Порфирий погасил лезвие, вернул мне жезл и сказал: – Не пугайся, для меня ты по-прежнему Маркус. Просто теперь ты посвященный мист, и у тебя есть тайное имя. Его могут знать только другие мисты. Поднимись же, Дарт Аньян… Я вскочил на ноги. Элевсинское таинство действовало в полную силу – я ощущал удивительную легкость во всех членах. – Ты готов к битве? – Мне надо поупражняться с мечом, – сказал я. – Для этого я и велел выставить против нас сциссоров, – кивнул Порфирий. – Именно для твоей практики. Настоящая битва начнется позже. Идем. Время пришло. Он положил топор на плечо и пошел к выходу из нашего постоялого двора на улицу. – Взять гладиус и пелту? – Нет. Они будут только мешать. Делать было нечего – я направился следом. Когда мы оказались на улице, я обогнал Порфирия и пошел впереди, вглядываясь в сумрак. Как и в прошлый раз, таинство показывало скрытое. Я знал, куда мы идем – видел по редким белым камням на мостовой и в стенах. Но все же приходилось оглядываться, чтобы не потерять Порфирия из виду. Потом в голову мне пришла неожиданная мысль, и я остановился, чтобы дождаться его. – Скажи, господин, а если бы я выбрал синий цвет, какое имя ты мне дал бы? – То же самое, – сказал Порфирий. – Только не в два слова, а в одно. Я втянул носом воздух. – Ночь пахнет мускусом. Это из святилища, или мне кажется? – Возможно, так действует таинство. Не отвлекайся, Маркус. Гляди вперед… Я повернулся. На улице впереди стоял легионер. Так я подумал в первый момент, увидев на нем пластинчатый военный панцирь. Но тут же понял ошибку. На его голове был шлем секутора с крохотными глазками и округлым гребнем. В левой руке он держал гладиус. А вместо правой блестела в лунном свете стальная труба, кончающаяся заточенным маятником. За спиной первого сциссора появилось еще двое бойцов в такой же экипировке. – Господин, – прошептал я, – у них не должно было быть панцирей… Они должны быть голыми по пояс. Такого воина невозможно победить. Порфирий только хихикнул. – Пора опробовать твой ангельский меч. Не бойся, я иду следом. Сциссор приближался. Я не знал, как именно он нападет, но предполагал, что широкий взмах маятника будет главной атакой, а колющий удар гладиуса – вспомогательной. Оставалось положиться на слова Порфирия и его небесное оружие. Вздохнув, я нажал на брознового слона. Перед моим лицом зажглась гудящая полоса красного огня. Сциссор остановился, оглянулся на своих – но, видимо, решил все-таки напасть. Как я и думал, он размахнулся маятником, и тот превратился в дугу шелестящей стали, летящую навстречу моему красному огню. Я опасался, что маятник просто пролетит сквозь пламя – и так, в сущности, и произошло. Я ощутил лишь легкое содрогание бронзовой рукояти. Но огненное лезвие перерезало ножку маятника, и тот улетел в темноту. А затем я ткнул противника огнем в грудь – и вновь почувствовал только слабое сопротивление. Но на том месте, где пылающее лезвие коснулось панциря, в стальной пластине появилась дыра с раскаленными краями. Сциссор издал похожий на кашель звук и повалился на землю. Завоняло горелым мясом. Теперь я знал, как действует священное оружие – и сообразил, что отражать вражеские удары следует осторожно. Отвалившийся кусок стали мог попасть в меня, как это только что чуть не случилось с маятником. Лучшей тактикой было быстро атаковать самому, не разбирая, куда ударит иудейское пламя: оно с одинаковой легкостью рассекало и оружие, и латы. Два шедших на меня сциссора развалились на куски. Один из сраженных, разделенный рубящим ударом почти надвое, заверещал на земле от боли, но его тут же прикончил топором Порфирий. – Все идет по пла-а-ану, – пропел он по-гречески. – Куда теперь? – спросил я. – Вон туда… От нашей улицы ответвлялась другая, узкая – и круто уходила вверх между основаниями двух храмов. Их фундаменты образовывали в начале подъема почти вертикальные стены и сходили на нет к его концу, так что улица напоминала каменное ущелье. – Святилище там. Мы пошли вперед. Сциссоры заполняли улицу, спускаясь навстречу нам со стороны Телестериона. Видимо, они получили сигнал о нашем приближении и теперь спешили навстречу со всех направлений. – Здесь лучшее место, чтобы расправиться с ними, – сказал Порфирий. – Быстро и со всеми. – Почему? – В тесном проходе они будут мешать друг другу. А твоему мечу теснота не помеха. Наоборот, одним ударом ты сможешь сразить сразу нескольких… Порфирий не зря считался хорошим полководцем – он строил стратагемы быстрее, чем я соображал, куда повернуть. Все случилось в точности так, как он сказал. Я действовал сосредоточенно и быстро – но описывать эти минуты подробно я не буду. Скажу только, что в каменной теснине сциссоры не могли как следует размахнуться своим грозным оружием – и пытались им колоть. Это выходило плохо, и ничего не мешало мне разваливать врагов на дымящиеся куски, отсекая их жала. Надо было лишь уворачиваться от горячих обрезков. В священном опьянении я шел по улице вверх, крутил гудящим огнем над головой, кричал что-то грозное – и под конец без всякой необходимости разрубил на части двух бронзовых фавнов у чьих-то ворот. Порфирий за моей спиной крикнул: – Маркус! Все! Остановись! Поняв, что врагов более не осталось, я погасил священное пламя. Улицу позади покрывали куски тел, обрезки лат и шлемов, рассеченные маятники сциссоров. Пахло так, словно жарили кабана. Впереди поднимался Телестерион. Огромное величественное здание с двойной колоннадой. Сердце мистерий. Он был темен и безлюден – только у входа горели два коптящих факела. * * * Порфирий задержался, чтобы добить сраженных и поднялся ко мне. – Если не хочешь слышать предсмертные стоны, – сказал он, – старайся проткнуть оба легких или отделить голову. Обычным мечом это сложно, а таким – проще простого… – Здесь больше некого рубить, – отозвался я. – Мы повергли всех. – Не спеши. Быть может, еще не все соперники вышли нам навстречу. Я не придал значения этим словам, потому что думал о другом. – Господин, объясни мне одну вещь. Я слышал, что к Элевсинским таинствам не допускают тех, кто осквернил себя убийством. Ты великий понтифик – поэтому на тебя, вероятно, это правило не распространяется. Но как быть со мной? Не замарал ли я себя содеянным до такой степени, что не смогу участвовать в мистериях? Порфирий вытер лезвие топора краем своего плаща. – Здесь надо понимать, – сказал он, – что именно элевсинские мисты называют убийством. На земле живут очень разные люди. Философы делят их на физиков и лириков. Ты слышал про это? – Не припоминаю. – Физики, также называемые гиликами – это чисто плотские люди. Их разумение не выходит за пределы чувственного. Они целиком относятся к материальному миру. Убить физика – как срубить дерево. Мудрый не делает этого без необходимости, но большого греха здесь нет. Сегодня ты убил двадцать физиков, Дарт Аньян. Неужели ты думаешь, что боги Элевсина отвернутся от тебя из-за такой малости? Вот если бы ты убил лирика… Да и то… – А кто такие лирики? – Лирики – это люди, способные ощущать нематериальное. Они делятся на психиков и пневматиков. У психиков уже есть душа, но она пока не видит истину. Пневматики же воспринимают все происходящее как движение чистого духа. Если богам угодно, психик может развить свою душу и стать пневматиком. Именно в этом смысл паломничества в Элевсин… Я хотел спросить, кто по его классификации буду я (наполовину жрец, наполовину гладиатор), но не успел. Порфирий поднял руку. – Погоди с расспросами, Маркус. Впереди твоя настоящая битва… – Сколько у меня соперников теперь? – Один, – сказал Порфирий. – Но это страшный враг. Он нападет на тебя одновременно снаружи и изнутри. – Что значит изнутри?