– Пойми, друг, что высшее существо не сидит в императорской ложе. Оно глядит на мир прямо из твоего ума. Твой ум – это и есть оно. – А на арену оно вместе со мной выходило? – Да. Но и вместе с твоим соперником тоже. – Хорошо, что я перестал сражаться, – сказал я. – А то мог случайно его порезать. Такие слова приличествовали гладиатору. – А ты, искатель? – спросил Птолемей Порфирия. – Увидел ли истину ты? – Да, – ответил Порфирий, – это было хорошим напоминанием о ней. Но неужели ты думаешь, что я не знаком с эннеадами Плотина? Ты просто взял одну из его медитаций и приспособил к египетской позе. Птолемей покраснел как брошенная в кипяток креветка. – Господин, но Плотин сам перенял это знание у Аммония Саккаса, а Саккас – у жрецов Египта… Вода великой реки может прийти к тебе через множество ответвлений и рукавов. Но вкус ее будет одинаков. – Не беспокойся, – улыбнулся Порфирий, – я не порицаю тебя. Наоборот, я благодарен. Я побывал не только божеством, но еще и Рамзесом Великим, которого древние жрецы учат сливаться с божеством… Спасибо. Возьми вот… Порфирий кинул Птолемею свой золотой перстень, и тот ловко поймал его. – А почему ты сказал, почтенный Птолемей, что пережить божественное прозрение с помощью этой позы можно лишь один раз? – спросил я. – Дело в том, – ответил Птолемей, – что я не открываю разуму ничего нового. Все это очевидно. Обычно рассудок не замечает истину, поскольку созерцает вместо нее паутину неведения, которую сам же, так сказать, и плетет своей злобной суетой. Заставив тело принять на время странную позу, мы удивили разум, вынудив его выронить свою пряжу. Истина стала ненадолго видна. Но теперь твой внутренний паук уже знает фокус и не даст провести себя так легко. – Это сложновато для Маркуса, – сказал Порфирий. – Но я тебя понимаю хорошо. У меня еще одна просьба. Мы хотели перекусить перед тем, как продолжим путь. Угостишь нас? – У нас на кухне нет ничего изысканного, – ответил Птолемей. – Но если искатели не возражают против простой и грубой сельской пищи… Еще есть немного кислого греческого вина. – Это будет прекрасно, – сказал Порфирий. – Не так ли, Маркус? Мы покинули рощу. Птолемей привел нас в дом, состоявший из одного большого помещения с дубовыми балками под потолком. На штукатурке стен не было никакой росписи, даже обычных цветов и фруктов в сельском духе. Мебелью служили деревянные лавки и столы. Здесь размещалась столовая. Поданный нам обед был прост – каша из пшена, сушеные фиги, салат со свежими оливками, печеная рыба. Но Порфирий уплетал грубую еду как парфянские деликатесы. Мне и самому казалось, что пища ничем не хуже корабельных изысков – а может, и лучше для здоровья. Птолемей заметил наш аппетит. – Еду делает вкусной не искусство повара, – сказал он, – а голод. – Да, – ответил Порфирий. – Это верно. То же, кстати, относится и к женской привлекательности. Когда я служил в Дакии, у нас говорили – не бывает старых селянок, бывает мало цекубы… Цекуба – это вино, бывшее у нас в достатке. Нам прислуживали две немолодые женщины, похожие на сельских матрон. Одна из них улыбнулась, услышав Порфирия. – Могу я наставить нашего гостя? – спросила она. Порфирий недоуменно поглядел на нее, потом на Птолемея. – Нравы у нас простые, – сказал тот. – Тебе интересно, что скажет эта женщина? – Выслушаю с удовольствием. – Ты, друг, ищешь истину, – начала матрона, – но обременен множеством косных мужских привычек, мешающих ее увидеть. Вернее, это не исключительно мужские привычки – они свойственны человеческому уму независимо от пола. Но в мужском поведении они проявляются особенно ярко. – Какие же это привычки? – Мы упиваемся тем, что появляется и расцветает. И упускаем из виду подходящее к концу. Так происходит не только с вещами и людьми, но с каждым нашим переживанием и мыслью. Мы бросаем прежнее, устремляясь за новым. Из-за этого люди не видят истинной природы мира, в котором живут. Привычка пожилых сатиров вроде тебя волочиться за молоденькими есть всего лишь одно из проявлений этого проклятья. Порфирий засмеялся. – Почему ты говоришь, что это проклятье? – Потому что оно замыкает человеческий ум в юдоли скорби. Из-за него люди принимают гниющий труп мира за цветущий розовый куст. – Ну зачем же так, – сказал Порфирий. – Есть цветущий розовый куст. И есть гниющий труп. Это не одно и то же. – Есть мудрец, – ответила матрона. – И есть простофиля. Простофиля – это тот, кто видит в распускающемся розовом кусте цветение юности. Мудрец – это тот, кто сразу узнает в нем гниющий труп. – Будь ты помоложе, – не выдержал я, – ты бы сейчас крутила перед нами задом, а не смущала этими речами. – И это тоже верно, – вздохнула женщина. – Я была мудра не всегда. Порфирий сделал серьезное лицо. – Ты права, – сказал он. – Но чтимый мною Гегесий выразил ту же мысль изящнее. Наша жизнь есть связка множества событий, и каждое из них кончается маленькой смертью. Мы не замечаем бесконечной гирлянды смертей, потому что они спрятаны под лепестками цветка, за который выдает себя мироздание… – Рада, что ты это понимаешь, – ответила женщина. – Если любиться с пожилыми матронами, – глубокомысленно добавил Порфирий, – постигнешь, каково наше существование на самом деле, гораздо быстрее. Но я никогда не мог выпить столько цекубы. За такими милыми разговорами мы закончили трапезу, допили вино – и стали собираться в путь. Порфирий на прощание обнял Птолемея, дал матроне два золотых и поблагодарил ее за наставления. Я подумал, что он мог бы и распять ее за «пожилого сатира». Впрочем, это не поздно было сделать и на обратном пути. Я заметил, что мыслю уже как настоящий придворный. – Элевсин здесь рядом, – сказал Птолемей, узнав, куда мы направляемся. – Но почему вы не идете к нему по священной дороге из Афин, как делают все паломники? – У нас свой уговор с богами, – ответил Порфирий. Птолемей склонился в поклоне. Я хотел спросить, как на его языке называется эта поза и какую из медитаций Плотина он к ней приспособил, но сообразил, что не следует быть слишком язвительным при господине. Птолемей ему, похоже, нравился. – Удивительные люди, – сказал я, когда мы вышли на дорогу. – И поразительное совпадение – оракул велел нам найти единственного – и мы тут же встретили мистов, обучающих именно этому! Порфирий покосился на меня. – Боже мой, Маркус, до чего ты наивен. Неужели ты полагаешь, что это совпадение? – А что же еще? – Оракул Дианы и школа Птолемея расположены рядом не просто так. Это как виноградник и давильня. Увидев их рядом, разве ты сказал бы: «О, какое удивительное совпадение! Тут растят виноград, а здесь делают вино!» – Ты хочешь сказать, господин, что оракул Дианы и Птолемей – сговорившиеся жулики? – Нет, – ответил Порфирий. – Они по-своему честны и искренне служат богам. Просто честность их изгибается согласно общему течению жизни, а не торчит ему наперерез. Если бы тебе пришлось управлять огромной империей, ты знал бы, насколько ценно первое и опасно второе… – Может быть, господин. Но как ты можешь, видя этих людей насквозь, говорить с ними так, словно доверяешь им? – Во-первых, я не вижу их насквозь. Я лишь понимаю, чем они заняты. Если бы я не понимал, я был бы плохим императором. Во-вторых, я им в известном смысле доверяю. Оракул хочет, чтобы мы нашли единственного, а Птолемей искренне верит в то, чему учил Плотин… Разве эти люди злодеи? Разве они учат дурному? А если оракул и Птолемей помогают друг другу выжить, это прекрасно – меньше будет забот у магистратов, занимающихся раздачей хлеба. Мне не часто приходилось видеть, как работает государственный ум. Это было поучительно. – Но как быть в том случае, – сказал я, – если некий человек действительно ждет, что боги направят его в важном деле? А оракул посылает его на дружественную давильню, чтобы там из него выжали пару сестерциев. – Кто именно этот человек? – спросил Порфирий. – Твой родственник? Твой знакомый? – Это… Это, если ты позволишь мне сказать по-гречески, гипотетический человек. Условный. Порфирий криво ухмыльнулся и накинул на голову капюшон своего плаща – так, что остался виден только подбородок. – As my late master used to say, – ответил он по-гречески, – only a jedi deals in hypotheticals[8]. Я догадался, что он намекает на надпись, вырубленную в зале оракула. Но сама игра слов до меня не дошла. Все-таки достойным Порфирия собеседником я не был. Далеко впереди показался старый бук, за которым начиналась большая дорога. Меня посетила тревожная мысль. – Постой, господин… Порфирий остановился. – Что случилось? – Если все, кто приходит к оракулу, попадают затем в школу Птолемея, значит, эта часть нашего маршрута известна заранее. Нас может ждать засада – вон у тех кустов удобное место… Порфирий сразу изменился в лице. – А вот об этом я не подумал, Маркус… Признаться, мне было приятно, что при всей мудрости Порфирия в чем-то я могу оказаться прозорливее.