает шею. Пенелопа несправедливо красива сегодня. По традиции, я должен был увидеть ее у алтаря. Нахрен, традиции. Я пробрался в ее комнату даже раньше, чем вышел из своей. Я закрепил гребень в ее волосах и прошептал в ушко комплимент. Я помог застегнуть пуговицы на ее платье и обуться, чтобы она не помяла свое платье. Пенелопа провела пальцами по моим волосам, потому что она любит, когда они немного растрепаны. Она ослабила галстук и намазала немного помады на воротник рубашки. Я пытался уговорить ее сбежать, пропустив церемонию, и попасть прямо в медовый месяц, но она отказалась. — Я хочу, что бы все увидели, как сильно я люблю тебя, — сказала она, прежде чем Риса вбежала в комнату, тыча указательным пальцем и сигаретой между губ. Теперь мы здесь. Я надеваю кольцо на ее палец, а Пенелопа делает глубокие вдохи. — Мы можем сейчас сбежать? — шепчет она, глядя то на меня, то на безымянный палец. — Пока нет, — шепчу я, и произношу свою клятву, а потом слушаю ее. Священник говорит мне, что бы я поцеловал свою невесту. Моя невеста.