– Я рад это слышать, – произнес он своим высоким мягким голосом. – Я думал, что он даже умрет, играя. – Значит, вы его знали? – поинтересовался лорд Торнэби. – Я представлял в этом деле корону, – ответил юрист, подмигнув. – В какой-то мере, можно сказать, я лично снял мерку с шеи этого бедняги. Полагаю, эта фраза вырвалась у него случайно, однако эффект от этого она произвела ничуть не меньший. Лорд Торнэби осуждающе взглянул на бессердечного жреца Фемиды. Прошло еще некоторое время, пока Эрнест снова не захихикал, а Пэррингтон опять не полез за своим карандашом. За это время я успел попробовать рейнвейн, оказавшийся йоганнисбергером[72]. Что касается Раффлса, то нужно было видеть, какой ужас он испытал, оказавшись застигнутым врасплох. – Как я слышал, это было не слишком приятное дело? – спросил он, нарушив воцарившуюся тишину. – Ни в коей мере. – Тогда это должно было стать для вас утешением, – сухо сказал Раффлс. – Для меня – однозначно, – поклялся наш писатель, в то время как юрист просто улыбнулся. – Я должен чувствовать вину за то, что давеча приложил свою руку к повешению Пэкхэма и Соломонса. – Почему Пэкхэма и Соломонса? – поинтересовался милорд. – Они не собирались убивать ту старую леди. – Но они ведь удавили ее в собственной постели ее же наволочкой! – Мне все равно, – сказал чудаковатый литератор. – Они вломились туда не для этого. Они не собирались душить ее. Глупая старуха могла поднять шум, и один из них просто слишком крепко ее связал. Как по мне, то им просто чертовски не повезло. – Тихим, безобидным, добропорядочным ворам, – добавил лорд Торнэби. – Смиренно занимавшимся своим скромным ремеслом. И когда он повернулся к Раффлсу с улыбкой на своем одутловатом лице, я понял, что началась отрепетированная часть программы: она была рассчитана так, чтобы начаться как раз в тот момент, когда подадут шампанское, – и я честно признаю, что оценил этот небольшой жест сострадания. Однако Раффлс с такой готовностью рассмеялся шутке его светлости и при этом смеялся с такой естественной сдержанностью, что не осталось никаких сомнений в том, что он оказался в том положении, в котором когда-то был я, и, уже в свою очередь, столь неподражаемо изображал невинность, потому что действительно был невиновен. Это было воистину поэтическим воздаянием старине Раффлсу, и, порадовавшись какое-то мгновение новой ситуации, я сумел насладиться некоторыми первоклассными блюдами, которые подавали к столу этого богача. Седло барашка было в меню более чем уместным, однако оно не испортило мне удовольствие от фазаньего крылышка, и я уже настроился съесть десерт, когда замечание литературного светила вернуло меня от стоявших на столе блюд к разговору, который за ним шел. – Но, полагаю, – сказал он Кингсмиллу, – что вы помогли многим ворам вновь предстать перед глазами их друзей и родственников? – Я бы предпочел говорить о множестве бедолаг, обвиненных в воровстве, – ответил жизнерадостный К. А. – Это, знаете ли, не одно и то же, да и «многие» – слишком громкое слово. Я никогда не брался за уголовные дела в городе. – А меня интересуют только они, – ответил писатель, поедая желе ложкой. – Полностью с вами согласен, – вмешался в разговор наш хозяин. – И уж если бы мне довелось слушать речь преступника, произносимую им в свою защиту, я бы предпочел, чтобы это была речь ловкого вора. – Должно быть, это самая интересная сторона подобных дел, – заметил Раффлс, в то время как я и вздохнуть не смел. Однако его речь была легкой как пушинка, а его бесхитростная манера держаться стала апофеозом его и без того большого артистизма. Я заметил, что он отказывался от шампанского, в то время как я сам успел выпить два бокала. Впрочем, опасность для нас не была одинаковой. У Раффлса не было причин бояться такого поворота в беседе, посвященной криминалистике; должно быть, ему все казалось настолько же неизбежным, насколько мне оно казалось зловещим в свете возникших подозрений. А в поведении его соперников, державшихся почти столь же непринужденно, как и он сам, мало что могло насторожить его. – Мне не очень-то нравится мистер Сайкс, – объявил юрист тоном человека, понявшего намек. – Но это же когда было, – возразил милорд. – Много крови пролилось со времен милейшего Уильяма. – Верно. Установился мир, – сказал Пэррингтон и пустился в описание столь ярких подробностей последних минут жизни этого преступника, что я уже начал надеяться, что разговор больше не вернется к предыдущей теме. Однако лорд Торнэби привык стоять на своем. – И Уильям, и Чарльз – умершие монархи, – сказал он. – Теперь в их землях правит тип, обчистивший дом бедняги Дэнби на Бонд-стрит. Трое заговорщиков виновато замолчали – я уже давно решил, что Эрнест не был посвящен в их секрет, – а затем у меня кровь застыла в жилах. – Я хорошо его знаю, – сказал Раффлс, взглянув на них. Лорд Торнэби в ужасе уставился на него. Впервые за вечер улыбка на наполеоновском лице юриста стала выглядеть вымученной и застывшей. Наш писатель, задумчиво евший сыр с ножа, порезался, и на его бороду упала капля крови. Пустоголовый Эрнест вновь затрясся от смеха. – Что?! – вскричал милорд. – Вы знаете вора?! – Если бы! – ответил Раффлс, хохотнув. – Нет, лорд Торнэби, я говорил лишь о ювелире, Дэнби. Я иду к нему, когда хочу купить свадебный подарок. Я услышал три облегченных вздоха, прежде чем вздохнул сам. – Довольно необычное совпадение, – сухо заметил наш хозяин. – Как я понимаю, вы также знаете людей из Милчестера, где у леди Мелроуз украли ожерелье несколько месяцев спустя. – Да, я был там тогда, – охотно ответил Раффлс. Сложно представить себе сноба, который бы похвастался присутствием в обществе сильных мира сего с большей готовностью. – Мы считаем, что это был один и тот же человек, – сказал лорд Торнэби, очевидно имея в виду Клуб криминалистов. При этом его тон стал гораздо менее строгим. – Хотел бы я до него добраться, – продолжил Раффлс с жаром. – Как по мне, то он в гораздо большей мере преступник, чем ваши убийцы, сквернословящие на эшафоте и обсуждающие крикет в камере смертников! – Возможно, он сейчас здесь, – сказал лорд Торнэби, глядя Раффлсу в лицо. Однако его поведение уже напоминало поведение актера, осознающего, что он играет неубедительно, но полного решимости доиграть свою роль до горького финала. В нем появилась ожесточенность, которую при проигрыше пари ощущает даже богач. – Вот смеху то было бы! – воскликнул менестрель Дикого Запада. – Absit omen![73] – пробормотал Раффлс, обладавший лучшим чувством вкуса. – И все же, думаю, вы понимаете, что это очень благоприятное время, – заявил Кингсмилл, К. А. – И это было бы вполне в духе этого типа, судя по тому, что о нем известно: нанести небольшой визит председателю Клуба криминалистов, выбрав для этого вечер, в который он будет развлекать других членов этого клуба. В его реплике было гораздо больше убежденности, чем в словах нашего благородного хозяина, но я списал это на отточенный за годы практики адвокатский блеф. Лорд Торнэби, однако, был явно недоволен подобным развитием собственной идеи, и, когда он обратился к дворецкому, торжественно наблюдавшему за тем, как со стола убирали скатерть, в его голосе слышались резковатые нотки: – Леггетт! Просто пошли людей наверх, чтобы увидеть, все ли двери открыты и во всех ли комнатах порядок. Ваша – или моя – идея, Кингсмилл, просто ужасна! – добавил милорд, с заметным усилием заставляя себя вновь говорить вежливо. – Наверное, мы выглядим дураками. Не знаю даже, кстати, кто из нас соблазнил остальных покинуть бурную реку кровопролития и отправиться в эту воровскую заводь. Вы знакомы с «Убийством как одним из изящных искусств», этим шедевром де Квинси, мистер Раффлс? – Полагаю, читал однажды, – с сомнением ответил Раффлс. – Значит, вы должны прочесть его еще раз, – продолжал граф. – Это последнее слово в сем интереснейшем вопросе. Мы можем лишь надеяться добавить мрачную иллюстрацию или запятнанное кровью примечание, которые будут достойны текста де Квинси. Ну так что, Леггетт? Почтенный дворецкий стоял прикрыв рот локтем и тяжело дыша. До того момента я не замечал, что он был астматиком. – Прошу прощения у вашей светлости, но я думаю, что ваша светлость забыла. Его голос сопровождало тяжелое дыхание, однако сложно было представить более деликатный упрек. – Забыла, Леггетт! Могу я спросить, что же моя светлость забыла? – Закрыть дверь гардеробной вашей светлости за вашей светлостью, милорд, – запинался несчастный Леггетт, с усилием произнося всего по несколько слогов за раз из-за одышки. – Я сам поднимался наверх, милорд. Дверь спальни… дверь гардеробной… обе закрыты изнутри! К этому моменту благородный хозяин выглядел хуже своего слуги. На его красивом лбу вздулись синевато-багровые сосуды, его мешковатая челюсть надулась, словно шар. В следующее же мгновение он вскочил из-за стола, выбежал из комнаты и, совершенно позабыв о нас, своих гостях, очертя голову помчался наверх. Раффлс был не менее взволнован, чем все остальные, и обогнал нас всех. Розовощекий адвокат и я неслись наперегонки, сражаясь за предпоследнее место в гонке, в которой в итоге победил я. Тяжело дышавший дворецкий и его спутники не спеша шли за нами. Однако первым свои помощь и совет предложил наш необычный писатель. – Нет смысла бросаться на дверь, Торнэби! – крикнул он. – С клином и буравчиком ее можно было бы сломать, но так вы эту дверь никогда не вышибете. Здесь есть лестница? – Полагаю, где-то лежит веревочная, на случай пожара, – неопределенно сказал милорд, критически разглядывая нас. – Где она, Леггетт? – Уильям принесет ее, милорд. Пара почтенных ног зашагала наверх. – Какой смысл нести ее вниз? – крикнул Пэррингтон, пребывавший в состоянии дикого возбуждения. – Пусть он свесит ее из окна этажом выше, а я спущусь по ней и сделаю все остальное! Я открою эти двери в два счета! Запертые двери располагались с правой стороны площадки, на которой мы столпились. Лорд Торнэби, мрачно улыбнувшись нам, кивнул и спустил писателя, как гончую, с поводка. – Хорошо, что мы кое-что узнали о нашем друге Пэррингтоне, – сказал милорд. – В отличие от меня ему все это, похоже, в радость. – Это его хлеб насущный, – снисходительно произнес Раффлс. – Именно! Думаю, все это окажется в его следующей книге. – Надеюсь, сначала оно окажется в Олд-Бейли[74], – заметил Кингсмилл, К. А. – Любопытно видеть столь деятельного литератора! Из уст Раффлса это замечание звучало довольно банально, однако в его тоне было что-то, что привлекло мое внимание. И внезапно я понял: не будучи сама по себе подозрительной, назойливость Пэррингтона была великолепно рассчитанным ходом, позволившим полностью отвести подозрения от того, на кого они были направлены до этого, и давшим ему возможность отступить в благодатную тень. Авантюрный литератор вытолкнул Раффлса со сцены, и то, что я расслышал в голосе Раффлса, было благодарностью за эту услугу. Не стоит и говорить, какую благодарность чувствовал я. Однако моя благодарность была окрашена необычной догадкой. Пэррингтон был одним из подозревавших Раффлса или, во всяком случае, был посвящен в эти подозрения. Что, если он воспользовался присутствием подозреваемого в доме? Что, если он сам был тайным злодеем, являвшимся злодеем и в нашей маленькой пьесе? Не успел я определиться со своим к нему отношением, как мы услышали его возню в гардеробной, откуда он поприветствовал нас грубоватым окриком. Через несколько мгновений дверь открылась и мы увидели раскрасневшегося и всклокоченного Пэррингтона с буравчиком в одной руке и клином в другой. Внутри царил живописный беспорядок. Ящики стояли вертикально, а их содержимое было высыпано на пол. Двери гардероба были распахнуты, пол был усыпан футлярами для запонок, обмотанные полотенцем часы были брошены в кресло в последний момент. Однако из стоявшего в углу шкафа выглядывала длинная оловянная крышка. И одного лишь перекошенного лица лорда Торнэби было достаточно для того, чтобы понять, что эта крышка принадлежала оловянному сундуку, в котором кто-то основательно порылся. – Да уж, славная добыча! – сказал хозяин, мрачно улыбнувшись уголками своего бульдожьего рта. – Мое пэрское одеяние вместе с пэрской короной! Мы стояли вокруг него в почтительном молчании. Я думал, что наш писец что-нибудь скажет. Но даже он был шокирован или, по крайней мере, выглядел таковым. – Наверное, это место кажется вам странным для хранения подобных вещей, – продолжил лорд Торнэби. – Но где бы вы, джентльмены, стали держать своих белых слонов? А мои слоны были белее снега. Во имя Юпитера, в будущем мне придется брать их внаем! Несмотря на свою потерю, он выглядел веселее, чем любой из нас мог вообразить еще минуту назад, однако причина этого стала мне ясна немного позже, когда мы все спускались, оставив место преступления прибывшей полиции. Он шел с Раффлсом под руку, и его шаг был легче, а веселость больше не была сардонической; он теперь даже выглядел лучше. И я понял, какой груз свалился с гостеприимного сердца нашего хозяина. – Я лишь хотел бы, – сказал он, – чтобы это помогло нам стать на шаг ближе к разгадке личности джентльмена, которого мы обсуждали за ужином, хотя, разумеется, мы можем лишь предполагать, что это был он.