ИЗ РАДИОПРИЕМНИКА ...ВЫ ВЕДЬ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО УЖЕ НЕ ПОДРОСТКИ, И ВАМ НЕЧЕГО БОЯТЬСЯ ТЕМНОГО КОРИДОРА. И ТОТ ПРОМЕЛЬКНУВШИЙ СИЛУЭТ, КОТОРЫЙ ВЫ УВИДЕЛИ В ПРИОТКРЫТУЮ ДВЕРЬ КУХНИ, — ВСЕГО ЛИШЬ ПОСЛЕОБРАЗ, ПОКА ВАШИ ГЛАЗА ПРИВЫКАЮТ К ТЕМНОТЕ. НУ КТО МОЖЕТ ШАСТАТЬ ПО КУХНЕ БЕЗ СВЕТА В ЗАПЕРТОЙ КВАРТИРЕ, ЕСЛИ ВЫ В НЕЙ АБСОЛЮТНО ОДНИ? А ШАГИ... ВЫ ЖЕ ПОМНИТЕ, ЧТО В НАШИХ ДОМАХ ШУМЛИЗОЛЯЦИЯ НИКАКАЯ. И ЭТИ СКВОЗНЯКИ... ВЫ ЖЕ ПОНИМАЕТЕ, ВЫ НЕ РЕБЕНОК. ПОЧЕМУ ЖЕ ВАМ ТАК ЖУТКО? — А я подросток, — сказала я радиоприемнику неизвестно зачем. Наверное, потому что эти ведущие реально разговаривали с нами. — И я подросток! — пискнула Леся, поймала мой взгляд, неправильно его истолковала и поспешила объяснить: — Я же уже младший подросток, так мама говорила. И вовсе я не боюсь! Ну почти... ИЗ РАДИОПРИЕМНИКА ...ПРОСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЧТО НЕ ПРЕДУПРЕДИЛА ВАС РАНЬШЕ. ДА ЕСЛИ БЫ И ПРЕДУПРЕДИЛА, ВСЕ РАВНО, СЧИТАЙ, ОПЯТЬ ЕМУ ПОСПОСОБСТВОВАЛА. ЕМУ, БАЕЧНИКУ... ПОЯВЛЯЕТСЯ ОН ПОСЛЕ РАССКАЗАННЫХ НА НОЧЬ СТРАШНЫХ ИСТОРИЙ О ВСЯКОЙ НЕЧИСТИ. ХОДИТ БОСОЙ, НА ЦЫПОЧКАХ - ЧУТЬ ПОЛОВИЦЫ СКРИПЯТ ЧТОБЫ НЕСЛЫШНО ПОДОЙТИ К СПЯЩЕМУ ЧЕЛОВЕКУ, ПРОТЯНУТЬ НАД ЕГО ГОЛОВОЙ РУКИ И РАЗВОДИТЬ ИМИ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА РАССКАЗАННОЕ НЕ ПРИСНИТСЯ И ЧЕЛОВЕК НЕ ПРОСНЕТСЯ В ХОЛОДНОМ ПОТУ. В ДОМЕ ЭТИХ ЗЛЫХ ДУХОВ ЧЕТЫРЕ-ПЯТЬ. А САМЫЙ СТРАШНЫЙ - УСАТЫЙ ПЕРЕБАЕЧНИК, У КОТОРОГО УСЫ ЗАМЕНЯЮТ РУКИ. С БАЕЧНИКОМ ЛУЧШЕ НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ, КАК, НАПРИМЕР, С ДОМОВЫМ, ПОСКОЛЬКУ МОЖНО ОПАСНО ЗАБОЛЕТЬ. ВОТ Я ВАМ РАССКАЗАЛА О НЕМ, ВЫ ПРОЧЛИ, И МЫ ВМЕСТЕ ПОЗВАЛИ... ЗАЩИТИТЬСЯ ОТ ПЕРЕБАЕЧНИКА МОЖНО ЗАКЛЯТИЕМ, НО ОНО ЗАБЫТО. А БОЛЬШЕ ОН НИЧЕГО НЕ БОИТСЯ. ИЗВИНИТЕ. В приемнике опять раздался звук отодвигаемого стула, и напоследок кто-то бросил будто не в микрофон, а кому-то еще в студии: — ...ЭТО ЛЕСОМ НЕСЛИ ГРОБ. И будто бы какой-то мужчина тихонько зарычал. Не то от боли, не то от злости. Мы с Лесей недоуменно переглянулись. Было что-то жутковатое во всем этом. И когда рычание так же неожиданно прекратилось, наступила тишина. Ни потрескивания, ни шелеста, никаких других звуков. Не знаю, бывает ли звук абсолютно пустой комнаты. Вроде бы его не существует, но ты слышишь, что микрофон не выключен. Это не просто пустота — это как будто все затаили дыхание и молча ждут. Я уже протянула руку к рычажку громкости, чтобы увеличить звук, как затянувшуюся паузу разрезал вдруг хриплый незнакомый мужской голос, который коротко произнес: — БАЕЧНИК — ЭТО Я... Тут трансляция внезапно прервалась. Даже белого шума не было. Вот сейчас-то совершенно точно не было никаких звуков. Я для верности потрясла приемник и принялась крутить и нажимать все, что можно было. Бесполезно. — И вовсе я не боюсь, — пробормотала себе под нос Леся, успокаивая саму себя. Обогреватель щелкнул, заставив нас вздрогнуть. В нашей комнате были звуки, живые звуки. Мама спала. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Чтобы не мешать маме, мы выключили верхний свет, оставив только небольшую настольную лампу как ночник. В этом неярком желтом пятачке света мы сначала поиграли вместе в карточную настолку (вдвоем было совсем не так интересно), а потом просто сидели рядом, уткнувшись каждая в свой телефон. На душе было жутко муторно. Что-то постоянно тревожило, непонятное, необъяснимое. Я хотела, чтобы вернулись привычные раздражители. Чтобы папа будто бы в шутку наезжал на маму, а она молчала и обижалась. Чтобы я злилась на них, а Леся бухтела. И чтобы мы тут же все вместе хохотали над какой-нибудь тупой шуткой, понятной только нам. И спорили, и помогали друг другу. Привычно, знакомо. Чтобы были проблемы, которые и не проблемы вовсе. Мне показалось, что кто-то стукнул в нашу дверь. Леся, не отрываясь от телефона, тоже прислушалась, но звук ее не насторожил. В конце концов, в таких деревенских старых домах всегда полно разных звуков. В своей квартире мы попросту не замечаем даже громкий гул механизмов, шум воды в трубах, хлопанье дверей у соседей, потому что это привычные звуки, не настораживающие. В чужом же доме, особенно в незнакомой обстановке, как у нас сейчас, от любого шороха напрягаешься. Не слышно было только этих невидимых часов. Ну и хорошо. Они меня достали! Было уже довольно поздно, и нам, по-хорошему, пора было ложиться. И я совершенно не понимаю, зачем мы, периодически позевывая, продолжали бдеть рядом со спящей мамой вместо того, чтобы просто лечь рядом и тоже отрубиться. Думаю, каждая из нас вспоминала это тревожное «Баечник - это я», и не торопилась засыпать. Не то, чтобы мы поверили... Да ладно, кого я обманываю? Мы поверили, мы больше не включали это дурацкое радио, потому что поверили. Когда в окно постучали, часы на телефоне показывали немного за полночь. Мы с Лесей дружно вздрогнули, но даже не засмеялись над такой синхронностью. В ночной тишине осторожный стук, тем более в окно, показался ужасно тревожным и немного жутким. Мама не проснулась, даже когда этот кто-то начал стучать сильнее и увереннее. Больше всего мне хотелось, чтобы со всеми этими странностями разбиралась именно она, а не мы. Но в то же время маму было жалко. Она так крепко заснула после выматывающих головных болей, что нарочно будить ее из-за какого-то там стука было подло. Леся смотрела на меня огромными глазами и явно ждала, что я, как старшая, что-нибудь предприму. Как же я в такие моменты ненавижу быть старшей! Мне ничего не оставалось, как, стараясь не скрипеть половицами, зачем-то очень осторожно прокрасться к окну и, не отдергивая шторы, негромко поинтересоваться: — Кто там? Я непроизвольно постаралась говорить взрослым голосом, надеясь, что меня примут за маму. — Доченька, открой! Это я, папа! Я радостно обернулась к Лесе. Она стояла, непроизвольно разинув рот от удивления, но никакой радости на ее лице не было. Только сильный страх. Именно этот страх меня больше всего и напугал, заставил насторожиться. И штору я не отдернула, подавила первый порыв. — Папа? — Да, открой. Я очень сильно есть хочу. Голодный. Я еще раз посмотрела на Лесю. Она одними губами шептала: нет, нет. И тут меня словно толкнуло изнутри: а почему папа нас не предупредил, что приедет? Ладно, в нашей комнате связи и тем более интернета нет, но мама же с ним днем разговаривала! Кто бы там ни был, это точно не папа. Кто-то, очень сильно старающийся говорить папиным голосом. Но выходило почему-то хрипло, даже старчески как-то. Откуда они вообще знают папин голос? Леся попятилась к маме и принялась ее шепотом тормошить: — Мам! Мама! На секунду мне показалось, что мама вообще не дышит, лежит, как кукла. Меня прошиб холодный пот, но потом я сообразила, что Леся сразу заметила бы неладное. Сестра же только беспомощно посмотрела на меня и покачала головой: маму было не разбудить. — Открывай! Не надо маму будить! Папин голос сделался злым. Откуда вообще он мог догадаться, что мы делаем, если шторы на окне плотные? И вообще, почему я должна открывать окно? Зачем мне окно открывать? Есть же дверь. — Открывай! — Нет! Я сама от себя не ожидала. А вдруг это все-таки папа? Если бы можно было позвонить ему и прямо спросить. Но я и так могу прямо спросить. Тогда почему я так сильно боюсь отдернуть штору и убедиться? Это же элементарно. — Дочь! Открой немедленно, дрянь! Леся за моей спиной заплакала. Что за мерзкий металлический голос? Разве папа сказал бы так? А вдруг бы сказал? Он приехал ночью, не смог связаться, нашел нас, не хотел никого будить, а дочери его в дом не пускают... Голодный. Голодный? — Уходи! Я сама не понимала, почему мне так бесконечно страшно, до дрожи, до ледяного холода где-то в районе солнечного сплетения. И мама не просыпается. Зачем мы переговариваемся так, когда я могу позвонить? Почему я игнорирую телефон? Но только начала соображать, где оставила его — в кармане? Нет. На зарядке? Только начала вертеть головой в его поисках, как... — Я щас те руки пообрываю! — пообещали за окном совсем уже не папиным, каким-то отвратительным голосом. Я аж задохнулась. Леся начала тихонько подвывать от ужаса, а потом всеми ногтями вцепилась в мамину руку: — Мама! Мама!