«Линкольн» плавно подкатил к серому в темноте зданию; свет в окнах горел лишь на втором этаже. Здание имело Г-образную форму, и «линкольн» припарковался на небольшом заасфальтированном пятачке, обрамленном расходящимися лучами буквы Г. Рядом, но на расстоянии, достаточном для маневра, припарковался джип охраны. Игнат огляделся. Двухэтажное здание, составляющее короткий луч буквы Г, стояло прямо на краю причала, с одной стороны свет окон дома отражался в черной воде. Судя по всему, это и была контора. Длинный луч Г, перпендикулярный линии воды, уходил куда-то во тьму грузового порта, к товарным складам. Вдалеке были пришвартованы длинные баржи, освещаемые мощными прожекторами работающих кранов, — жизнь в порту не прекращалась с приходом темноты. — Выходим, — отрывисто бросил Лютый. Игнат посмотрел на друга, и одновременно его рука почти рефлекторным жестом коснулась подплечной кобуры, где покоилось довольно надежное оружие — итальянский пистолет «беретта». Кобуру Игнату пришлось надеть перед самым въездом в порт. Он кивнул Лютому: — Пошли. Только не спеша. Рыжий водитель уже открыл заднюю дверь, Игнат протянул ему легкий металлический костыль, помог Лютому выбраться из автомобиля. — Рыжий, остаешься здесь, — сказал Лютый, принимая у водителя свой костыль. — Да понял я уже, — недовольно проворчал Рыжий, — до дверей хоть помогу дойти. — Нечего мне помогать. — Зря от второго костыля отказался, сейчас бы тебе пригодился. Игнат оглядел Лютого, усмехнулся: — Ему сейчас больше бы пригодился попугай на плече и повязка на глаз. Под сваями причала плескалась вода. В темноте по бухте, словно праздничный кораблик, украшенный огнями, шел речной трамвай. — Пиастры, — проговорил Лютый. Они с Игнатом посмотрели друг на друга, невесело улыбнулись, пожали плечами. — Пиастры, — повторил Игнат. Несмотря на свет на втором этаже, вокруг здания было достаточно темно. Игнат разглядел какие-то металлические трубы диаметром в половину человеческого роста, наваленные одна на другую, деревянную бобину с мотками кабеля, остов грузовика с кабиной, но без колес. Потом они с Лютым направились к ветхой деревянной двери — входу в здание. За ней оказался большой, ярко освещенный «предбанник». В дальней стене находилась белая дверь с облетевшей краской и надписью «Муж.», а рядом с дверью крепился плакат, объясняющий крановщикам, во что обходится народному хозяйству час простоя. Сумма была исчислена в ценах 1985 года. Прямо за этим плакатом «предбанник» переходил в длинный коридор, ведущий вдоль всего здания к лестнице на второй этаж. По одной стороне коридора тянулись окна, из них открывался вид на бухту, в которой отражались огни, а по другой — закрытые двери кабинетов. Судя по всему, на первом этаже не было ни души. Игнат и Лютый шли по деревянному скрипящему полу. Откуда-то доносились приглушенные звуки, музыка и смех. — Это телевизионная передача, — произнес Игнат. — Что? — спросил Лютый. — Работает телевизор… Лютый, постой. — Почему? — Не знаю. Пусти меня вперед. Лестница оказалась перегороженной металлическими дверьми, сверху крепился глазок камеры наблюдения. В панель дверной рамы был утоплен аккуратный селектор и продолговатая клавиша. Рядом с дверной ручкой бесцветным скотчем приклеен кусочек картона с надписью «Для прохода нажать», и стрелка указывала в сторону селектора с клавишей. Рука Игната легла на клавишу. Какое-то время из селектора слышался отдаленный и чуть шершавый звук, словно механизм раздумывал, как ему поступить с гостями. — Ну, что дальше? — негромко произнес Игнат. Потом сквозь этот шершавый звук, словно сквозь радиопомехи, прорвался плохо различимый голос: — Проходите. И тут же раздался щелчок электронного замка — дверь открылась. За ней уже не было никаких деревянных настилов, тусклого электричества и плакатов советской эпохи. Дверь словно являлась границей, и дальше располагался совершенно современный и, стоило признать, со вкусом обустроенный офис. На выкрашенных традиционно в белое стенах висели какие-то модернистские, весьма симпатичные картины в аккуратных рамах темного дерева, под потолком коридора золотой змейкой тянулась люстра, явно не фабричного производства, а в углу на небольшой конторке сидел разбитной и забавный морячок с рыжими волосами — огромная, почти в человеческий рост, мягкая кукла. Игнат чуть удивленно усмехнулся: — Неплохо. — Тигран покойный, брат Монгольца, он отделывал им все офисы, — пояснил Лютый. — Любил всякие художества. И совершенно был не при делах. — Лютый вздохнул. — Понятно, — кивнул Игнат. Здесь звук работающего телевизора был значительно громче, и он доносился из далекой торцовой комнаты в конце коридора. — Куда нам? — спросил Игнат. — Туда, в конец. — Лютый ткнул костылем в пространство коридора. Они двинулись по темному ковролину, приглушающему звук их шагов. Дверь в дальнюю комнату, где их ждали, была чуть приоткрыта. — Здесь больше никого нет? — Так договорились, — сказал Лютый. Он тяжело дышал, хотя поднялись всего лишь на второй этаж, — их ранения все еще давали о себе знать. Теперь Игнат различил, что это за передача. Вела шоу женщина. Она задавала вопросы, следовали ответы и смех аудитории. Шоу называлось «Про это», эротическая вечерняя программа канала НТВ. За последние полгода Игнат сделался домоседом, и ему пришлось изучить вечерний эфир отечественного телевидения. Значит, серьезный мент и Кацман, бухгалтер и доверенное лицо Миши Монгольца, ожидая их, баловались дурацким эротическим шоу, где выдавали свои откровения садомазохисты, ценители группового секса и восторженные девочки, влюбленные в гомосексуалистов. Странно. В мире много странного. — Сюда? — спросил Игнат. — Сюда, брат, — кивнул Лютый. — Комната для переговоров. Игнат открыл дверь, и Лютый, чуть качнувшись, быстро прошел вперед. — Ну привет, Кацман, — сказал он. — По сексу вдаряешь? Игнат вошел следом и затворил за собой дверь. Щелкнул замок. — Черт, захлопнул, что ли? — тихо проговорил Игнат, оглядывая замок. Потом повернул голову, осмотрелся. Они сидели к ним спиной в больших кожаных креслах, чуть развалившись, и смотрели телевизор. На подлокотнике кресла Кацмана стояла пепельница, и в ней тлела сигарета. Воздух был тяжелым, прокуренным. Кондиционера или не было, или он не работал. — Ну и когда вы наконец легли с ним в постель, что же вы почувствовали? — спросила ведущая Елена Ханга. — Кацман, — позвал Лютый. — Что он может, — ответила телевизионная гостья программы «Про это». Раздался смех аудитории. Очень громкий. «Идиотизм, — мелькнуло в голове у Игната, но следом же все вытеснила совсем другая мысль: — У нас проблемы. И очень серьезные». — Может, как все? — уточнила Елена Ханга. Лютый двинулся к двум мужским фигурам у телевизора. — Даже лучше, — ответила гостья передачи «Про это». Снова громкий смех. Вообще огромный телевизор работал слишком громко. Воздух был тяжелым, но… в нем стоял запах не только сигаретного дыма. Не только его. Хотя все уже должно было развеяться. Игнат это почувствовал, наверное, еще прежде, чем ведущая успела произнести свой первый вопрос, и уж явно прежде, чем она задала второй, но все же недостаточно скоро. Как и пистолет «беретта», появившийся в руке, вряд ли теперь мог исправить ситуацию. Лютый остановился рядом с креслом Кацмана в тот момент, когда Игнат догнал его. Лева Кацман, бухгалтер и доверенное лицо Миши Монгольца, сидел в черном кожаном кресле рядом с крупным лысоватым мужчиной, видимо, тем самым «серьезным ментом», а в его правой руке дымилась сигарета. В руках крупного лысоватого человека не было никаких сигарет. Они оба сидели с открытыми глазами перед работающим телевизором, из которого раздавался громкий смех, и они оба были мертвы. Рот Кацмана чуть растянулся, обнажая зубы, словно он только собирался улыбнуться, да уже не сделает этого никогда; его глаза стали стеклянными, но смертельная бледность еще не завладела полностью его лицом. Губы крупного лысоватого мужчины были плотно сжаты, но из уголка рта спускалась струйка крови. Она только начала засыхать. Все это случилось с ними недавно. Совсем недавно. — Черт, — глухо прозвучал голос Лютого, — да они… — У нас проблемы, брат, — услышал Игнат собственный голос… В этот же момент рыжему водителю показалось, что он уловил у себя за спиной какое-то движение. — Кто здесь? — громко сказал он, оборачиваясь и вглядываясь в темноту. Двумя минутами раньше он открыл дверцу «линкольна», выбрался наружу и, потянувшись, хрустнул косточками усталого, засидевшегося тела. В последнее время его все серьезнее беспокоила спина — а чего еще ждать от сидячей работы? И от этой херовой экологии? У половины знакомых — у кого остеохондроз, у кого люмбаго. Слава Богу, хоть шевелюра рыжая. Рыжие и блондины почти не седеют или седеют очень поздно. Вон новенький охранник — совсем еще пацан, а полно седых волос. Или тот же Кацман, брюнет, блин, полголовы уже седая. А они почти ровесники. Но Кацман, чего там говорить, еврей — они вообще рано седеют. Порода такая. Народ башковитый, но какие-то, прям, вечные страдальцы. Бабок валом, все по кайфу, но в глазах тоска, не могут, грузят сами себя. Мысли, что ли, жить нормально не дают? И о здоровье всегда пекутся. Не так с утра пукнул — язва, чуть жирка сбросил — рак, трахнул шлюху в бане — бегом тест на СПИД. Вот Кацман — душа-человек, веселый, бабок море, но вот это вот — его портрет. А Лютый раз, Владимир Ильич, вообще заявил, что у еврейских женщин поперечное влагалище. Рыжий водитель так и не понял, что это значит. Была у него вроде евреечка, называла себя Лилит, но все с ней было нормально. Нежная. Е…ливая, правда, как кошка, но остальное у ней как у всех. А насчет как кошка, так по этой части им до татарок ох как далеко. Здесь в сравнении с татарками все остальные просто курят! Он усмехнулся и сказал своему напарнику: — Пойду пройдусь… Отлить надо. — А ты на колесо, — посоветовал тот. Рыжий водитель лишь вздохнул: — Молодежь… Рыжий водитель зашел за наваленные друг на друга металлические трубы, устроился поудобнее, чуть повернул голову на черную гладь воды. Журчание струи не заставило себя ждать. Рыжий скорчил довольную гримасу, протянув на выдохе: — О-о-у-в о-о у-у-ф, нормалды…