Мне хотелось, чтобы мама высмеяла мои предположения. Ведь такого быть не может! Мы же не в каком-нибудь там фильме ужасов. Но я никак не могла говорить об этом при Лесе. Она и так нервная и мнительная. И если вдруг мои догадки верны... Нет, конечно нет! Мы распределили свои вещи на переднем пассажирском сиденье и между нами с Лесей, открыли все окна до упора, чтобы хоть немного выветрилась эта вонища. Леся еще раз старательно все протерла влажными салфетками. Мама принялась возиться с приборами: настраивала зеркала, изучала рычажки, пододвигала водительское сиденье ближе к рулю. На лице ее периодически проступало выражение отчаяния и непонимания, которое тут же сменялось угрюмой решимостью и даже злостью. И эта злость была, насколько я маму знаю, направлена только на себя саму. — Бензина достаточно. Это хорошо. Остальное плохо. Настроение: как перестать нервничать и начать паниковать, — шипела мама себе под нос. Леся деланно хохотнула и тут же опять насупилась. — Плевать, плевать, — продолжала бормотать мама, потом потянулась, как нам показалось, к радиоприемнику. — Только радио не включай! — хором вскричали мы с сестрой. Мама по инерции отдернула руку, но потом встряхнулась и удивленно обернулась к нам: — Девочки, я и не собиралась. Радио здесь не ловит ничего вообще. — Она посмотрела на нас в зеркало и сочла нужным добавить: — Перестало же ловить как раз перед тем, как мы застряли, с папой еще. Мы с Лесей вытаращились на маму, потеряв дар речи. Она совсем не шутила. — Мы же вместе слушали, мам! Про того оборотня в жилетке. — И про клювики в глазах! Про клювики мы слушали уже без папы, но, видимо, на Лесю они произвели сильное впечатление. Мама внимательно посмотрела на нас с недоверчивой полуулыбкой: — Какие еще клювики? Последнее, что мы слушали, были региональные новости. Вас серьезно они так стали интересовать? Или серьезно так напугали, что вы их больше слышать не можете? — Мам, мы же реально все вместе нашли на радиоприемнике какую-то пиратскую радиостанцию и... — Радио... Радио «Баечник»! — Радио «Морок»! — Вы сидели в телефонах своих тупили, девочки, — нахмурилась мама. — Я почти все время спала. С этой мигренью ум за разум заходит. Действительно, морок. — Но ты сама же говорила, что тебя радио успокаивает! И тебе это напомнило историю про мертвых младенцев! Что, кстати, за история? — Так, сейчас совершенно не время и не место шутить. Никаких мертвых младенцев я не знаю. Прекратите. Это не смешно и нервирует меня еще больше. Мама сердито отвернулась. Мы с Лесей переглянулись в полном обалдении. — Сцепление, газ, сцепление, - бормотала мама какое-то автомобильное заклинание. И заклинание помогло: «жигули» взрыкнули двигателем. Правда, немедленно заглохли опять. Мама застонала, снова повторила заклинание, только теперь добавила в него бесполезное: «Спокойнее, спокойнее». О да! Когда советуешь кому-то быть спокойным, это немедленно помогает! И совет не грустить точно так же незамедлительно превращает грусть в веселье. Несмотря на мою мысленную издевку, на этот раз бесполезный совет действительно помог. Двигатель заработал со страшным рычанием, напоминающим что-то среднее между ревом газонокосилки и тарахтением трактора, то есть как и положено «копейке», насколько я поняла. В открытые окна потянуло вонючим выхлопным газом. Мама громко облегченно выдохнула, и именно в этот момент Леся решила поинтересоваться: — Мама, ты сейчас угоняешь чужую машину? Я увидела в зеркало заднего вида, как окаменело мамино лицо. Отреагировали мы с ней одновременно. Я язвительно уточнила: — Реально! Мы. Мы угоняем чужую машину. А мама без выражения подтвердила: — Да, Леся, получается, я использую чужую машину без разрешения владельца. — Значит, мы преступники? — не знаю, чего добивалась сестра. — Мы делаем это вынужденно, ищем помощи, то есть не преступники. Ничего ужасного, если мы доедем так до ближайшей деревни. — А, ну понятно. Леся с облегчением откинулась на сиденье и даже улыбнулась мне максимально невинно. Вот что у нее в голове творится? — Мам, мы в Сырые Дороги? — осторожно уточнила я. Надеюсь, мой вопрос звучал не глупо. — Конечно, в Сырые Дороги! Это же, насколько я понимаю, ближайшая деревня. Другая деревня. Там хотя бы точно есть связь. Только что мама боялась, что Жабалакня и есть Сырые Дороги, но с другого ракурса. Неужели для спокойствия ей было достаточно моих слов? Уточнять я не стала, конечно. Мама взглянула на наряженные чурбачки в зеркало заднего вида и со словами «Простите, ребята, но вы остаетесь!» дернула рычаг переключения скоростей и рывком выехала на дорогу. Мы с Лесей обернулись. По идее, наряжухи должны были упасть на землю, но застыли в таком удивительном положении, будто чуть присели, удерживая равновесие, и глядели нам вслед сквозь сизый дым, вырвавшийся из выхлопной трубы «жигулей». Совершенно точно повернули свои тряпичные лица. Хотя как они могли присесть, когда у них и колен-то не было? У меня даже мелькнула безумная мысль, что они сейчас бросятся за нами в погоню. Но я промолчала, а наряжухи не бросились, конечно. Как бы они без ног бросились, прыжками? Тяжелыми прыжками шлепнулись... Как жабы... Не думать, не думать! Хотя нам всем хотелось как можно скорее покинуть Жабалакню, мама вела машину очень осторожно, и мы с Лесей практически не мотались по салону на всех этих кочках и рытвинах. «Жигули» отчаянно рычали, кажется, на всю округу. Учитывая, что, по словам местных, это была единственная машина в деревне, казалась очень странной эта мертвая тишина. Нет, ну как мертвая... Ветер шумел ветвями деревьев. Вроде бы где-то каркнула ворона. Жизнь была — не было людей. Никто не вышел хотя бы полюбопытствовать, что тут за гонки по пересеченной местности. Никто не попытался нас остановить. Не превратились же все местные в захряп! Вот если бросить на дорогу одно такое бревно, мы бы ни за что не проехали бы. Ну я на месте местных так и сделала бы. Если бы хотела нас остановить. К счастью, видимо, таких умных, как я, в Жабалакне не оказалось. Непонятно только: мы с Лесей пешком вроде бы довольно далеко заходили даже не самым быстрым шагом, а на машине все едем и едем. То ли дорога сама собой удлиняется, то ли у меня топографический кретинизм. Брелок из ярких перьев, отчаянно раскачивающийся на зеркале заднего вида, так и норовил попасть маме в глаз. Она пару раз в раздражении отмахивалась от него, а потом одним движением сорвала и бросила на Торпедо, при этом вежливо сообщив брелоку: — Извини, но ты достал! Тут вдруг мама практически навалилась грудью на руль, пытаясь разглядеть что-то впереди на дороге. Теперь, когда перья больше не отвлекали внимание, обнаружилась новая помеха. — Что за ерунда? Мы с Лесей немедленно прильнули к окнам. Зрелище было так себе: вся дорога перед «копейкой» буквально кишела жабами. Сначала казалось, будто это просто комья грязи, и если специально не приглядываться, то можно было бы их и не заметить. Даже представить противно, сколько жаб мы уже переехали, думая, что это кочки. Я посмотрела на сестру. Леся боролась с противоречивыми чувствами: она всегда настроена резко против убийства животных, но уехать из Жабалакни менее жестоким способом невозможно. В итоге она пришла к компромиссу: — Мамочка, а ты могла бы объезжать их? — Леся! — взбесилась я, не дав маме и рта раскрыть, хотя она в общем-то и не собиралась отвечать. — Как ты себе это представляешь? Если тебе их так жалко, выходи из машины и расчисть дорогу. Можешь руками их перенести из-под колес! — Я только спросила. Леся обиделась и хотела было демонстративно отвернуться от меня, но тогда ей пришлось бы смотреть в окно на раздавленных жаб, поэтому она предпочла смотреть прямо перед собой, на спинку сиденья. Правильно, может, так меньше будет мутить. Я тоже постаралась не присматриваться и не думать о том, что машину потряхивает вовсе не на кочках. — Это, что ли, ваш гопник? — вдруг опять подала голос мама, кивнув на левую обочину. Там действительно медленно шел человек (ого, наконец-то человек!), одетый точно так же, как тот парень из Жабалакни, но мы не могли с ходу понять, он это или кто другой. Наверное, на этом участке дороги нашествие жаб прекратилось, потому что парень шел, хотя и не быстро, но совершенно обычно, свободно, не глядя, куда ступает. Заслышав незабываемый рев «копейки», «гопник» обернулся и сделал движение в нашу сторону, то ли собираясь броситься под машину, то ли голосуя. Неужели нашелся-таки умный, как я? Почувствовав, что в кармане джинсов что-то мешает, я вытащила мишку-брелок и, поглядев на его мордочку, внутренне содрогнулась. Раньше он был симпатичный, даже в своей страшноватости. Теперь же очень сильно напоминал какую-то куклу вуду, вернее, захряпу. Почему я раньше не замечала, что это не мишка никакой, а мальчик, одетый в костюм страшного мишки? Совершенно внезапно для самой себя, повинуясь странному, необъяснимому порыву, я размахнулась и бросила брелок в раскрытое окно. — Сдурел?! — в это же время рявкнула мама и тут же, чтобы не задеть ненормального парня, инстинктивно вывернула руль вправо, не сбавляя скорости. Нас с Лесей мотнуло на заднем сиденье. — Подумал, наверное, что это дядя Митяй за рулем, — нервно хихикнув, пояснила нам мама. — Увидел меня и обалдел. Остолбенел! Мы с Лесей повернулись назад посмотреть. Парень продолжал стоять как бы в полупоклоне, размахивая рукой. Остолбенел в прямом смысле этого слова. — Тьфу! Это же опять их дурацкие наряженные идолы! — глянув в зеркало заднего вида, с облегчением воскликнула мама. — Наряжухи, — тихо поправила Леся и уставилась на меня круглыми глазами.