«Когда человек покидает своё место, когда он противится своей природе и отвергает свою роль, тогда приходят страдания». Спраут смотрит на няню и хнычет. Эйбрам перекидывает рюкзак через плечо и берёт дочь за руку. — Шевелитесь, — обращается он ко всем присутствующим, а затем выходит. Мы колеблемся, пытаясь осознать поворот событий, но стон Кэрол приводит нас в себя и мы бежим. Перед тем, как я захлопываю дверь, я бросаю взгляд на телевизор и вижу, как на меня смотрит моё собственное лицо. Я не помню, когда было сделано это фото, но в моей памяти были провалы даже до пыток током и обморока. Несмотря на резкий свет вспышки, я выгляжу на удивление живым. Кожа бледная, но нет фиолетового оттенка, как у Оживающих. Глаза абсолютно нормальные. Коричневые, как грязь, как дерьмо, как глаза шестидесяти шести процентов остальных кареглазых людей планеты (я беру цифры из последних подсчётов, когда они проводились). Как раз то, что я хотел, разве нет? Быть таким же, как любой другой человек, живущий в мире, где страдают дети, подвергаются избиениям женщины, а за рабочими столами сидят дикие животные? «Когда гвозди выпадают из своих отверстий, — говорит телевизор, — дом рушится. Найдите их и верните на место». Над моим лицом мелькает кадр с логотипом Аксиомы, экран краснеет и звучит тошнотворный сигнал тревоги. Затем возобновляется обычная телепередача. Счастливые дети на качели из колеса. Зелёное стекло Башни Свободы, сияющее над юным Нью-Йорком. Извивающийся червь. Глава 19 Я ЁРЗАЮ НА переднем сиденье, пока мы мучительно медленно и лениво выезжаем из лагеря. Это похоже на попытку притвориться мёртвым, пока медведь грызёт твой череп. Я замечаю, как несколько солдат выходят из своих палаток, освещая фонариками лица друг друга, но к тому моменту, когда разворачиваются поиски, мы уже приближаемся к выходу. Я вижу мерцание телевизора внутри палатки охранника и напрягаюсь, но потом замечаю, что сам охранник всё еще стоит снаружи, докуривая сигарету. Он кивает Эйбраму и машет нам рукой. — Господи, спасибо тебе за вредные привычки, — бормочет Джули, наблюдая в заднее окно за облаком дыма. Как только мы скрываемся из вида, Эйбрам выжимает газ. Старый двигатель грохочет и из выхлопной трубы появляется огонь, но автомобиль ревёт и летит вперёд, расплёвывая горсти мёртвых листьев. Вместо того, чтобы возвращаться на шоссе через холм, он выбирает дорогу, проходящую рядом, но скрытую от глаз авиации толстым потолком деревьев. — Куда мы едем? — спрашивает Джули, наклоняясь к переднему сиденью. — Потом разберёмся, — отвечает Эйбрам. — Сейчас нам надо отъехать подальше. Джули кивает. — Оставайся на этой дороге, она единственная расчищена. Примерно через восемь километров будет хороший асфальт, а потом выезд на шоссе. — Эйбрам, — говорит Нора ему в затылок. — Эта штука по телевизору… это правда канал ЛОТОС? — Раньше он был каналом, который все знали и любили, но теперь у него поменялись продюсеры. — Значит, наши фотографии… это «ордер на арест» или что-то вроде того… Эйбрам кивает. — Они разлетятся по всей стране. Теперь вы официально объявлены в розыск. Из-за разбитого дорожного покрытия салон автомобиля наполняется равномерным гулом как в самолёте. Дочь Эйбрама зажата между Джули и Норой и выглядит перепуганной. Интересно, что из происходящего она понимает? — Как они это сделали? — спрашивает Джули после минуты мрачного молчания. — Сделали что? — Федеральную телевизионную сеть и радио… люди пробовали настроить их с тех пор, как… девятнадцать? Лет назад был включен сигнал BABL. — Двадцать. — Значит, на протяжении двадцати лет все американцы пытаются взломать эту вещательную систему, и тут появляются твои люди… — её голос дрожит и становится громче, — врываются в наши дома, берут под свой контроль город, и пока происходит вся эта круговерть, ты идёшь вперёд и берёшь Святой Грааль? Единственную рабочую частоту в стране? — она встряхивает головой. — Как? Я вспоминаю тот краткий перерыв в телепередаче в баре. Камера наблюдения фиксирует помощников пичменов в какой-то странной тёмной комнате. Я слышу тихий стук в дверь в моей голове. Тук… тук… тук… — Она в Стадионе, — бормочу я. Все, кроме Эйбрама, смотрят на меня. — Та штука, которая отвечает за вещание, находится в Стадионе, — я вижу след горькой улыбки на лице Эйбрама, и смотрю прямо ему в глаза. — Вы пришли именно за ней. Он пожимает плечами. — Конечно, мы не развлекаться приехали. — Хрень какая-то, — Джули смотрит на него и прищуривается, словно пытается найти подвох. — Люди живут на Стадионе больше десяти лет. Мы вывернули это место наизнанку. Ты говоришь, что вы сидите на частоте ЛОТОСА, которая всё время принадлежала нам, но никто об этом не знал? — Кое-кто знал. Джули застывает от возмущения. Потом меняет тон. — О чём ты говоришь? — тихим голосом произносит она. Эйбрам вздыхает. — Слушай, я не Главный. Я даже не руководитель, я просто летаю с грузом и присматриваю за заключёнными. Меня не приглашали в курилку обсуждать планы. Но я слышал, что примерно два месяца назад кто-то вклинил в трансляцию своё сообщение. Джули не отрываясь смотрит на него. — Это было проделано грубо и наспех, но тот, кто это сделал, знал код, как и мы. — Что он сказал? — тихо спрашивает она. — Что на ваш Стадион напали, и нам нужно его защитить. Потому что у вас есть кое-что, что нужно нам. Джули закрывает глаза. Она принимает случившееся как мученик в ожидании пули — чуть вздрогнув. Я полагаю, что когда её отец пытался её убить, а потом позволил себя сожрать, это был отчаянный заключительный шаг, который не так удивляет, как… предательство, которое ему предшествовало… Годами знать, что у них есть, но предпочесть ни с кем не делиться… Я вижу, что чем больше она думает, тем глубже копается в этом. Это замечает и Нора, которая пытается сменить тему. — Кстати, Эйбрам Кельвин, — она хлопает по подголовнику его сиденья. — Кажется, ты очень хочешь познакомиться с нами… Меня зовут Нора. Эйбрам сухо улыбается. — Точно. Имена. Там, откуда я родом, мы ими редко пользуемся. Он бросает взгляд на Джули, но она, задумавшись, смотрит в окно, и Нора отвечает за неё. — Это Джули. У неё с твоим братом кое-что было. Улыбка сходит с лица Эйбрама. Как ни странно, но кажется, эта тема его не интересует, поэтому теперь я решаюсь представиться. — Я Р. — Яир? — Р. Просто буква. Он осматривает меня с ног до головы, как будто необычное имя подразумевает наличие физических дефектов. — Кто носит имя из одной буквы? Я пожимаю плечами: — Я. Он смотрит мне в глаза — проверка на честность, потом фыркает и переводит взгляд на дорогу. — Кто называет ребёнка «Спраут»? — говорит Нора, и мы подпрыгиваем от неожиданности, когда Спраут отвечает: — Я. Мы впервые слышим её голос. — Мы назвали её Мурасаки, — вздыхает Эйбрам. — Но однажды я сказал, что она стала большой, как бобовый росток[3], и по какой-то причине она прицепилась к этому. Лицо Спраут озаряется улыбкой, обнажающей два неполных ряда зубов, но потом улыбка гаснет, и она снова принимает обеспокоенный вид. — Где её мать? — спрашиваю я. Джули выходит из задумчивости и бросает на меня суровый взгляд. Я вспоминаю урок, который она преподала мне в начале моего становления человеком: если член какой-то семьи отсутствует, никогда не спрашивай, где он. Чёрт возьми, ты и так это знаешь. К моему облегчению, Эйбрам пропускает мой вопрос мимо ушей. — Между прочим, спасибо тебе, — говорит ему Джули. Она всё еще подавлена, но потихоньку приходит в себя. — У меня еще не было шанса тебя поблагодарить. Эйбрам оглядывается на неё. — Спасибо? За что? — За то, что вытащил нас из Голдмэна. Учитывая, что это произошло на третий день… — она машет забинтованной рукой. — Догадываюсь, что мы бы не протянули дольше. Он переключает внимание на дорогу, отрицательно покачивая головой, но Джули продолжает.