— Расходись! — крикнул центурион. Солдаты наставили копья на людей, и те отступили. На следующий день, в первый час после восхода солнца, на всех форумах Никомедии был вывешен эдикт[59], возвещавший о преследовании христиан. Прочитав его, Константин отправился к ближайшему мансио, там показал свою военную печать и потребовал лучшего скакуна. К исходу дня он достиг Дрепана и спрыгнул со взмыленной лошади во дворе мансио «У трех дорог». Бросив поводья подоспевшему конюху, Константин побежал к дому деда. Ворвавшись в атриум, кинулся к матери. Елена встретила сына радостным возгласом, но, вглядевшись в его лицо, заволновалась: — Что у тебя стряслось? — Диоклетиан объявил войну христианству. Вчера на моих глазах была разграблена церковь. Сегодня преторианцы ее доломали. На всех форумах Никомедии висят эдикты о разрушении церквей и сожжении священных книг. Собрания запретили, христиан изгоняют из армии, снимают с государственных постов. Елена погладила сына по щеке: — Отдохни, ты целый день был в седле. Мы тем временем подумаем, что предпринять. — В словах матери сквозило благоразумие зрелого возраста, хотя на самом деле ей не было и пятидесяти. Сын пламенно возразил: — Матушка! Ты и Давид слишком известные люди в городе! Уезжайте в свое поместье! Через два-три дня эдикт будет в Дрепане! Услышав голоса, к ним вышел Теодор: — Надо позвать Иосифа и Давида. После ужина и терм Константин сопроводил Иосифа на вечернюю службу. Полная луна позволяла идти по улочкам Дрепана без фонаря. Вскоре их нагнали Давид и Елена. Храм был полон, прихожане ждали епископа. Как только тот показался, все замолчали. В наступившей тишине Иосиф передал слово Константину. Тот коротко изложил суть эдикта Августа Диоклетиана. Голос Константина перекрыл громкий ропот, но Иосиф снова заговорил: — Мы не в силах изменить волю Августов, но уповаем на волю Господа нашего. Послужим ему сегодня в последний раз, и пусть благодать молитвы и вера пребудут с нами всегда. После службы вы должны предупредить наших братьев в соседних городах. Христиане дружно запели грустный псалом. Голоса набирали силу, разделились на несколько протяжных мелодий и слились в единый мощный хор. Горели лампады, дрожали огоньки свечей, освещая скорбные лики святых. Jan Styka — Saint Peter preaching the Gospel in the Catacombs Константин застыл у колонны, очарованный красотой и мощью происходящего. Эти люди — потомки христиан, переживших гонения. Теперь им самим предназначались тяжкие испытания. Пение смолкло, и епископ стал называть имена святых мучеников. На каждое имя прихожане произносили: «Аминь». Служба закончилась, и люди, словно бесплотные тени, медленно потянулись к выходу. Тяжкое предчувствие заставило сжаться сердце. Константин подошел к матери: — Обещай, что уедешь с Давидом в свое поместье. Иосифа тоже заберите с собой. Елена хотела возразить, но, взглянув на сына, ответила: — Обещаю. — Она с благоговением сняла с постамента Чашу Иисуса, задержала ее в руках и передала Теодору: — Спрячь в тайнике. Священники выносили из церкви книги и свитки со священными текстами. Константин пригласил в мансио юриста, члена христианской общины, и там объяснил, что ночью необходимо составить дарственную, чтобы утром передать церковь городу. Если успеть это сделать до появления эдикта в Дрепане, прекрасная базилика будет спасена и послужит городу. С тяжелым сердцем Константин вернулся в Никомедию. К этому времени гонения стали частью жизни столицы. Христиан брали под стражу и вели в храм Юпитера приносить жертвы. Потом объявляли отрекшимися или отправляли на казнь. Спустя какое-то время после приезда Константина в мансио «У трех дорог» явились полсотни легионеров из местного гарнизона. В жаркий полдень, когда наступает затишье, они перекрыли ворота и выстроились по периметру двора. Военный жрец установил треножник, клетку с голубями, лик Юпитера и бюсты Августов Диоклетиана и Максимиана. Несколько солдат согнали работников мансио. Командир велел привести хозяина. Однако Теодор сам все понял и подошел к офицеру. Тот объявил: — Властям известно, что твои рабы — христиане. Пусть каждый из них отречется и принесет жертву Юпитеру. Сам Теодор исправно приносил жертвы и платил мзду городскому главе. Вероятно, поэтому его мансио до сих пор не трогали. Но, похоже, и здесь нашелся доморощенный Иуда. Офицер оглядел собравшихся, развернул свиток и выкрикнул несколько имен. Названные приблизились к жертвеннику. Жрец вытащил из клетки голубя и отсек ему голову. Окропил кровью стоявших у огня и возложил голубя на треножник. Запахло палеными перьями, и повалил черный дым. Офицер вновь зачитал имена, и жрец достал еще одного голубя. После того как все присутствующие приняли кровавое окропление, жрец произнес молитву за здравие правителей, и нестройный хор повторил ее перед бюстами Августов. Теодор беспокоился за Иосифа и надеялся, что наказание обойдет его стороной. Но офицер объявил: — А теперь ваш епископ Иосиф отречется от своего ложного бога. Если нет — вы увидите, что этот бог не спасет его! Иосиф вышел из кузни, тяжело опираясь на палку, офицер и жрец ждали, когда он заговорит. Кузнец поднял голову и произнес так твердо и четко, что его услышал каждый, кто был во дворе. — Верую в единого Бога, сына его Иисуса и Святой Дух! — Отрекись, иначе будешь подвергнут пыткам и казни! — воскликнул жрец. — Так повелели Августы! — Верую в Бога нашего Иисуса. Верую, он ждет меня в Царстве Небесном, — повторил кузнец. Чуть подождав, офицер приказал: — Распните его! Теодор задохнулся от невозможности происходящего: — Это варварство, офицер! Замени распятие ссылкой! — приблизившись к офицеру, он прошептал. — Я заплачу… — Сто серебряных денариев… — так же тихо ответил тот. Теодор снял с пояса кошель и незаметно передал офицеру. Требуя внимания, офицер поднял руку и резко ее опустил: — Приступайте! Легионеры притащили две толстые доски и сколотили из них крест. Теодор кинулся к офицеру, но легионеры повисли у него на руках. У Иосифа отобрали посох и подвели к месту казни. Когда ему прибивали руки и ноги, он смиренно молился. Его тихий голос поднимался к небу, пока легионеры выворачивали камни из мостовой двора и рыли яму. Крест поставили, и кузнец замолчал. В тишине прозвучали возмущенные крики и рыдания женщин. Крест окружили, но легионеры выставили перед собой копья. Офицер вынул кинжал и вонзил его в сердце кузнеца. Голова Иосифа безжизненно свесилась на грудь. — Отпустите меня… — глухо проговорил Теодор, и легионеры освободили его. Гостинщик сделал несколько шагов и заглянул в лицо друга — оно выражало покой и безмятежность. — Поверь, это лучше, чем пытки, — вполголоса произнес офицер. — Через час ты сможешь забрать его тело. Война Августов с гражданами Римской империи приобретала зловещую окраску: цены росли, с рынков исчезали продукты. Однако причина гонений оставалась неясной. Явившись к Диоклетиану с регулярным докладом, Константин решил прояснить для себя этот вопрос. Он вошел в кабинет и преклонил колено (старик любил пышные восточные ритуалы). Своих сыновей Диоклетиан не имел, поэтому, взяв сына Цезаря Констанция на свое попечение, относился к нему по-отечески. Константин учился у лучших придворных риторов и философов, участвовал в войнах. Хорошо себя проявив, он тем самым заслужил место по правую руку Августа. — Встань, — приказал Диоклетиан. Константин поднялся с колена и приступил к докладу о нуждах тяжелой конницы. Выслушав его до конца, Диоклетиан заметил: — Вижу, что тебя заботит что-то другое. Можешь говорить, теперь удобное время. — Божественный Диоклетиан, я не понимаю смысла гонений на христиан, — произнеся эту фразу, Константин внутренне сжался от ужаса, но все же продолжил: — Малочисленные мирные общины не стоят такого внимания. Конфискация их имущества не увеличит казну. Если государственной казне нужны поступления, преследуй ростовщиков. Пусть эти стяжатели выкупают свои жалкие жизни! Диоклетиан удрученно склонил голову и, помолчав, сказал: — Я полагал, что ты поймешь меня лучше других. Теперь вижу — это не так. — Август поднялся из-за стола, заложил руки за спину и прошелся по кабинету. Остановившись напротив Констанция, снова заговорил: — Добрый бог христиан сожрет римских богов подобно лису в курятнике. Он изливает любовь на всех верующих и не требует жертв. Но он делает Рим слабым! Уже через два поколения древнюю веру забудут, как и римскую доблесть. Рим стоит до тех пор, пока живы боги наших праотцов. Клянусь, я сделаю все, чтобы империя процветала!