Было полное впечатление, что он просто издевается над людьми, которые сидели в этом зале. Но ведь этот человек, я уверен, оскорбился бы, если бы ему это сказали. Он пытался им объяснить, насколько все сложно в деле, в котором они ни черта не понимают, зато берутся о нем судить, и только забывал иногда, что масло легче воды. — Вы верите, что ребята живы? — спросили его. И знаете, что он сказал? — Хороший вопрос! Я отвечу на него так же прямо, как вы спросили. Я до сих пор верю, что мой папа, который умер в 91-м году, жив. Тогда ему задали еще вопрос. Тоже, наверно, хороший: — Почему вы сразу не обратились за иностранной помощью? — Я вижу, — ответил он, — что вы больше смотрите четвертый канал, чем второй. — Когда вы сообщили наверх, что спассредств не хватает? — Три года назад, — невозмутимо доложил он. Я думал, кто-нибудь из отцов даст ему по физиономии. Но они, наоборот, как-то сникли и потеряли интерес к этому разговору. Им стало просто не до него. И ему, впрочем, не до них. Он сунул микрофон вице-премьеру Клебанову. Тому задали единственный вопрос, который всех только и интересовал: — Когда вы их вытащите оттуда? — Может быть, через несколько месяцев. Может быть, через год. Не знаю точно. Он сказал это почти беззаботно. Зал взревел. У людей, оказалось, еще остались силы. Невысокая женщина в мохеровой кофте и длинной, до пят, юбке подбежала к нему, схватила за грудки и стала трясти: — Ты, сволочь, иди туда и спасай их! Сразу несколько полковников бросились к ней оттаскивать. Это оказалось нелегко. Она вцепилась в Клебанова и кричала: — Вы такие подонки… подонки… Клебанов долго поправлял галстук. Лицо его стало каменным. Было такое впечатление, что он обиделся. Он перестал отвечать на вопросы и только вдруг выпалил: — Получите вы своих сыновей! Ему мгновенно простили тон. — Когда? — хором спросил зал. — Спасательная операция будет продолжаться. После этого он исчез. Через пять минут ушел и Куроедов. Я ожидал какой угодно реакции от родственников экипажа, но из них снова как будто выпустили пар. Только одна активистка (за эти дни их возникло немало) сказала, что собирает подписи за то, чтобы разрезать лодку, потому что живых там явно нет. Он говорила, что тоже мать и что для нее это было трудное решение, но ведь она его приняла. «Хоть похороним по-человечески», — говорила она, и голос ее звучал ультимативно. И, наверное, она была права, но, конечно, она не должна была это говорить. Какое-то предательство в этом было, что ли. Многие ведь думают так же, как она, но никто не решился собирать подписи за то, чтобы разрезать лодку, у тех, кого она добивала этим своим предложением. И, конечно, ей, как и Клебанову, и полковнику Сидорову, и Попову с Куроедовым, сразу несколько человек сказали, что мальчики живы и что водолазы еще найдут их и вытащат. Сказали не так, как тем, не с отчаянием и ненавистью — с укором. В переговорном пункте на втором этаже Дома офицеров я застал семейную пару из Брянска. Они звонили домой, чтобы сказать, что возвращаются. После этой встречи они решили ехать домой. Они были первыми. — Может, останетесь? — спросил я. — Завтра будет корабль, отвезут вас на это место, если, конечно, не обманут. — А могут? — спросили они. — Могут, — ответил я, вспомнив свой разговор с контр-адмиралом Кузнецовым. — Нет, — спокойно сказали они, — мы уж лучше поедем. Они ушли, а я обратил внимание, что рядом два полковника держат в руках какую-то бумагу и тихо, надо отдать им должное, совещаются, кому вручить для ознакомления проект указа президента «Об увековечении памяти экипажа АПЛ «Курск». А еще через час два матроса на задах Дома офицеров закончили сколачивать из свежих досок невысокую трибуну для приезда Владимира Путина. Президент, сказали они, наверняка будет выступать в актовом зале, но надо подготовиться к любому повороту событий. Это было разумно. Люди начали ждать президента часов с пяти вечера. Приехал он почти в девять, но никто даже не подумал возмущаться, потому что все это было не главное и потому что он все-таки приехал. И теперь они готовились сказать ему все. — Ну и самоубийца! — легко удивилась пожилая женщина на крыльце Дома офицеров. — Приехал все-таки. Да мы же сейчас его на куски порвем! Путин был в черной рубашке и черном костюме, попросил охрану не отталкивать людей, прошел в зал. Около полутысячи человек заполнили все места и единственный проход. Наступила, безусловно, кульминация драмы этих дней в гарнизонном городке Видяево. Адмиралы негромко распоряжались убрать из зала прессу, которой и так тут не было. Я не увидел даже съемочной группы РТР, которая прибыла за час до приезда президента. Все было сделано для того, чтобы никто из посторонних не мешал диалогу президента с его народом. — У нас планировалась встреча в штабе флота в Североморске, — начал Путин. — Непонятный разговор! — сразу перебили его. — Я буду говорить громче, — ответил президент. — Слова соболезнования, извинения… — Немедленно отмените траур! — опять возмущенно перебили его из другого конца зала. Начало, как и ожидалось, не предвещало ничего хорошего. — Траур? — переспросил Путин. — Я так же, как и вы, надеялся и надеюсь до последнего хотя бы на чудо. Но есть точно установленный факт: люди погибли. — Замолчите! — крикнули ему. — Я говорю о людях, которые погибли точно. Такие в лодке, безусловно, есть. По ним этот траур. Вот и все. Ему хотели что-то возразить, но он не дал: — Послушайте меня, послушайте, что я скажу. Да послушайте! Трагедии в море были всегда, в том числе и тогда, когда нам казалось, что мы живем в очень успешной стране. Трагедии были всегда. Но того, что все у нас находится именно в таком состоянии, я не ожидал. Он сказал, что страна и армия теперь должны жить по средствам, иметь меньшую армию и меньше подводных лодок. — Да бросьте вы, — сказали ему. — Вы хоть знаете, что экипаж «Курска» на этот рейс формировался из двух экипажей? У нас вообще нет флота. — Надо сформировать его не из двух, а, может быть, из десяти и на этом закончить. Чтобы не было таких трагедий. — А вы считаете, что экипаж виноват в этой трагедии? — неприязненно спросила его женщина из первого ряда. Нет, сказал президент, он так, конечно, не считает. А кто виноват? Опытные политики предлагают ему немедленно расправиться с военным руководством, отдать под суд. Но, может быть, подумал он, надо сначала разобраться? Путин говорил спокойно, иногда даже тихо, извиняющимся тоном, потом вдруг начинал атаковать зал. Впрочем, перемена тактики мало помогала ему. — Почему в седьмом и восьмом отсеках прекращены работы? — Каждые три-четыре часа я задаю этот вопрос. Я спрашиваю военных: «Вы можете доказать, что там все кончено?» Доказать! Мне отвечают: «Все наши и иностранные специалисты говорят, что это так». Я разговаривал со своим старшим товарищем, академиком Спасским, ему за 70, он был главным конструктором подводных лодок, я знаю его много лет. «Игорь Дмитриевич, — спрашиваю я его, — все, конец?» — «Чтобы подтвердить это, — говорит он, — мы должны разрезать лодку». — «А если там есть какие-нибудь воздушные пузыри?» — спрашиваю я… Его опять перебивают, хотя я вижу, как кто-то в зале вздыхает с облегчением. — Почему вы медлили с иностранной помощью? — вспыхивает румянцем молодая девушка. На лодке был ее брат. Путин долго подробно объясняет. Он говорит, что лодку начали конструировать в конце 70-х годов вместе со средствами спасения и что Северный флот ими располагал. Он вспоминает, что Сергеев позвонил ему 13-го в семь утра, а до этого времени Путин ничего не знал. Сергеев рассказал, что развернули спасательные работы, а Путин его сразу спросил, нужно ли что-нибудь еще от него лично, от страны, от других стран. — Ответ, — сказал Путин, — был понятный. Они полагали, что у них есть все средства спасения. Иностранные спасатели, по его словам, официально предложили свою помощь 15 августа. Ее сразу приняли. Только на шестой день они залезли в девятый отсек. — А если бы мы попросили 13-го? Залезли бы в лодку 19-го. Вряд ли бы что-то изменилось. — Да что же, у нас нет таких водолазов? — крикнул кто-то в отчаянии. — Да нет в стране ни шиша! — рассердился президент страны. Он добавил, что и у правительства Норвегии нет. Контракт на спасение экипажа «Курска» был заключен с коммерческой фирмой, которая специализируется на работах на морских буровых вышках. Теперь водолазы считают, что спасать некого, а значит, нужен новый контракт — на поднятие тел погибших моряков. Между тем у этой фирмы нет даже лицензии на такие работы. Путин дал задание МИДу договориться с норвежским правительством, чтобы фирма как можно скорее получила такой контракт, и вроде бы согласие получено. Кроме того, фирма поставила еще два условия: сменить водолазов и оборудование. Пока все это не произойдет, работы не продолжатся. Этот ответ производил впечатление внятного. Люди внимательно и напряженно слушали его. Никто уже не перебивал Путина. Наконец-то за столько суток они услышали то, что было понятно, что не вызывало возражений. — Сколько же мне ждать сына? — спросила тут одна женщина без злости. Действительно хотела узнать сколько. — Я понимаю, — ответил Путин. — И уехать невозможно, и сидеть тут нет сил. — Да и денег нет, — добавила она в сердцах. Путин буквально ухватился за ее слова: — Я расскажу про деньги. — Не надо про деньги! — попросили сразу несколько человек из зала. — Я понимаю. Да если бы я мог, я бы сам туда залез! Следующий час Путин рассказывал про деньги. Он пожаловался, что у нас много запутанных законов, которые загоняют в угол любую проблему, и пообещал в этом случае обойти их все. — Одна женщина, жена механика с «Курска», подошла ко мне и сказала, что десять лет зарабатывала сыну на ученье. И вот муж погиб. И спросила, а нельзя ли получить зарплату мужа за десять лет вперед, чтобы выучить сына. Я подумал, что это будет справедливо. Каждому из погибших будет выплачено среднее жалованье офицера за десять лет вперед.