Мама словно вынырнула из омута, на лице начало проступать какое-то осознанное выражение, глаза полуоткрылись. — Вы что-то сломали? — еле ворочая языком, пробормотала она. — Нет, мам! Мы... — Хорошо... И она, ласково улыбнувшись Лесе, вернее — полуулыбнувшись, мгновенно отрубилась, словно и не просыпалась. — Открой немедленно, дочь! Я голодный! Негодяйка, хоть сестру отдай или сама выходи! Он даже не знает наших имен. Или она?.. Изосимиха?.. Нет, они же запираются на ночь. Вот почему запираются. Леся зарылась в спящую безмятежным сном маму и закрыла уши ладонями. Я осталась совсем одна. А если он разобьет оконное стекло? Что нужно делать? Звонить в полицию? Ага, давай, позвони, когда связи нет в этой проклятой комнате. Открой окно, высунься и позвони куда хочешь! Или... — Отче наш... Да не знаю я ни одной молитвы! Меня бабушка в детстве пыталась учить, но родители не настаивали, и я забила... — Будь ты проклята! Не смей молиться, живо открой! Давай сестру сюда, сволочь! Не сметь молиться? Я судорожно оглядела комнату. Ну разве бывает такое, чтобы в обычном деревенском доме не было ни одной иконы? Они же такие суеверные, эти местные, все время говорят про всякую нечисть. Ага, суеверные, а сами чернокнижную литературу хранят. Вряд ли она мне поможет изгнать что-то злое. Скорее, наоборот, предназначение этих книг вызывать... Потому и икон нет. А тут только паршивый коврик с охотниками на привале. Румяными такими, веселенькими. И смотрят они не друг на друга, как на оригинальной картине, а на тебя. И неприятно так улыбаются. Из зайца убитого не слишком ли много натекло крови? А этот, зачем он такую страшную рожу скорчил, пальцы скрючил?.. Вот она и пришла, эта нечисть... А мы одни. Мама! Не особенно соображая, что делаю, я схватила мамину сумку и вытряхнула содержимое на пол. Покатился футлярчик губной помады, шлепнулся кошелек, пачка салфеток... Записная книжка! Мама, по-моему, никогда ею не пользовалась, но исправно носила в сумке на всякий случай. Складывала туда какие-то чеки, визитки, все подряд. Вот даже засушенный четырехлистный клевер, который прошлым летом Леся нашла. Я заплакала, когда между страниц увидела заламинированную иконку типа календарика с какой-то молитвой на обратной стороне. Наверняка тоже бабушка когда-то маме подарила. Не обращая внимания на сами собой льющиеся слезы, я прямо тут же, на полу под окном, даже не пытаясь перекричать беснующийся злобный голос, начала читать молитву. Леся старалась всхлипывать тихо, но у нее явно была истерика, поэтому она судорожно, до икоты, переводила дыхание. И то, как сестра изо всех сил пыталась справиться со своими эмоциями, а мама даже не шевельнулась... Мама, которая просыпалась, даже если кто-то из нас в соседней комнате всего лишь заворочался в кровати! А тут прямо под ухом дочь в истерике. Тот, что за окном, требовал отдать ему мою сестру, потому что он голодный. «Не надо маму будить». Да ее и не разбудишь!.. Не знаю, правильно ли я ставила ударения. Не знаю, почему я вообще решила, что это поможет. Возможно, я слишком внимательно вчитывалась в слова молитвы, стараясь не пропустить ни одного слова, и именно поэтому упустила момент, когда злобный рык за окном перешел в тяжелое хрипение. А дальше настала тишина... Я посмотрела на разбросанные по полу мамины вещички из сумки. Вот же блистер с таблетками от головной боли, который она так искала! Только ни одной таблетки там не оказалось: все ячейки были продавлены, а защитная фольга аж выдрана. Это сделала явно не мама. Бесполезный блистер я положила на столик, аккуратно сгребла мамины вещи обратно в сумку. Только иконку-календарик оставила. Потом забралась с ногами на мамину кровать, к Лесе. Та еще всхлипывала, вздрагивая всем телом, и крепко держала маму за рукав толстовки, аж пальцы побелели... — Инка, что... что это было? — Понятия не имею. Но точно не папа. Я прислушивалась к маминому дыханию и поэтому даже вздрогнула, когда Леся жарким шепотом обдала мне самое ухо: — Конечно, не папа! Голос-то был мамин! Я даже не знала, что ответить, поэтому промолчала. Остаток ночи мы с Лесей провели без сна, прижавшись с двух сторон к мирно спящей маме и крепко обнявшись через нее. Настольную лампу не выключили, а телефоны забросили. Было очень тихо, даже часы... Кстати, я так и не слышала с вечера этого характерного тиканья — чи чи. Батарейка села? Не то чтобы я сильно прислушивалась, но все же они тикали постоянно, как заведенные. Да что я говорю? Очень даже я прислушивалась, и меня эта тишина волновала! Было тихо. Только Леся, переставшая плакать, иногда еще судорожно всхлипывала. Когда в щелях между шторами стало светлеть, мы позволили себе задремать. Леся уже сопела, а я в полудреме вспомнила: «Не ложися на краю... Про волчка колыбельная предостерегающая». Я как раз лежала с краю. Ну и ладно. Сил нет... Хотя мне было жарко и я даже немного вспотела, но не отодвинулась и не убрала руку, которой держалась за маму, и за которую с другой стороны влажной ладонью вцепилась во сне Леся. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Мне снился кошмар. Мама никак не просыпалась. Мы с Лесей тормошили ее, целовали, кричали и плакали, но все напрасно. Я прижалась ухом к маминой груди и ничего не услышала. И дыхания не было. А когда посмотрела в мамино лицо, то увидела, что губы у нее совсем синие. Страшное, тяжелое отчаяние навалилось на нас. Леся зарыдала, зарывшись в мамину подмышку. И в этот самый момент открылась дверь в комнату, та самая дверь, которой в реальности не существовало. Таясь, как воровка, озираясь, крадущимися шагами зашла бабка с того конца деревни. Когда увидела, что нас только трое, с плохо скрываемым удовлетворением проскрипела: — Что, допрыгались? Скушали бы тогда яблочки, все было бы хорошо. И горя бы не знали. А теперя-то... Бабка с притворной заботой покачала головой и тут же хищно бросилась к нашим сумкам, стала копаться в них своими грязными руками, перебирая вещи и бормоча: — Давай помогу уж твоему горю. Пойдем со мной деточка, только возьми мамину одежку, вот кофточку, эту вот курточку возьми. И юбку. Юбка есть? А лучшева, может, отца вернуть? Отцову наряжуху сделать а? Есть что его, отдай давай. Я не могла ни пошевелиться, ни крикнуть, только беспомощно шептала: — Ничего мне от вас не надо! И ничего я вам не отдам! — А отдать надо, деточка, отдать все равно надо... Я рывком вынырнула из сна, как через толщу воды. Меня сильно трясло, по щекам бежали слезы. Мамочка, такая родная, живая, жаркая, во сне обнимала нас с Лесей. Сестра крепко прижималась к маминому боку. — Все хорошо, это сон. Это сон, — пробормотала я вслух и тут же опять как провалилась в черноту, на этот раз, к счастью, без сновидений. А потом нас разбудила мама, поцеловав каждую в макушку. Сквозь сарафанную занавеску пробивалось солнце. Где-то снаружи просвиристела знакомо птица, ей в ответ издалека гаркнула ворона. Было тепло. Пахло лежалым постельным бельем, старым деревом и немного плесенью. Я сразу почувствовала себя усталой, разбитой. Как будто очень долго куда-то шла и так и не достигла цели. Заподозрив что-то, мама внимательно вглядывалась в нас, все еще не задавая вопросов, давая нам окончательно проснуться. Судя по темным кругам под глазами, по тому, как она щурилась, — и не оттого, что была без очков, — головная боль не прошла. Иконку-календарик, которую я продолжала сжимать даже во сне, мама, конечно, заметила, но, похоже, не опознала в ней свою собственность. Во всяком случае, ничего не сказала. Сейчас, при свете дня, в безопасности, этот заламинированный кусочек бумаги не выглядел амулетом, способным прогнать злые силы. Когда я читала всякие крипипасты, то всегда думала: «Почему они считают, что это им поможет?» И вот теперь, оказавшись в такой ситуации, я ухватилась за ту же самую привычную, фольклорную защиту от нечисти. И я верила, что она мне поможет. И она помогла, потому что я верила?.. Так или нет, но иконка спасла нас, и я засунула ее в свой карман на всякий случай. Правда, теперь я не была стопроцентно уверена, что помогла именно она. Но вдруг? Мама наконец взглянула в лицо Лесе. Я поняла, почему сестра так усиленно пряталась у мамы под мышкой и опускала голову. Глаза ее, опухшие от ночных рыданий, напоминали две сливы и были даже практически такого же цвета. — Это что такое? — всполошилась мама, быстро надевая очки. — Конъюнктивит? — Все нормально, мам. Я плакала. — Что?! Леся умоляюще посмотрела на меня.