— Они обо всем знают. — Иного я и не ожидал, — сдержанно проронил Чезарини. — Вы — ненадежный человек. — Тогда уж и я выскажусь… — Богдан побледнел от гнева. — Если бы не Элина, ваш служка разделал бы ваше преосвященство как жертвенного барана. Скажите ей за это спасибо. — Спасибо, — священник высокомерно кивнул. — Прошу поторопиться. Где мои свитки? — Я же сказал — в Стамбуле. — Мы уже здесь. Так где они? — Пергаменты будут у вас, как только мы заберем их на почте. — Что?! — епископ побагровел. — Да как вы посмели?! В этот момент в разговор вмешалась Нинель Николаевна: — Возможно, я чего-то не понимаю, но обращаю ваше внимание: прежде чем вы вступите в права собственника, я переведу небольшой фрагмент из второго свитка. — Вы перевели эти тексты?! — Теофилус Чезарини пришел в бешенство, что было на него непохоже. — В таком случае вы как никто другой должны понимать: таким документам место под замком в архиве Ватикана, дабы не смущать умы верующих. — Мне нет дела до христианских умов, — отрезала профессорша. — Меня интересует только наука. На этом спор и закончился, однако прекратил его Ердын Экинджи. Он как ни в чем не бывало подошел к Элине с предложением: — Могу довезти до города, у меня здесь машина. — Мы едем все вместе, — она обвела глазами свою компанию. Ердын хотел было дать задний ход, но Богдан ему не позволил — взял за руку и потребовал: — Идем в машину, по дороге скажу тебе адрес, куда нас везти. Машина, умеренно потрепанный «фиат», за две недели пребывания на стоянке покрылась песочной пылью. Педантичный Ердын обмел его щеткой, потом намочил тряпку и стал вытирать стекло. Богдан ее отобрал. — Мы торопимся! — А ну, повежливее! — Экинджи неторопливо устроился за рулем. Богдан, Элина и Нинель Николаевна сели сзади. Последним на почетное переднее место уселся епископ. На его лице было написано недовольство. При всей своей сдержанности он не мог не показать того, что ввязался в эту историю вынужденно и не по своей воле. К почтовому отделению они подъехали за час до его закрытия. Епископ категорически отказался выходить, предпочитая оставаться в машине, на что Ердын Экинджи не осмелился возразить. При получении посылки Богдан вел себя самоуверенно, даже нагло. Он предъявил паспорт Луки служащей почты и улыбнулся белозубой улыбкой. Не устояв перед обаянием красавца, девушка покосилась на фотографию в паспорте и принесла посылку. Но как только Богдан взял ее, за его спиной раздался угрожающий оклик: — Стоять! Руки вверх! Он обернулся и, ничуть не удивившись тому, что видит Таскирана, с ухмылкой возразил: — Увы… Не могу. — Почему? — полюбопытствовал Ибрагим Ядигар, который тоже был здесь. — Посылку из рук выроню. — Дайте сюда! — Таскиран переложил пистолет в левую руку и забрал коробку. — Что в ней? И чтоб как на духу! — А вы разве не знаете? — Не валяйте дурака! — Таскиран заглянул в раскрытый паспорт, который все еще лежал перед испуганной служащей, и зло процедил: — По чужому документу! — Он перевел взгляд на девушку: — А вы куда смотрели?! А?! — Хватит! — прикрикнул Богдан. — Хватит ее отчитывать! — Так что здесь находится? — Ядигар забрал у патрона посылку, поставил ее на стол и поманил пальцем двух пожилых служащих: — Будете понятыми! Позаимствовав нож, он вскрыл коробку и вытащил из нее два свертка в пузырчатой упаковке. — Что здесь?! — грозно повторил Таскиран. — Пергаментные свитки, — сказал Богдан. — Те, что перевозил Лука Тотти? — Те самые. — Значит, они не похищены? — Как видите. — Как свитки оказались в Стамбуле? — Лука Тотти переслал их сюда из Сельчука. — По вашему распоряжению? — Да. — Почему не рассказали об этом мне? — спросил Таскиран. — А должен был? — язвительно осведомился Богдан. — Свитки мои. При чем же здесь вы? — Теперь они переходят в собственность Турецкого государства, — торжественно провозгласил Ибрагим Ядигар. — Позвольте! — энергично возразила Нинель Николаевна. — Эти тексты принадлежат всему христианскому сообществу, поскольку были написаны канонизированной христианской святой! — Кем-кем? — уточнил Ядигар. — Святой Равноапостольной царицей Еленой. И что немаловажно, письма адресованы ее сыну Константину, тоже святому. — Вы трое совершили преступление, используя подложные документы. Вас отвезут в полицейский участок, а свитки реквизируют, — заключил Айзак Таскиран. — Прошу! — взмолилась профессорша. — Позвольте мне на них взглянуть! — Зачем это вам? — Я не перевела фрагмент. А для меня это архиважно! — Ага… Так вы, значит, сообщница? — Я — ученый! — воскликнула Нинель Николаевна, и неожиданно это возымело эффект. — Ну хорошо, — немного помолчав, сказал Таскиран. — Даю вам тридцать минут, можете поработать. Но только здесь, в нашем присутствии. Не медля ни единой минуты, Нинель Николаевна вспорола упаковку, развернула один, а затем и второй свиток: — Вот он! Она достала телефон и сфотографировала текст. Потом стала разбирать слова в свитке или, увеличивая снимок до максимального разрешения, в телефоне. Элина глядела на потемневшие, заляпанные пятнами воска пергаменты, и в ее мозгу не укладывалось, что они прошли через тысячелетия, а теперь лежат здесь, в почтовом отделении Стамбула, на столе, где заполняют квитанции. Невероятным было и то, что когда-то их касались руки Святой Елены и это она выводила на пергаменте угловатые буквы. Узнать, о чем писала Елена сыну, — вот чего хотелось Элине больше всего. Скучающий Таскиран поглядывал на время, и когда оговоренные полчаса истекли, сделал предупреждающий знак Ибрагиму Ядигару: дадим еще несколько минут. Этого дополнительного времени профессорше хватило с лихвой. Закончив набирать в телефоне текст, она вопросительно посмотрела на Богдана. Однако Таскиран упредил болгарина: — Читайте вслух и при нас! — «Аве, Константин…» — Нинель Николаевна подняла глаза и пояснила: — То есть здравствуй. — Давайте дальше. Она продолжила читать: