— Может, мы его построим? Тишина. Глава 21 МОЯ ТЮРЬМА. Пол в камере похож на пятна на картине импрессиониста, но, поскольку еду подают только в столовой, это могут быть только жидкости тел. Когда я поднимаюсь вверх, то чувствую их под ладонями — жирные, липкие, а когда опускаюсь вниз, могу учуять их запах: солёная, мясистая, болезненная сладость — гнилой одеколон человеческой порочности. — Сколько раз ты отжался? — спрашивает Пол из камеры в другом конце коридора. — Я не считаю. — А как ты узнаешь, когда хватит? Руки горят и трясутся. Живот так напрягся, что сейчас лопнет. По лицу струится пот, добавляя свежий рассол в суп на полу, который я заставляю себя вдыхать, смакуя сырую мерзость. «Это — то, что мы есть, — с каждым вздохом говорю я себе. — Кровь, моча и сперма». — Только что узнал. «Счисти нас. Отмой добела». — Я рад, что ты с нами, Р… — улыбаясь, говорит Пол. — Только сильные мужчины верят в правду. Войне Господа нужны сильные воины. Но я не думаю о войне Господа. Я думаю о своей войне. Я хочу наказать свою слабую плоть. Я хочу стать сильным, чтобы причинять боль тем, кто этого заслуживает. Эти простые упражнения не сделают меня воином, но это могут сделать мужчины во дворе. Военных преступников, руководителей ополчений и наёмных убийц так забавляет дерзость худого деревенского парнишки, что они очень рады учить меня приёмам. На моём теле остались следы их щедрости. У меня красное лицо и красные пальцы, а мышцы начали гореть ещё до того, как я начал. Но я ещё не закончил. — Они проповедовали сложное учение о Братстве, — откуда-то издалека говорит Пол, — но даже там ни у кого не хватило яиц, чтобы воплотить это в жизнь. Пройти всё до конца, как было на Ближнем Востоке. Мы должны быть готовы сжигать ради правды. Я понимаю, что мне хватит, когда оказываюсь на грязном полу вниз лицом. Непослушные мышцы не подчиняются приказам, разум пуст и окружён облаками сверкающей черноты. Я использую последнюю оставшуюся калорию, чтобы перевернуться на спину, чтобы можно было смотреть на цветные пятна, кружащиеся перед глазами. — Эти решётки не выдержат огня, — вдохновляется Пол, наблюдая за моими страданиями. — Когда мы выберемся отсюда, то соберём остальных и закончим работу. Щёлкает замок. Открывается дверь. Надо мной возникает испуганное лицо, потом дверь захлопывается. Мои глаза прикованы к необычному пятну на потолке. Кровь. Похоже на брызги. Возможно, в ярёмную вену воткнули карандаш. — Добро пожаловать, братюнь, — кричит Пол новому заключённому. Мужчина смотрит на меня несколько секунд, его лысая и рельефная голова плавает среди звёзд, как жестокий бог. — Какого хрена? — говорит он, пиная меня под рёбра. — Свали с чёртова пола. Теперь это моя камера. Я встаю. Сажусь на койку и смотрю на мужчину. Большой. Мускулистый. Забитый татуировками. Змеи, черепа и восемь мячей — клише человека, который думает, что темнота — это преступление и насилие, а не пустота, которая скрывается за ними. — Чёрт, — говорит он, глядя то на меня, то на Пола. — Да вы, мать вашу, ещё дети. Сколько вам, восемнадцать? — Семнадцать, — отвечаю я. — Национальная гвардия больше не занимается молокососами. Как такие сопляки, как вы, попали сюда? — Мы сожгли Хелену. Он смотрит на меня в замешательстве. — И Бойс, и Денвер. Они поймали нас посреди Солт Лейк Сити. Мужчина смотрит на Пола. Пол улыбается. — Мы закончим с ним потом, — говорит Пол. Я ложусь на койку, скрестив на груди безжизненные руки и переключая внимание на кровь на потолке. Темно-красную, как угасающий закат. * * * Подвальная дверь не заперта и наполовину открыта. Через проём тянет холодным подземельем. Моё прошлое больше не ждёт, когда я усну. Оно воспроизводится перед моими открытыми глазами, проецируется в реальную жизнь такой отвратительной ясностью, что мне трудно поверить, что друзья этого не видят. Но если бы они видели, то я был бы в курсе. Уверен, если они узнают, что творится внутри этого скромного человека, пожимающего плечами, то всё изменится. — Насколько здесь глубоко? — спрашивает у Эйбрама Джули и морщится, когда вода переливается через верх ботинок и проникает внутрь. — Не знаю, — отвечает он. — Много лет не спускался сюда. Он протягивает руку и ловит крупные капли, падающие с потолка. — Но над нами миллионы литров воды из Аллегейни[9], так что… насколько хорошо ты плаваешь? Стены тоннеля покрыты грибковой слизью, а железнодорожные пути скрыты тридцатью сантиметрами мутной воды, поэтому сложно поверить, что когда-то это место было сверкающей городской артерией, качающей жизненную силу города из головы в ноги и обратно. В нынешнем состоянии она больше похожа на канализацию. — Я не так беспокоюсь о воде, — продолжает он, — как о высоковольтном рельсе, проходящим под ней. Надеюсь, сегодня не тот день, когда они решат его включить. — Папа, — стонет Спраут. — Кто-то был так одержим защитой своей дочери, — говорит Джули. — Кажется, ты забыл, что она частенько бывает рядом. Эйбрам выглядит виноватым, но ничего не говорит. — Или тебе так нравится быть козлом, что это того стоит? — Она в порядке. — Папочка, я боюсь, — говорит Спраут. — Всё нормально, солнышко, — говорит Джули, поворачиваясь и наклоняясь до уровня глаз Спраут. — Он просто шутит и пытается нас напугать. Он бы не взял тебя сюда, если бы здесь было опасно. Спраут щурится. — Не разговаривай со мной, — говорит она. — Ты мне больше не нравишься. Джули вздрагивает. Внезапно она становится похожа на девочку, стоящую напротив неё. — Спраут, — говорит она. — Мне очень жаль, что я поранила твоего папу. Я не хотела, но моя мама больна, и я… Мне было нужно, чтобы он ей помог. Взгляд Спраут не меняется. — Ты снова хочешь его поранить? — Нет! Конечно же, нет. — Тогда почему ты всё ещё тычешь в него этим пистолетом? Джули колеблется. — Потому что мне нужно… Я не знаю, вдруг он захочет… — Не разговаривай со мной, — говорит Спраут и шлёпает вперёд, чтобы присоединиться к отцу. Джули смотрит на воду вокруг её лодыжек. Она выпрямляется и видит, что я за ней наблюдаю. Моё сердце сжимается от её страдающего взгляда, но она быстро отворачивается. Кажется, прошло много дней с тех пор, как мы смотрели друг другу в глаза. Мы избегаем этого, словно боимся получить травму. Когда мы научились друг друга бояться? Бояться представлять, о чём думает другой, избегать жестокостей, которые мы написали и поместили в рты друг друга? Не знаю, как это остановить. Мы потерялись на старых тропинках, попались в старые ловушки. Мы должны были идти через этот тёмный лес бок о бок, но я чувствую, как дистанция между нами увеличивается. * * * Уровень воды растёт, пока поток почти не превращается в реку, ползущую под Аллегейни, как её застенчивый ребёнок. Топливо поездов создаёт на его поверхности психоделическую радугу, которая бешено завихряется, когда мы пробираемся вперёд. Когда вода поднимается Спраут почти до пояса, Эйбрам пытается посадить её на плечи. Он поднимает её на полметра от земли, но раны дают о себе знать, и он с болезненным стоном роняет её. — Всё хорошо, папа, — говорит она и берёт его за руку. — Я в порядке. Он морщится, но соглашается и движется вперёд, крепко сжимая её руку. — Знаешь, я тоже злюсь на Джули, — говорит он. — Но она права. Я бы не взял тебя сюда, если бы здесь было опасно. Спраут смотрит на капающий потолок.