– И о риске, – добавил я. – Мы его покроем, – сказал он еще раз. – Но в недостаточном объеме, – заметил Раффлс, качая головой. – Мой дорогой сэр, задумайтесь о том, что это означает для нас. Вы говорили о клубах. Нас не просто могут вышвырнуть из них – мы можем попасть в тюрьму как обыкновенные воры! Мы и правда в сложном финансовом положении, однако это не сумма, за которую стоит идти на такой риск. Удвойте ставки, и я – однозначно ваш человек. Эдденбрук колебался. – Вы действительно думаете, что у вас это получится? – Мы могли бы попробовать. – Но у вас нет… – Опыта? Вот уж вряд ли! – И вы в самом деле пошли бы на такой риск за четыре тысячи фунтов? Раффлс взглянул на меня. Я кивнул. – Пошли бы, – сказал он, – и к черту шансы! – Это больше, чем я могу попросить моего клиента заплатить, – сказал Эдденбрук, его голос стал тверже. – Тогда это больший риск, чем тот, готовности пойти на который вы можете ожидать от нас. – Вы говорите серьезно? – Бог тому свидетель! – Тогда три тысячи, если вы преуспеете! – Наша цифра – четыре, мистер Эдденбрук. – В таком случае при провале вы не получите ничего. – Удвоение или ничего?! – вскричал Раффлс. – Вот это по мне. По рукам! Эдденбрук раскрыл рот, привстал, но затем вновь откинулся на своем стуле, окинув Раффлса долгим проницательным взглядом. В мою сторону он даже не смотрел. – Я знаю ваш стиль игры в крикет, – произнес он задумчиво. – Я иду в «Лордс» каждый раз, когда хочу по-настоящему отдохнуть, и смотрю, как вы играете, вновь и вновь. Да уж, вы берете калитки при бросках на выбивание лучше, чем кто бы то ни был в Англии. Никогда не забуду последних «Джентльменов» и «Игроков». Я был там. Вы готовы на любой трюк – на любой… Я начинаю думать, что, если кто-то и смог бы выбить этого старого австралийца… Проклятье, я считаю, что это именно вы! Сделка была заключена в кафе «Ройял», куда не желавший слушать никаких возражений Беннетт Эдденбрук пригласил нас на весьма необычный обед. Я помню, как он все время пил шампанское с нарочитой раскованностью человека, находящегося в большом нервном напряжении, а я, вне всяких сомнений, от него не отставал. Однако и без того сдержанный в таких вещах Раффлс был еще более сдержан, чем обычно, представляя собой весьма никудышную компанию. Я до сих пор вижу его, уставившегося в тарелку и без остановки о чем-то размышлявшего. Я помню адвоката, опасливо посматривавшего то на него, то на меня, помню, как я пытался изо всех сил успокоить его ободряющими взглядами. Наконец Раффлс извинился за свою задумчивость, попросил принести ему алфавитное расписание поездов и объявил, что собирается сесть на поезд, отправляющийся в 15:02 до Эшера. – Вы должны простить меня, мистер Эдденбрук, – сказал он, – однако у меня появилась идея, которую я в данный момент очень хотел бы оставить при себе. Она может закончиться провалом, так что пока я не хотел бы говорить о ней ни с одним из вас. Но с сэром Бернардом поговорить я должен, так что не напи́шете ли вы ему несколько слов на своей визитной карточке? Разумеется, если вы этого хотите, вам следует поехать к нему со мной и услышать мои слова, хотя, правда, я не вижу в этом особого смысла. Как обычно, Раффлс добился своего, однако после его ухода Беннетт Эдденбрук даже не стал скрывать своего недовольства, и я в значительной мере разделял это чувство. Я лишь мог сказать ему, что упрямство и скрытность – это часть натуры Раффлса, что, однако, никто из тех, кого я знал, не обладает и половиной его смелости и решительности и что лично я всецело доверился бы ему и не мешал следовать своим путем. Большего сказать я не решился даже для того, чтобы развеять мрачные предчувствия, которыми, несомненно, был охвачен юрист, когда мы с ним прощались. В тот день я больше не видел Раффлса, но, когда я собирался садиться ужинать, мне пришла телеграмма: «Будь у себя в квартире завтра с полудня и не планируй ничего на оставшуюся часть дня. Раффлс». Телеграмма была отправлена из Ватерлоо в 6:42. Это означало, что Раффлс вернулся в город. Раньше я бы старался разыскать его изо всех сил, но теперь я знал его лучше. Такая телеграмма означала, что он не нуждается в моем обществе ни этой ночью, ни в первой половине следующего дня, – в тот момент, когда я ему понадоблюсь, он сам быстро меня разыщет. Он и правда пришел к часу следующего дня. Я видел из окна своей квартиры на Маунт-стрит, как он яростно выскочил из кэба, не сказав извозчику ни слова. Через минуту я встретил его у дверей лифта и он буквально втолкнул меня обратно в квартиру. – Пять минут, Банни! – вскричал он. – Ни мгновением больше. Сорвав с себя пальто, он рухнул на ближайший стул. – Я действительно очень спешу, – сказал он, отдуваясь. – Мчусь наперегонки со временем! Ни слова, пока я не расскажу тебе обо всем, что я сделал. Я выработал план действий вчера за обедом. Прежде всего нужно подобраться к этому Крэггсу. Вломиться в место вроде «Метрополя» не получится, придется действовать снаружи. Проблема номер один: как добраться до этого парня. Тут подойдет лишь один предлог – связанный с нашей драгоценной картиной. Я должен понять, где он ее хранит, а также все, что с этим связано. Что ж, я не могу ни прийти к нему и попросить мне ее показать просто из любопытства, ни явиться в качестве еще одного представителя того, другого старика. Именно из-за мыслей об этом я был таким грубияном за обедом. Однако я нашел решение еще до того, как мы встали из-за стола. Если бы я только получил копию картины, я мог бы попросить позволить мне сравнить ее с оригиналом. Так что я отправился в Эшер поинтересоваться, существует ли такая копия, и провел в Брум-Холле вчера во второй половине дня полтора часа. Копий не было, однако они должны существовать, поскольку сэр Бернард (чья «копия» ТОЖЕ находится там) сам позволил сделать парочку за то время, что картина находилась в его владении. Он разыскал адреса художников, так что оставшуюся часть вечера я провел разыскивая их самих. Однако они работали под заказ, одна из копий покинула страну, и я все еще иду по следам второй. – Значит, ты все еще не видел Крэггса? – Видел и подружился с ним, и, если такое вообще возможно, он более забавный из этих двух старых зануд. Но они оба действительно стоят того, чтобы их изучить. Этим утром я взял быка за рога, пошел к нему и стал врать самым бесстыдным образом, и счастье, что я это сделал: старый негодяй отплывает в Австралию уже завтра. Я сказал ему, что один человек хотел продать мне копию знаменитой «Инфанты Марии Терезы» Веласкеса и что я приехал к нему лишь для того, чтобы узнать, что он продал ее ему. Видел бы ты его лицо, когда я ему это сказал! Вся его подлая старая физиономия превратилась в один сплошной оскал. «Неужели СТАРЫЙ Дебенхем признал факт продажи?» – спросил он. И когда я сказал, что признал, он хихикал минут пять. Он был так доволен, что сделал именно то, на что я и рассчитывал: показал мне эту великолепную картину – к счастью, она действительно невелика, – а также футляр, в который он ее положил. Это железный футляр для хранения карт, в котором он привез план своих владений в Брисбене; он поинтересовался, кому придет в голову, что теперь там лежит еще и одна из работ старого мастера. Однако он навесил на этот футляр новый замок фирмы «Чабб»[40]. Впрочем, я сумел осмотреть ключ, пока он восхищался полотном. В ладони у меня был зажат кусочек воска, так что я сделаю дубликат уже сегодня днем. Раффлс посмотрел на часы и вскочил, заявив, что потратил лишнюю минуту. – Кстати, – сказал он, – ты должен будешь отужинать с ним в «Метрополе» этим вечером. – Я? – Да, и не нужно так пугаться. Нас обоих пригласили, и я поклялся, что ты отужинаешь со мной. Я принял приглашение за нас обоих, но меня там не будет. Его ясные глаза смотрели на меня, сияя скрытым смыслом и озорством. Я взмолился, чтобы он поведал мне этот скрытый смысл. – Ты отужинаешь с ним в его частной гостиной, – сказал Раффлс. – Она соединяется со спальней. Ты должен удерживать его там настолько долго, насколько это возможно, и все время разговаривать! В следующее мгновение я увидел его план с кристальной ясностью. – Ты пойдешь за картиной, пока мы будем ужинать? – Пойду. – А если он тебя услышит? – Не услышит. – Но вдруг? Я содрогнулся от самой мысли об этом. – Если услышит, – сказал Раффлс, – будет стычка, вот и все. Револьвер в «Метрополе» будет неуместен, но я обязательно возьму с собой короткую дубинку. – Но это жутко! – воскликнул я. – Сидеть и разговаривать с совершенно незнакомым человеком, зная, что ты работаешь в соседней комнате! – Две тысячи на человека, – спокойно произнес Раффлс. – Честно говоря, у меня такое ощущение, что мне стоит от них отказаться! – Не тебе, Банни. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Он надел пальто и шляпу. – Когда мне нужно там быть? – простонал я. – Без четверти восемь. От меня придет телеграмма, в которой будет сказано, что я не смогу присутствовать. Он ужасный собеседник, так что у тебя не будет проблем с тем, чтобы самому задавать тему разговора. Но ни в коем случае не позволяй ему говорить о его картине. Если он предложит тебе на нее взглянуть, скажи, что тебе нужно идти. Он хитро запер футляр сегодня днем, и у него нет никакой причины открывать его снова в этом полушарии. – Где мне найти тебя, когда я выберусь оттуда? – Я буду в Эшере. Надеюсь успеть на поезд, отправляющийся в 9:55. – Но, разумеется, я увижу тебя этим днем еще раз? – вскричал я в волнении, поскольку его рука уже легла на дверную ручку. – Я еще не услышал и половины того, что мне нужно знать! Я знаю, что вляпаюсь! – Не ты, – сказал он вновь. – Вляпаюсь Я, если потрачу еще хотя бы одно лишнее мгновение. Мне еще чертовски много куда нужно успеть. В моей квартире ты меня не найдешь. Почему бы тебе самому не приехать в Эшер последним поездом? Решено – ты приедешь туда с последними вестями! Я скажу старому Дебенхему, чтобы он тебя ждал: он приготовит спальни для нас обоих. Клянусь Юпитером! Он ничего для нас не пожалеет, если получит эту картину. – Если! – простонал я, когда он кивнул мне на прощание. От дурного предчувствия у меня подкашивались ноги, меня тошнило – словом, я пребывал в том совершенно жалком состоянии, которое испытывает актер, охваченный чувством чистой боязни сцены. Ведь в действительности, как бы там ни было, мне всего лишь нужно было сыграть свою роль. Если Раффлс не потерпит фиаско там, где он никогда его не терпел, если этот аккуратный и бесшумный Раффлс вдруг не станет неуклюжим неумехой, то от меня потребуется лишь «улыбаться, улыбаться и быть злодеем». Умение улыбаться я тренировал несколько часов. Я оттачивал свои ответы на возможные повороты гипотетического разговора. Я придумывал истории. Я изучал книгу о Квинсленде в клубе. Наконец, когда на часах было 7:45, я уже кланялся какому-то пожилому мужчине с маленькой лысой головой и жидкими бровями. – Значит, вы друг мистера Раффлса? – довольно грубо сказал он, окидывая меня взглядом своих маленьких светлых глазок. – Вы его не видели? Я ждал, что он придет раньше вас и кое-что покажет мне, но он так и не появился. Телеграммы от него, как оказалось, тоже не было, так что и мои проблемы начались раньше, чем ожидалось. Я сказал, что не видел Раффлса с часу дня, и в дальнейшем тоже старался переплетать ложь с правдой там, где это было возможно. Вскоре наш разговор был прерван стуком в дверь – наконец-то пришла телеграмма, которую, прочитав, квинслендец передал мне. – Вызвали за город! – проворчал он. – Внезапная болезнь близкого родственника! Что у него за близкие родственники? Я их не знал и на какое-то мгновение струсил перед лицом необходимости придумать таковых; затем я ответил, что никогда не встречал никого из его родни, почувствовав себя увереннее от осознания собственной честности. – Думал, вы закадычные друзья, – произнес он, как мне показалось, с тенью подозрения в маленьких хитрых глазках. – Только в городе, – ответил я. – Я никогда не был в его загородном доме. – Что ж, – проворчал он снова, – полагаю, с этим ничего не поделаешь. Не понимаю, почему нельзя было сначала прийти и поужинать. Представить себе не могу, как можно отправляться к чьему-то смертному одру, предварительно не отужинав. В такие места нельзя ехать на голодный желудок, это же само собой разумеется, как по мне. Ну да ладно, поужинаем без него, а он пускай довольствуется тем, что сможет себе раздобыть, в конце-то концов. Не позвоните в колокольчик? Вам, наверное, известно, зачем он собирался со мной увидеться? Жаль, но я не смогу увидеть его вновь – по его же собственной вине. Мне понравился Раффлс, я сразу почувствовал родственную душу. Он циник. А мне нравятся циники. Я сам таков. Скажи какую-нибудь гадость о его мамаше или тетушке – он и бровью не поведет. Я старался связать его фразы воедино, хотя они, несомненно, выглядели совершенно не относящимися друг к другу, и вставлял замечания то тут, то там. Они заполняли пустоту до того момента, пока не был подан ужин, что позволило мне составить об этом типе впечатление, в котором я лишь укреплялся с каждым последующим его высказыванием. Впечатление, избавившее меня ото всех угрызений совести касательно своего вероломства, с которыми я сел за его стол. Он принадлежал к тому ужасающему типу людей, которых называют Недалекими Циниками; его единственной целью были едкие комментарии обо всем и вся, а единственными достижениями – вульгарная непочтительность и неумная язвительность. Невоспитанный и невежественный, он (по его собственному выражению) нагрел руки на росте стоимости его владений. Однако же ему нельзя было отказать в хитрости – равно как и в злобе, с которой он взахлеб смеялся над неудачами менее ловких спекулянтов в той же сфере. Даже сейчас я не чувствую особого сожаления по поводу своего поведения в отношении достопочтенного Дж. М. Крэггса, Ч. З. С. Но мне никогда не забыть тех минут агонии, которые я переживал, одним ухом слушая хозяина, а другим – прислушиваясь, не шумит ли за стеной Раффлс! Один раз я его услышал; я готов в этом поклясться, даже несмотря на то, что комнаты были разделены не старомодной складной, а полноценной дверью, которая была не только заперта, но и как следует занавешена шторой. Мне пришлось пролить вино и смеяться над своей неловкостью, выслушивая очередную грубую колкость Крэггса. После этого я вслушивался уже изо всех сил, однако больше так ничего и не услышал. Но затем, когда официант удалился, Крэггс, к моему ужасу, вскочил со своего места и без предупреждения направился к спальне. Словно окаменевший, я сидел до самого его возвращения.