– Мне показалось, что я слышал звук открывающейся двери, – сказал он. – Ошибся, наверное… Игра воображения… Ну и нагнало же оно на меня страху! Раффлс рассказывал вам, какое бесценное сокровище у меня здесь хранится? Разговор наконец перешел на картину. До этого момента мне удавалось засыпать его вопросами о Квинсленде и о том, как он сколотил свое состояние. Я пытался снова вернуться к этой теме, однако все было без толку. Он вспомнил о своей ненаглядной, добытой бесчестным путем драгоценности. С доверительной болтливостью объевшегося он с головой погрузился в обсуждение того, что волновало его в наибольшей мере, и мне оставалось лишь поглядывать на часы, висевшие на стене у него за спиной. Было лишь без четверти десять. Уйти, сохранив лицо, я все еще не мог. Так я и сидел, попивая с хозяином портвейн и слушая историю о том, что же стало причиной возникновения у него желания завладеть тем, что он радостно называл «настоящим, неподдельным, стопроцентным, непотопляемым, несокрушимым старым мастером». Это было «на голову выше», чем у некого другого законодателя с тягой к живописи, принадлежащего к конкурирующей партии. Даже краткое изложение его монолога могло бы утомить до смерти, поэтому достаточно будет сказать, что закончился данный монолог приглашением, которого я так боялся весь вечер. – Но вы должны увидеть ее. В соседней комнате. Идемте. – Разве она не запакована? – спросил я поспешно. – Замок и ключ. Вот и все. – Прошу вас, не стоит беспокоиться, – убеждал я. – К черту беспокойство! – отрезал он. – Пошли. И внезапно я понял, что отказываться дальше нельзя, ибо этим я навлеку на себя подозрения в тот же миг, когда пропажа обнаружится. Так что я последовал за ним в спальню без дальнейших протестов и позволил ему для начала показать мне стоявший в углу железный футляр для карт, хотя сердце мое при этом сжималось. Само вместилище картины уже было поводом его бесконечной гордости, и, казалось, он никогда не прекратит разливаться соловьем о его ничем не примечательном внешнем виде и замке фирмы «Чабб». У меня было такое ощущение, будто прошла целая вечность, прежде чем ключ наконец оказался в этом замке. Раздался щелчок, и у меня кровь застыла в жилах. – Во имя Юпитера! – вскричал я в следующее мгновение. Полотно было на месте, спрятанное среди карт. – Так и думал, что она вас поразит, – сказал Крэггс, вытаскивая и разворачивая картину, чтобы показать мне ее во всей красе. – Великолепная вещь, не правда ли? И не подумаешь, что ее написали двести тридцать лет назад, да? Однако так и есть, я даю вам слово! Представляю лицо старого Джонсона, когда он ее увидит. Больше он не будет хвастаться СВОИМИ картинами. Да уж, эта картина стоит всех, хранящихся на территории колонии Квинсленд, вместе взятых. Стоит пятидесяти тысяч фунтов, мой мальчик, а я заполучил ее за пять! Он взял меня за плечо, настроенный, похоже, на дальнейшие откровения. Однако мой внешний вид остановил его, и он потер руки. – Заполучи ее вот так, – хихикнул он, – и что прикажешь делать старому Джонсону? Надеюсь, он пойдет и повесится на одной из штанг для картин! Лишь небесам известно, что я наконец сумел ему ответить. Поначалу я онемел от облегчения, но затем продолжал стоять молча по совсем иной причине. Новый клубок эмоций не давал мне пошевелить языком. Раффлс потерпел неудачу – РАФФЛС потерпел неудачу! Неужели у меня нет ни шанса? Было ли уже слишком поздно? Был ли другой способ? – До свидания, – сказал он, окидывая прощальным взглядом полотно, прежде чем свернуть его. – До свидания – и до встречи в Брисбене. Представьте волнение, которое я испытывал, пока он закрывал футляр! – В последний раз, – продолжил он, когда ключи со звоном отправились в его карман. – Она отправится прямо в хранилище на борту. В последний раз! Если бы я мог отправить его в Австралию лишь с законным содержимым его драгоценного футляра для карт! Если бы только я мог преуспеть там, где Раффлс потерпел неудачу! Мы вернулись в соседнюю комнату. Не знаю, как долго и о чем он говорил. Теперь он заказал виски с содовой. Я едва прикоснулся к бокалу, а он пил без остановки, так что, когда я покинул его в одиннадцатом часу, он еле ворочал языком. Последний поезд на Эшер отправлялся в 11:50 из Ватерлоо. До своей квартиры я доехал в кэбе. На то, чтобы вернуться в отель, у меня ушло тринадцать минут. Я поднялся наверх. Коридор был пуст. Какое-то мгновение я постоял на пороге гостиной, прислушиваясь к доносившемуся из нее храпу, а затем вошел, по-джентльменски воспользовавшись ключом, который, как оказалось, было очень просто унести с собой. Крэггс даже не шевельнулся. Растянувшись на диване, он крепко спал, но, на мой взгляд, недостаточно крепко. Я намочил носовой платок специально захваченным для этих целей хлороформом и аккуратно положил ему на лицо. Два или три тяжелых вдоха – и он превратился в бревно. Я убрал носовой платок, после чего извлек ключи из его кармана. Меньше чем через пять минут я вернул их на место. Картина к тому моменту уже была спрятана под моим пальто. Прежде чем уйти, я угостился виски с содовой. Успеть на поезд оказалось очень легко – так легко, что я минут десять трясся в своем вагоне первого класса для курящих, замирая от страха каждый раз, когда на платформе слышались шаги. Этот иррациональный страх не отпускал меня до самого отправления. Когда поезд наконец тронулся, я закурил сигарету, наблюдая, как огни Ватерлоо остаются позади. Мужчины, ехавшие в том же вагоне, что и я, возвращались из театра. Я могу вспомнить их разговор даже сейчас. Они были разочарованы спектаклем, который смотрели. Это была одна из поздних савойских опер[41], и они с тоской вспоминали о днях «Пинафора» и «Пейшенс»[42]. Один из них стал напевать мелодию, после чего они заспорили о том, была ли это ария из «Пейшенс» или же из «Микадо». Все они вышли в Сербитоне, и я остался наедине со своим триумфом, в течение некоторого времени совершенно меня опьянявшим. Подумать только, я преуспел там, где Раффлс потерпел фиаско! Из всех наших приключений это было первым, в котором я сыграл решающую роль, и оно было несравнимо менее позорным, чем любое другое из их числа. После него я не испытывал ни малейших угрызений совести, ведь в конечном счете я всего лишь обокрал вора. И я сделал это сам, без посторонней помощи – ipse egomet[43]! Я представлял себе Раффлса, его удивление, его восторг. В будущем это заставит его больше уважать меня. И это будущее – оно будет другим. У нас было две тысячи фунтов на человека – вне всяких сомнений, достаточная сумма для того, чтобы начать новую, честную жизнь. И все это – благодаря мне! В горячке я выскочил из вагона в Эшере и сел в поздний кэб, ждавший под мостом. Словно охваченный лихорадкой, всматривался я в освещенный нижний этаж Брум-Холла. Когда я мчался вверх по лестнице, то заметил, что дверь открылась. – Так и думал, что это ты, – сказал Раффлс жизнерадостно. – Все в порядке. Для тебя уже готова постель. Сэр Бернард так и не ложился, он хочет пожать тебе руку. Его хорошее настроение разочаровало меня. Но я знал Раффлса: он был одним из тех, кто улыбается самой лучезарной из улыбок в самый мрачный час. Я уже знал его слишком хорошо, чтобы такая улыбка могла меня обмануть. – Она у меня! – крикнул я ему в ухо. – Она у меня! – Что́ у тебя? – спросил он, отступая на шаг. – Картина! – ЧТО? – Картина. Он мне ее показал. Тебе пришлось уйти без нее, я видел. Так что я решил забрать ее. Вот она. – Давай взглянем, – мрачно сказал Раффлс. Я сбросил пальто и развернул полотно, прижав его к себе. Пока я это делал, в комнате появился всклокоченный старый джентльмен, который уставился на меня, высоко подняв брови. – Выглядит довольно свежо для старого мастера, не правда ли? – спросил Раффлс. Его голос звучал странно. Я лишь мог предположить, что он завидовал моему успеху. – Так сказал Крэггс. У меня не было времени ее рассмотреть. – Что ж, присмотрись к ней теперь. Присмотрись внимательно. Во имя Юпитера, должно быть, я поработал над ней лучше, чем думал! – Это копия! – воскликнул я. – Это ТА САМАЯ копия, – ответил он. – Копия, за которой я гонялся по всей стране. Копия, над которой я поработал со всех сторон и которая, как ты только что подтвердил, могла позволить обмануть Крэггса и сделать его счастливым на всю жизнь. А ты украл ее у него! Я не мог вымолвить ни слова. – Как вам это удалось? – поинтересовался сэр Бернард Дебенхем. – Ты убил его? – осведомился Раффлс сардонически. Я даже не взглянул на него. Я повернулся к сэру Бернарду Дебенхему и поведал ему свою историю; я говорил хрипло, возбужденно – иначе у меня бы просто произошел нервный срыв. Однако по мере своего повествования я становился спокойнее и закончил его лишь горьким замечанием, что в следующий раз Раффлс мог бы сообщить мне о своих планах. – В следующий раз! – тут же вскричал Раффлс. – Мой дорогой Банни, ты говоришь так, словно мы собираемся стать профессиональными ворами! – Я верю, что вы ими не станете, – сказал сэр Бернард, улыбаясь. – Поскольку вы, несомненно, два очень смелых молодых человека. Понадеемся же, что наш друг из Квинсленда поступит так, как сказал, и не откроет свой футляр для карт до возвращения домой. Там его будет ждать мой чек, и я очень удивлюсь, если он побеспокоит кого-либо из нас вновь. С Раффлсом мы не говорили до тех пор, пока не оказались в приготовленной для меня комнате. Да и там мне не слишком хотелось с ним разговаривать. Однако он зашел вслед за мной и взял меня за руку. – Банни, – сказал он, – не злись! Я безумно спешил, да к тому же до последнего момента не был уверен, что смогу получить то, что мне нужно. Это факт. Но поделом мне, что ты пошел и разрушил одно из величайших моих творений. Что до ТВОЕЙ работы, старина, то, думаю, ты не обидишься, если я скажу, что никогда не думал, что в тебе есть эта жилка. В будущем… – Не говори со мной о будущем! – воскликнул я. – Ненавижу все это! Я брошу воровать! – Как и я, – сказал Раффлс. – Когда награблю достаточно. Ответный матч Я свернул на Пикадилли. Был туманный ноябрьский вечер. Внезапно кто-то схватил меня за руку, и мое переполняемое виной сердце остановилось. Как и всегда в таких ситуациях, я подумал, что настал час расплаты. Однако это был всего лишь Раффлс, улыбавшийся мне сквозь туман. – Рад встрече! – сказал он. – Я искал тебя в клубе. – Я как раз туда шел, – отозвался я, пытаясь унять дрожь. Моя попытка не удалась; я сразу это понял по его ставшей еще шире улыбке и снисходительному покачиванию головой. – Пойдем лучше ко мне, – предложил он. – Я расскажу тебе кое-что любопытное. Я попытался отказаться, поскольку из его тона было вполне понятно, о любопытной вещи какого рода идет речь, – одной из тех, которых я успешно избегал уже несколько месяцев. Впрочем, я уже упоминал ранее и могу лишь повторить, что как по мне, то в мире не было никого и ничего неотразимее Раффлса, твердо вознамерившегося чего-то добиться. Очевидной причиной самого длительного на тот момент периода честной жизни за все время нашего близкого знакомства было то, что после оказания небольшой услуги сэру Бернарду Дебенхему мы не нуждались в преступных доходах и в течение многих дней у изобретательного ума Раффлса не было повода начинать строить подобные планы. И будьте уверены, что я отказался бы, если бы мог. Сама история, которую я собираюсь вам поведать, сделала бы такую похвальбу неправдоподобной. Как бы там ни было, я, как и сказал, попытался. Но его рука проскользнула под мою, и Раффлс засмеялся с беспечностью мастера. Я спорил, но мы уже поднимались по лестнице в его квартиру в Олбани. Огонь в камине начинал затухать. Раффлс включил газовый светильник, пошевелил угли кочергой и добавил дров. А я все так и стоял с угрюмым видом в своем пальто, пока он не стащил его с меня. – Ну что ты за человек! – сказал весело Раффлс. – Можно подумать, что в эту чудесную ночь я предложил тебе еще кого-нибудь ограбить! Что ж, Банни, это не так, а потому садись в кресло, закури и слушай меня внимательно. Я прикурил от протянутой им зажженной спички, и он принес мне виски с содовой. Затем Раффлс вышел в коридор, и, когда я уже начинал чувствовать себя счастливым, оттуда послышался звук закрывающейся задвижки. Мне стоило усилий остаться сидеть в своем кресле, и через мгновение Раффлс, удобно усевшись в кресле напротив и сложив руки на груди, уже радовался крушению моих надежд. – Ты помнишь Милчестер, старина? Его тон был столь же мягок, сколь мой был мрачен, когда я ответил ему, что помню. – Там у нас произошел небольшой незапланированный матч. «Джентльмены» против «Игроков», помнишь?