— Да ну… — Что?! — он бросился к монитору. — Смотрите! — Этот что здесь делает?! — воскликнул следователь, увидев на экране служку епископа. Далее выяснилось, что Себастиан поднялся по лестнице без пяти минут два и спустился в половине третьего. Однако большее удивление ожидало их позже: служка присутствовал и на двух других записях. — Значит, в этом деле замешан Себастиан, — проговорила Элина. — Не будем делать поспешных выводов. — Таскиран отстранился от монитора и ненадолго задумался, потом решительно заявил: — Вот что вы должны сделать! — Он взглянул на часы. — Сейчас идите на ужин, он скоро закончится. Дождитесь, пока епископ и служка уйдут. После этого сделайте все, чтобы забрать использованный бокал Себастиана быстрее, чем это сделает официант. — Хотите снять отпечатки, — догадалась Элина. — Бокал тут же несите в оперативную комнату. Я буду ждать вас там. Думаю, по прибытии в Тель-Авив у нас уже будут результаты дактилоскопической экспертизы и сравнительный отчет по базе. Только вот что… — Он ненадолго задумался, формулируя: — Не рассказывайте Апостолову, о чем мы здесь говорили. — Хорошо, — пообещала Элина, и они разошлись по своим каютам, чтобы переодеться к ужину. Явившись в ресторан с большим опозданием, Элина с ходу вклинилась в дискуссию, которую по обыкновению вели епископ и Нинель Николаевна. — Как хорошо, что вы наконец пришли! — воскликнула профессорша. — Надеюсь, вы поддержите меня, дорогая. — В чем? — Элина сдвинула стул, чтобы лучше видеть Себастиана. К тому времени он закончил ужин и сидел с безупречно прямой спиной, ожидая команды епископа. — В чем вас поддержать? — Я высказала мнение, которое явилось результатом долгих раздумий. На мой взгляд, жрец или, как теперь говорят, церковнослужитель, не может быть истинно верующим человеком. В этом есть некое противоречие. Уверовав, он не сможет управлять паствой. Элина перевела глаза на епископа, и в голову пришла сумасшедшая мысль: «А что, если епископ знает о Себастиане? А что, если они заодно?» Мысль показалась настолько абсурдной, что породила другую: «А если священник ненастоящий?» — При всем уважении к вам… — глядя на Нинель Николаевну, Теофилус Чезарини сдержанно покачал головой. — Священник наставляет прихожанина не только во время мессы или причастия, но и в важнейшие моменты его жизни: когда он рождается, венчается, умирает. Что же это как не стремление помочь человеку, сделать его счастливее? — Религия — важный и полезный инструмент управления людьми, и ее нужно изучать именно с этой точки зрения, — упрямо заявила профессорша. — Вы правы только в одном: священник должен окормлять свою паству. — По напряжению, которое прозвучало в голосе епископа, нетрудно было догадаться, что его терпение на исходе. — Человеку во всем нужны рамки. В условиях безграничного выбора он теряется и начинает грешить. Слушая Чезарини, Элина смотрела на его руки, затем на сухое, бесстрастное лицо с голубыми глазами. Она будто оценивала степень его достоверности. Себастиан за спиной епископа сидел неподвижно, однако побагровевшая шея и уши выдавали его напряжение. — У таких, как вы, должна быть доля здорового цинизма! — произнесла Нинель Николаевна. — Для того чтобы использовать религию как орудие управления, вы должны понимать низы и верхи, а это, извините, хамелеонство. — Прошу вас, остановитесь… — с лица епископа медленно сползала маска бесстрастия, однако Нинель Николаевна увлеченно продолжила: — При всей моей научной антибожественной природе я человек веры и отдаю должное религии, которая на протяжении веков оттачивала навык управления массами людей и достигла блестящего результата. Епископ вытер салфеткой губы и отшвырнул ее в сторону: — В конце концов, это невыносимо. — Он встал из-за стола и обернулся к Себастиану: — Мы уходим. Служка вскочил со стула и сопроводил Чезарини к выходу. — Что же вы, дорогая? — Как ни в чем не бывало поинтересовалась Нинель Николаевна. — Даже не притронулись к рыбе? Не заболели? — Со мной все в порядке… Впрочем, кажется, у меня болит голова. — Элина неожиданно встала и наперегонки с официантом направилась к девятнадцатому столу. Там взяла салфетку и мастерски умыкнула со стола бокал Себастиана. Через несколько минут перешагнула порог оперативной комнаты и вручила Таскирану трофей. — Вот! Он опустил глаза, сделал едва уловимое движение, и на запястьях Элины защелкнулись наручники. — Вы задержаны. Capitolo XVI Римская империя. 274–281 годы Рим давал триумф императору Аврелиану. Во втором часу после восхода солнца шеренга трубачей сыграла «победу». Колонны военных прошли через Карментальские ворота и двинулись по улицам города, которые украшали цветочные гирлянды и ветки лавра. Подкованные железом солдатские калиги[26] стучали по мощеной дороге так громко, что даже приветственные крики граждан Рима не в силах были их заглушить. Время от времени легионеры выкрикивали хвалу Юпитеру: — Йоу, триумф! — А потом, заглушая кифаристов[27], орали непристойные песни: Вы, мамаши, прячьте дочек, Мы шагаем мимо, Познакомим ваших девокС лысым господином! Надсадно скрипели повозки с грудами золоченых доспехов и драгоценной утвари, которые захватили в Пальмире. Пешие легионеры несли золотые венки, врученные императору Аврелиану главами покоренных городов. Трубы продолжали трубить «победу», и шествие медленно втягивалось в Большой цирк, который также был ипподромом. Елена, как жена боевого офицера-преторианца, занимала место в императорской ложе, правда, во втором ярусе. Сидевшая рядом с ней матрона снисходительно спросила юную провинциалку: — Первый раз в Большом цирке? — Да я и в Риме-то впервые, — искренне призналась Елена. — Разве это добыча? — Матрона взглядом оценила сокровища, которые провозили мимо. — Вот в прежние времена обозы, груженные золотом и серебром, шли целых три дня! Елену мало интересовали драгоценные металлы. Она оживилась, когда на дорожку вывели ручных зверей: изящных пантер, пардусов[28] и обезьян. Впереди процессии важно шагали страусы. Матрона тут же прокомментировала: — Этих зверей император привез больше двух сотен. После триумфа их раздадут знатным римлянам. Нам с мужем достались два попугая! Отдав должное похвальбе матроны, Елена продолжала разглядывать животных: огромного тигра, которого на четырех шестах вели четверо здоровенных молодцов. За ним следовало стадо слонов — не меньше двадцати великанов. Потом провели диковинных лошадей с рогами из далеких северных лесов и косматых чудовищ, отдаленно напоминавших быков. В завершение звериной процессии по ипподрому прогнали стадо безупречно белых быков с золочеными рогами — в жертву Юпитеру. На опустевшее поле вышли трубачи и трижды просигналили «внимание». За ними выехали конные преторианцы и выстроились вдоль дороги по всему ипподрому. Елена попыталась распознать среди них Констанция, ей показалось, что он несет караул у императорской ложи. Она помахала рукой, и всадник слегка покачал копьем. Матрона заметила жест Елены и осуждающе усмехнулась: — Впервые в Риме, а уже дружка завела. Ну и бойкие нынче провинциалки! — Это мой муж, — обидевшись, проговорила Елена. — Мы уже четыре года женаты. Lawrence Alma-Tadema — Roman Women «А вместе не были даже года», — с грустью подумала она. Матрона озадачилась, а Елена уже во все глаза таращилась на ворота, через которые тянулась вереница знатных пленников. Прозвучал голос трубы, и заиграл оркестр кифаристов. На дорожку вышли отец и сын, бывшие галльские императоры Тетрик I и Тетрик II. В некотором отдалении за ними шла Зенобия, властительница Пальмиры. Она ступала как истинная царица, прямая, будто натянутая тетива. Золотые украшения и драгоценные камни подчеркивали ее восточную красоту. От шеи тянулись цепи, которые удерживали конвойные офицеры, однако создавалось ощущение, будто это не они, а она ведет их на привязи. Herbert Gustave Schmalz — Zenobia's Last Look on Palmyra, 1888 Зрители на трибунах встретили царицу рукоплесканиями и восхищенными возгласами: — Аве, Зенобия! — Аве, Пальмира! Зенобия прижала руку к груди, потом вскинула вверх, приветствуя жителей Рима. Толпа взревела от восторга.