Едва Денис успел закончить последнюю фразу, вступили ударные. Это было начало среднетемповой композиции Дейва Брубека – Take Five. Классическое джазовое произведение на пять четвертей, призванное задать позитивный тон всему концерту. Славный хук Брубека действовал безотказно почти на всех любителей джаза, кроме разве что самых наторелых. Да и те, декларируя свое презрение к легкомысленным мотивчикам, постукивали каблуком в такт ритмичной вещице. Времянкин знал почти весь репертуар Брубека, поскольку не раз исполнял его на различных экзаменах и показательных выступлениях в студенческие годы. Со временем ему становилось все менее интересно исполнять чужой материал. Он считал, что способен на большее. Амбиции сочинителя рождали в Эмиле ощущение равновеличия с признанными творцами. Он стремился играть лишь оригинальные произведения, но нужда в конце концов заставила его умерить гордыню. Публичное исполнение музыки признанных мастеров – достойное наказание для спесивого сочинителя. В этот раз ситуация осложнялась еще и тем, что где-то в зале сидел человек, с которым у Времянкина были весьма натянутые отношения. Лев Гроссман – руководитель успешного джазового оркестра, известный импресарио, бывший педагог Эмиля. Он имел большие планы на своего ученика, но тот бросил учебу ради рискованного эксперимента. Гроссман не простил Времянкину его выбор и впоследствии часто критиковал «Бревис», называя их выскочками. Оказавшись на сцене, Эмиль подумал о том, что Льву должно быть приятно видеть заносчивого ученика в таком положении. Проигравшим, утратившим все шансы на успех. После двух начальных квадратов вступили контрабас и фортепиано. Эмиль никогда раньше не играл с Юлей и Робертом. Он познакомился с ребятами пару лет назад на одном из концертов общих друзей. Роберт был хорошо знаком с творчеством «Бревиса». Дружба с Эмилем много значила для него. Эмилю же, как обычно, было негде ночевать, и он периодически пользовался гостеприимством сочувствующей парочки. Он не особенно интересовался успехами ребят на музыкальном поприще. За все время посетил лишь пару их концертов. И оба раза это были каверовые выступления наподобие этого, на которых хорошо демонстрируются технические возможности исполнителей, но практически не виден истинный творческий потенциал музыкантов. Однако, оказавшись на одной сцене, можно многое узнать о своих партнерах, их игре и даже характере. Эмиль не смотрел в ноты. Он следил за общим дыханием музыки, слушая остальных. Он сразу отметил для себя наличие грува в ритм-секции. Вероятно, Роберт и Юля настолько хорошо чувствовали друг друга, что действовали как единый, слаженный механизм. Юля наносила хлесткие удары по натянутым мембранам барабанов. Ее колени ритмично подпрыгивали за установкой. Голова была все время повернута вбок, так, что зрители видели только ее точеный, кивающий профиль. Все ее тело пульсировало в такт музыке. Скользя пальцами по грифу контрабаса, Роберт слегка покачивал плечами и отмечал музыкальные акценты кивками головы. Его руки извлекали из инструмента чистейшие, точные по длине ноты. Это свидетельствовало о его аккуратности. Можете быть уверены, что и в быту такой человек приучен к порядку. Музыкантов, небрежно исполняющих свои партии, Эмиль называл «вонючками». Он считал, что существует прямая связь между плохо пахнущими носками и грязной игрой на инструменте. И если придерживаться Эмилевой теории, Роберт и Юля определенно благоухали. Времянкин решил, что начало обещает многое. Появилась надежда, что концерт будет не таким скучным, как он предполагал. Денис притопывал в такт и ждал своей очереди. Наконец вступил и он. «Этот тоже чистюля», – подумал Эмиль, но быстро понял, что игра Дениса – другая крайность музыкальной гигиены. Чистое, стерильное исполнение. Партия, создаваемая машиной, а не живым человеком. В синтезаторах для таких случаев существует функция – хьюманайзер, призванная очеловечить чересчур роботизированное исполнение. Программа автоматически добавляет в партию набор ошибок, имитирующих человеческое несовершенство. Именно такого хьюманайзера не хватало молодому саксофонисту. Не было особых примет, шероховатостей, сипотцы. Недоставало характера, личности. Он концентрировался на точности исполнения, забывая о том, что это все-таки игра. И сейчас это игра командная, требующая особых настроек. Денис почти не слушал партнеров, существуя в собственном состоянии. Времянкин не раз сталкивался с такими музыкантами. Труднее всего для них – изобрести что-нибудь, придумать свою мелодию или хотя бы оригинальный мелизм. К счастью для Дениса, большинство зрителей в зале оставляют втуне подобные нюансы. К тому же из-за своего видного роста и приятной наружности молодой человек эффектно смотрелся на сцене. Его лицо ярко иллюстрировало смену музыкальных настроений. Когда игралась минорная часть, он сводил брови домиком, когда мажорная, умудрялся улыбаться с мундштуком во рту и трясти волосами. Своеобразный дубляж, перевод сыгранного. Он вел себя как настоящий мастер, и зрители верили ему. Но, по твердому убеждению Эмиля, это была лишь имитация мастерства. Как бы то ни было, зал активно поддерживал Дениса каждый раз, когда тот вынимал мундштук изо рта. У Времянкина было одно, удобное для подобных случаев, качество, приобретенное в студенческие годы. Он приучил себя находить интерес в любом, даже самом скучном деле. Раз уж приходится заниматься чем-то из необходимости, нужно уметь найти в этом что-то интересное. Сегодня этот интерес – взаимодействие с Робертом и Юлей. Дальше был Манчини, потом Миллер, «Чикаго», «Земля, ветер и огонь» и другие. Музыканты выкладывались, публика была довольна. К концу выступления аккомпанирующая троица достигла полного взаимопонимания. Пока Денис наслаждался своей игрой, Роберт и Юля следили за движениями Эмиля в момент исполнения. Он управлял этой машиной, был ее мозгом. Взглядом подготавливал к паузе, кивал на синкопе, специально играл размашисто, чтобы ребята видели, когда нужно упасть на ноту. Улыбался, когда что-то получалось хорошо, зажмуривался, когда что-то не получалось. Казалось, что все проблемы любовного треугольника остались за сценой. Музыка на время увела творцов в другой мир, в котором не было мокрых башмаков, холода, голода и измен. В мир, полный гармонии. Близился финал. Денис объявил последнюю композицию – «Мой путь» Фрэнка Синатры. По завершении зрители щедро аплодировали и даже попросили сыграть что-нибудь еще. Подобные просьбы – частое явление на удачных концертах, и, как правило, музыканты готовы к этому. Обычно они придерживают пару вещиц, чтобы не пришлось выяснять прямо на сцене, чем же еще порадовать публику. Но Дениса, организовавшего концерт и составившего программу выступления, такое развитие событий, кажется, застало врасплох. У него больше не было нот, а играть без нот он не мог. Оглядываясь на участников коллектива, солист начал судорожно копаться в нотных листах, чтобы выбрать что-нибудь из уже сыгранного. От волнения Денис сделал неловкое движение, и пульт со всеми партитурами упал. Некоторые листы разлетелись по сцене, какие-то свалились в темноту зала. Придерживая одной рукой висящий на шее альт, Денис поставил на место пюпитр и принялся собирать ноты. Один лист, упав на сцену, проскользил к ногам Эмиля. Тот остановил бумагу, прижав ее ботинком к полу. Но, вместо того чтобы поднять ноты, Времянкин кивком стряхнул волнистую челку со лба, повернулся к инструменту и занес пальцы над клавиатурой. Складывалось впечатление, что неловкое положение, в котором оказался фронтмен, мало волновало Эмиля. Недолго думая, он начал играть никому не известный риф. Высокий темп, сложный ритмический рисунок с частой сменой размеров. Сначала семь восьмых, потом три четверти, снова семь восьмых, следом пять восьмых и далее по квадрату. Левой рукой Эмиль играл повторяющийся гармонический фрагмент. Денис тем временем продолжал ползать по сцене, собирая ноты. Юля в растерянности поглядывала то на клавишника, то на своего парня. Роберт, закрыв глаза, легонько постукивал носком стопы по полу. Он считал размер композиции. Спустя пару прохождений Эмиль подключил правую руку, заиграв сольную мелодию. Звук был по-хорошему агрессивный. Времянкин выбивал из инструмента всю дурь. Мелодия выходила сложной, странной и в то же время атмосферной. Зал поскрипывал, покашливал, побрякивал столовыми приборами, но слушал. Внимание было захвачено. Неожиданно для Эмиля и других участников группы в игру вступил Роберт. Он определенно знал принцип исполнения модального джаза. Повторяющиеся аккорды создают бэкграунд для соло. Мелодия начинается с темы, которая задает гармонию. Аккорды повторяются на протяжении всей композиции, пока солирующий играет новую импровизационную тему. Роберт отстукивал по верхней деке контрабаса заданный клавишником рисунок. Вместе с инструментом молодой человек чуть развернулся к барабанам, чтобы помочь Юле правильно определить размер. Она следила за рукой Роберта и кивала. Наконец все сложилось в ее красивой голове, и, взмахнув палочками, ударница вступила в игру. Юля лупила по хэту дробью, отмечала сильные доли ударами бас-бочки, удерживала счет произведения. Роберт перешел на слэп. Механизм заработал. Денис поднял с пола последний лист, придавленный немногим ранее ногой Эмиля. На бумаге остался мокрый след от ботинка. От вынужденных наклонов Денис покраснел и взмок. Хотя, возможно, краснота его лица и поблескивающий в лучах прожекторов пот были вызваны самой ситуацией. Коллектив уже играл, а он продолжал делать вид, что ищет нужную партитуру, перекладывая собранные листы на пульте. При этом на лице Дениса было такое выражение, будто он что-то вспоминает. Он, очевидно, не хотел, чтобы зрители заметили его растерянность. У саксофониста было только два варианта – начать импровизировать или уходить со сцены. Не мог же он до конца композиции рыться в бумагах. Похоже, он просто выигрывал время для принятия решения. Слишком велик был риск облажаться, но покидать сцену, не рискнув, еще хуже. Денис махнул на ноты рукой, взялся за саксофон, сунул в зубы мундштук, закрыл глаза и начал считать в уме размер. Он улыбался и кивал, словно давал положительную оценку игре музыкантов. Духовик ждал подходящего момента, чтобы вступить. Эмиль продолжал высекать из клавиш энергичное соло. Юля уже полностью освоилась и барабанила по всей установке. Из-за высокого темпа и сложного рисунка, требующего предельной концентрации, девушка взмокла. С ее висков стекал пот. Вокруг лица образовался ореол из распушенных волос. Она сосредоточенно пялилась в одну точку и колотила по установке изо всех сил. Эмиль посмотрел на Роберта, тот поймал его взгляд. Фортепианное соло оборвалось, и контрабас принял эстафету. Переход прошел гладко, словно музыканты много раз играли эту вещь. Молодой человек не уступал Времянкину в напоре и изобретательности. В эти минуты проявились черты характера и Роберта, и Юли, которых Эмиль раньше не замечал. Потому что всегда рассматривал Юлю только как сексуальный объект, а Роберта… Времянкин почти ничего не знал о Роберте. Он просто использовал его, не воспринимая всерьез. Тем большим откровением для Эмиля стало соло этого парня. Оно было смелым, свежим, остроумным. Им троим удалось достичь слаженного движения. Они сливались воедино, растворялись друг в друге. Рисовали в воздухе удивительные абстрактные фигуры. Эмиля, как молнией, поразила мысль: «Вот же они! Всегда были рядом». В этот момент он почувствовал то, что уже давно не испытывал – ощущение магии творчества. Чистый экстаз. Мистический ритуал. Он улыбался и качал головой в такт. Зрители встретили аплодисментами синкопированную поступь Роберта. Денис тем временем багровел на авансцене. Кажется, он уже не пытался уловить счет. Он посмотрел на Эмиля исподлобья. Их взгляды встретились. Молодой человек был определенно недоволен положением вещей – банда наслаждается музыкальными деликатесами, а фронтмен отбывает номер, не зная, как подобраться к блюду. Но после соло контрабаса придется вступить саксофону. Таковы правила игры. Денис злился. И было из-за чего. Ведь Эмиль практически безошибочно определил его возможности как музыканта и, конечно же, догадывался, что импровизаций лучше избежать. В сущности, Времянкин подставил Дениса, развернув к свету неблестящей стороной, вынудив краснеть на его же собственном шоу. Но Эмилю не было до этого дела. Трудности солиста его не тревожили. Он хотел узнать, на что еще способны Роберт и Юля. Роберт солировал уже больше трех минут. За это время Денис успел придумать стратегию. Он, вероятно, решил – раз композиция из области авангарда, ее не испортить, если играть нечто нелогичное, многозначительное. К сожалению, индифферентные, малочувствительные музыканты нередко используют подобные приемы. Но это лишь пародия на мысль. Подмена. Имитация мысли. Контрабас вернулся в аккомпанемент, и саксофон вступил. Длинная истеричная нота повисла над слаженным ритмом. Зрители хлопали и свистели. Денис улыбался. Он мастеровито согнулся в коленях и чуть наклонился вперед. Потом начал выпрямляться и на движении выдал еще одну протяжную ноту, похожую на визг. Следом еще нота и еще. На его лице чередовались нелепые гримасы. Плечи дергались. Похоже, именно так он представлял себе гениальное безумие. После пары минут мучений Денис повернулся к коллективу, поднял открытую ладонь вверх, дождался конца квадрата и сдирижировал финал, схватив рукой воздух. Музыканты остановились. Солист взглянул на зал и поклонился. Публика и в этот раз поверила ему. Зрители аплодировали и выкрикивали одобрительные фразочки. Денис приблизился к микрофону. – Спасибо! Хорошего вечера! – попрощался он и поспешил со сцены. Эмиль встал из-за фортепиано и последовал за Денисом. Один за другим они скрылись за дверью, ведущей в гримерную. Роберт и Юля остались на сцене, чтобы собрать свои вещи. Часть гостей потянулась в сторону гардероба, другая продолжила вечер уже в более спокойной обстановке. Диск-жокей завел пластинку. Что-то не отвлекающее от еды и алкоголя. То, что произошло на сцене между Эмилем, Юлей и Робертом, пробудило в несчастном пианисте деятельную мысль. Он вдруг увидел перспективу. Идея дальнейшего сотрудничества с Робертом и Юлей над собственным проектом разрасталась в голове Времянкина с космической скоростью, затягивая в себя, как черная дыра затягивает звезду. Эмиль настолько погрузился в свои мечтания, что даже не заметил, в каком настроении в этот момент пребывал Денис. Парень меж тем негодовал и активно демонстрировал это. Дверь в гримерную распахнул так, что опрокинул стоящую у выхода трехногую вешалку. И даже не попытался поставить ее на место или хотя бы поднять с пола одежду. Денис проследовал прямо к столу, на котором лежал раскрытый саксофонный кофр. Он начал разбирать свой альт и складывать составные части в обтянутые бордовым бархатом отделы футляра. Движения Дениса были резкими, в них чувствовалась злоба. Он стиснул зубы так, что, казалось, можно было услышать треск эмали за мясистыми губами. Молодой человек нервно играл желваками на скулах. Эмиль не замечал всего этого, он плелся к мягкому уголку с опущенной головой, потирая рукой небритую щеку. Весь в своих мыслях. Остановившись у дивана, он взял пиджак и начал продевать руки в рукава. Ему удалось сделать это лишь наполовину, когда Денис развернул его за плечо. – Понравился концерт? – сквозь зубы процедил молодой человек. Он выпучил на растерянного Эмиля свои серые глаза и, не дожидаясь ответа, нанес клавишнику резкий удар кулаком прямо в глаз. Эмиль попытался устоять на ногах, и руки могли бы помочь ему удержать равновесие, но они были скованы недонадетым пиджаком. Времянкин рухнул на пол как мраморная колонна. В результате падения пиджак разошелся по шву на спине, издав при этом характерный треск. Эмиль медленно перевернулся на бок и поджал колени. Денис стоял над ним, потряхивая кистью руки, которой наносил удар. – Решил выставить меня идиотом? – Ты же музыкант. Тебе нужно руки беречь, дурень, – простонал с пола Времянкин, высвобождаясь из вельветовых лохмотьев. Денис достал из кармана брюк сложенные пополам цветные банкноты. Он вытянул пятитысячную купюру, демонстративно смял ее и кинул в Эмиля. Остальное убрал в карман. – За работу, – надменно произнес молодой человек, прихватил со стола свой кофр и направился к выходу. – Козлина! – добавил он. Затем выдернул из-под вешалки свою куртку и вышел из гримерной. Времянкин, кряхтя, встал на ноги и снял с себя две половины пиджака. – Твою мать! – прошептал он, коснувшись припухшей скулы. Эмиль поднял с пола деньги и сунул мятую бумажку в карман. Он начал осматриваться в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь скрепить разорванную ткань. На столе помимо прочего обнаружился серый армированный скотч Юли, который она использовала для глушения барабанных пластиков. Времянкин разложил пиджак на столе и принялся вращать ролик скотча, в поисках края ленты. В гримерку вошли Роберт и Юля. Эмиль встретил их глуповатой улыбкой. Роберт держал в руках контрабас. Юля несла малый барабан и уже упакованные в чехлы тарелки. Не говоря ни слова, они проследовали к своим кофрам и начали укладывать инструменты. – Можно воспользоваться твоим скотчем? – обратился Эмиль к девушке. – Возьми, – не глядя, ответила Юля. Посреди напряженной тишины Времянкин с треском оторвал длинную полоску липкой ленты и скрепил ею шелковую подкладку пиджака. Потом аккуратно перевернул материал, отмотал еще метр скотча и склеил вельвет. – Роберт! – начал Эмиль через несколько минут общего молчания. Молодой человек не реагировал, продолжая заниматься своими делами. – Ты должен меня простить. Я виноват. Я плохой человек. Но! То, что сейчас произошло… на сцене… Это было по-настоящему здорово! Я знаю, вы с Юлей тоже почувствовали это. Ты понимаешь, о чем я говорю. Все остальное ерунда. Дела житейские. Мы это преодолеем. Вместе мы такого наворотим… – Да не, Эмиль, – остановил его Роберт и захлопнул крышку футляра. – Нет? – переспросил Времянкин. Роберт подошел к опрокинутой вешалке. Хромированная тренога придавила его куртку. Он поставил вешалку в вертикальное положение, снял с крючка пуховик и надел его поверх джинсовки. Эмиль тем временем задумчиво жевал нижнюю губу и ковырял ногтем растрепавшийся край липкой ленты. Его взгляд растворился в песочных грядках вельвета, разложенного на столе. Эмиль следил за Робертом ушами. Он слушал его настроение. – Я не хочу иметь с тобой никаких дел, – добавил молодой человек, даже не взглянув на собеседника. В его интонации была и решительность, и основательность, и безапелляционность. Казалось, что оспаривать позицию Роберта было бесполезно. – Я понял, – выдохнул Эмиль. – Ты готова? – спросил Роберт зарумянившуюся подругу. – Да, – покорно ответила она. Юля стащила со спинки стула пальто и вышла из гримерки вслед за своим парнем. Дверь захлопнулась. Эмиль постоял какое-то время, уставившись в одну точку, потом цокнул языком, осторожно надел склеенный пиджак и подошел к большому зеркалу, приставленному к стене. На спине вдоль позвоночника Эмиля проходила серая полоса скотча, который пока что справлялся со своей задачей. Времянкин заметил, что в области глаза появилось покраснение. Он потрогал больное место кончиками пальцев. «Будет фингал», – подумал он. – Сам ты козлина, – сказал Эмиль своему отражению. «Ку-ку» – раздался звук, известивший о поступлении нового сообщения. «С днем рождения, дорогой братец! Крепко обнимаю! Нежно целую! Люблю!» – говорилось в послании. Эмиль взглянул на мерцающие в верхнем углу экрана циферки, отмеряющие время. Ноль, ноль, двоеточие, ноль, один. Забрав со стола перчатки, Времянкин выключил свет в гримерке и вышел. Народу в зале заметно поубавилось. Были даже свободные столики. Осматривая помещение в поисках лучшего места, Эмиль обратил внимание на мужчину, выпивающего в одиночестве в глубине зала. На вид лет пятидесяти, седой, с ухоженной бородкой, в горчичной водолазке и экстравагантном клетчатом пиджаке. Мужчина сидел полубоком к столу, закинув ногу на ногу. Он дирижировал в воздухе стопой в бордовой туфле. Между краем узкой брючины и расшитыми берцами башмака проглядывалась оранжевая ткань носка. Одной рукой мужчина листал что-то в своем смартфоне, другой неспешно взбалтывал содержимое хрустального рокса (олд фэшн). Он сосредоточенно смотрел в светящийся экран коммуникатора, не отвлекаясь ни на что вокруг. Недолго думая, Времянкин направился к нему. Подойдя к столу, он положил руку на спинку свободного стула. Мужчина не обратил на Эмиля никакого внимания. Плавающие в его напитке кубики льда ритмично стукались друг о друга и о стенки сосуда. «Интересная получилась бы перкуссия, – подумал Эмиль. – Эрику бы понравилось». II – Не меня ждешь, случайно? – спросил Времянкин. Мужчина поднял голову. Увидев Эмиля, он улыбнулся, обнажив верхний ряд зубов. Между центральными резцами зияла примечательная щель. – О! Эмиль! Пожалуйста, садись. Я никого не ждал, просто допивал свой бурбон. Прошу. Он указал Времянкину на свободный стул, убрал коммуникатор в карман, снял ногу с ноги и повернулся к столу, сложив ладони перед собой. – Здравствуй, Лев! Давненько я не слышал твой рычащий голос. Эмиль протянул Льву руку. Тот пожал ее. – У тебя голос такой, знаешь, ррррххххрршрххр. Вот такой. Рычаще-шипящий. Редко встречаются такие голоса. Гроссман усмехнулся, погладив бороду. – Давненько не виделись. Это правда, – согласился Лев. В момент, когда Эмиль начал усаживаться на стул, раздался треск рвущейся ткани. Карман его брюк зацепился за металлический угол столешницы. Стол, очевидно, был прикручен к полу и даже не покачнулся. Штанина пошла по шву, оголив ляжку бедолаги. – Твою мать! – в сердцах произнес Эмиль. – Что ж такое сегодня? Проклятая энтропия! Лев усмехнулся. – Прости. Я не над этим. Я над энтропией. М-да… Сочувствую, – просипел Гроссман. Мужчина откинулся на спинку стула, снова закинул ногу на ногу и отпил из стакана.