– Кто знает! – сказал старина Раффлс, бесстрашно подмигнув мне. – Но я уверен в этом, мой дорогой сэр! – воскликнул милорд. – На такую дерзость способен лишь он. Достаточно того факта, что он почтил меня своим визитом в ту самую ночь, когда я развлекал своих братьев-криминалистов. Это не совпадение, сэр, но намеренная ирония, которая не пришла бы в голову больше ни одному преступнику во всей Англии. – Возможно, вы правы. – Раффлсу хватило осторожности ответить в этот раз, и я польстил себе предположением, что это выражение моего лица заставило его поступить подобным образом. – В чем я убежден еще больше, – продолжал наш хозяин, – так это в том, что ни один преступник в мире не сумел бы осуществить столь великолепный замысел с такой безупречностью. Уверен, что инспектор согласится с нами. Главный полицейский постучал, и его впустили в библиотеку как раз в тот момент, когда лорд Торнэби произносил эти слова. – Я не слышал, что вы сказали, милорд. – Лишь то, что человек, совершивший эту занимательнейшую выходку, – это тот самый щеголеватый ворюга, который избавил леди Мелроуз от ее ожерелья, а беднягу Дэнби – от половины его товара год или два назад. – Полагаю, ваша светлость попала в точку. – Человек, стащивший бриллианты Тимблби и вернувший их лорду Тимблби, знаете ли. – Возможно, он поступит и с вашей светлостью так же. – Только не он! И я не собираюсь рыдать над пролитым молоком. Я лишь желаю парню сполна насладиться всем, что он взял. Какие-нибудь новости? – Да, милорд. Ограбление было совершено между четвертью и половиной девятого. – Как вообще вы это узнали? – Часы, замотанные в полотенце, остановились в двадцать минут девятого. – Вы допросили моего человека? – Допросил, милорд. Он был в комнате вашей светлости примерно до без четверти восемь, и, когда он уходил, все было в порядке. – Значит, как я понимаю, вы считаете, что вор прячется в доме? – Это невозможно, милорд. В доме его сейчас нет, поскольку он мог бы находиться лишь в спальне или гардеробной вашей светлости, а мы обыскали каждый дюйм в обеих. Когда инспектор удалился, поглаживая свою фуражку, лорд Торнэби повернулся к нам. – Я сказал ему выяснить это в первую очередь, – объяснил он, кивая в сторону двери. – У меня были причины думать, что мой человек пренебрег своими обязанностями. Рад, что я ошибался. Я тоже был рад оказаться неправым. Свои подозрения в отношении нашего назойливого автора оказались такими же дикими, как и он сам. Мне не за что было на него злиться, и все же где-то в глубине своей человеческой души я ощущал смутное разочарование. Моя теория начала обретать цвет ввиду его поведения с того самого момента, когда он впустил нас в гардеробную. Фамильярность в одно мгновение уступила место замкнутости, и лишь тогда я осознал, что лорд Торнэби, терпевший эту фамильярность, пока Пэррингтон оказывал ему услугу, немедленно и безжалостно осадил его, когда услуга была добросовестно и полностью оказана. И точно так же, как Пэррингтон был мысленно оправдан мною, Раффлс восстановил свое доброе имя в глазах тех, чьи подозрения были гораздо серьезнее и опаснее. Это было истинным благоволением удачи, совпадением из совпадений – то, что Раффлс был обелен в их глазах в то самое мгновение, когда их наметанные взоры собирались подвергнуть его скрупулезнейшему анализу. Однако чудо произошло, и его результат был виден на каждом лице и слышен в каждом слове. Не считая Эрнеста, который никогда не был посвящен в секрет. Более того, этот смешливый криминалист был явно потрясен своим первым столкновением с преступным миром. Однако остальные трое наперебой старались исправить допущенную ими несправедливость. Я слышал, как Кингсмилл, К. А., назвал Раффлсу лучшее время, чтобы застать его в коллегии, и пообещал ему место на любом процессе, который тот мог бы захотеть послушать. Пэррингтон заговорил о подарке в виде собрания своих сочинений, чем заслужил прощение в глазах нашего хозяина. Что касается лорда Торнэби, то я услышал название клуба «Атеней»[75], упоминание его друзей в комитете и шепот, в котором мне почудились слова о правиле II. Полиция все еще оставалась в доме, когда мы начали расходиться. Мне пришлось буквально силком тянуть Раффлса к себе, хотя, как я уже говорил, мой дом был расположен прямо за углом. Наконец он согласился, посчитав это меньшим злом, чем обсуждение кражи посреди улицы. Когда мы вошли в мою квартиру, я рассказал ему о подстерегавшей его опасности и о своей дилемме, о словах, которые я подслушал в самом начале, о том тонком льде, на котором он выписывал сложнейшие фигуры, не оставив ни трещинки. Ему-то было хорошо: он даже не осознавал опасности. Не то что мне, слушавшему, наблюдавшему и при этом не имевшему возможности и пальцем пошевелить или предупредить его хотя бы словом. Раффлс дослушал меня до конца, однако последнее аккуратное колечко дыма, пущенное им из сигареты, окурок которой он бросил в камин, сопровождалось тяжелым вздохом. – Нет, я больше не буду, спасибо. Нам нужно поговорить, Банни. Ты что, всерьез считаешь, что я не видел этих умников насквозь с самого начала? Я отказался верить, что это было правдой. Почему он в таком случае не сказал об этом мне? Мне-то ни о чем подобном не было известно, и я тут же с возмущением напомнил об этом Раффлсу. Он что, полагал, что я сочту его человеком, готовым сунуть голову в пасть льву ради развлечения? И если так, то зачем он затащил туда меня? Чтобы посмотреть представление? – Ты мог мне понадобиться, Банни. И это почти что произошло. – Из-за моего выражения лица? – Оно всегда приносило мне удачу, Банни. А еще оно придавало мне намного больше уверенности, чем ты готов поверить. Ты служишь для меня гораздо большим стимулом, чем можешь представить. – Твоя личная галерея и будка суфлера – и все в одном человеке? – В точку, Банни! Однако эта ситуация и для меня не была смешной ни в коей мере, мой дорогой друг. Риск был велик. Я мог позвать тебя в любую минуту, и для меня было важно знать, что мой призыв не будет напрасным. – Но позвать для чего, Раффлс? – Для того чтобы с боем пробиться к выходу и сбежать! – ответил он с серьезным выражением лица и веселым блеском в глазах. Я вскочил с кресла. – Ты ведь не хочешь сказать, что и ты приложил руку к этому делу? – Моя рука была в нем единственной, мой дорогой Банни. – Нонсенс! Ты в тот момент сидел за столом. Нет, ты мог сговориться еще с кем-нибудь. Я всегда думал, что ты так и поступишь! – Одного было вполне достаточно, Банни, – сухо сказал Раффлс. Он откинулся в кресле и взял новую сигарету. Я тоже взял одну из предложенного им портсигара: смысла злиться на Раффлса не было в принципе. К тому же мои мысли полностью захватило его невероятное признание. – Конечно, – продолжил я, – если ты провернул все это в одиночку, то уж точно не мне критиковать твои методы. Ты не просто одержал верх над многократно превосходившей тебя силой, намеревавшейся одержать верх над тобой, но и вынудил их составить о тебе ложное впечатление, в результате чего они будут есть у тебя с рук до конца своих дней. Но не проси меня поверить, что ты все это сделал в одиночку! Во имя святого Георгия, – вскричал я, охваченный внезапной вспышкой энтузиазма, – мне совершенно все равно, как ты это сделал или кто тебе помогал! Это величайшее дело в твоей жизни! Вне всяких сомнений, я никогда не видел Раффлса более сияющим или более довольным окружающим миром и самим собой; он был близок к тому состоянию восторга, который из нас двоих обычно испытывал только я. – Тогда ты услышишь, как я провернул это, Банни, если сделаешь так, как я тебе скажу. – Проси, старина, и можешь считать, что дело уже сделано. – Выключи электрическое освещение. – Все? – Полагаю, что да. – Готово. – Теперь вернись к окну и отодвинь штору. – И? – Сейчас я к тебе подойду. Замечательно! Никогда не смотрел на него в столь поздний час. В доме горит всего одно окно! Прижавшись щекой к оконному стеклу, он указывал слегка вниз и сильно наискось, мимо сидевших в ряд чаек, на маленький освещенный квадрат, напоминавший кусочек желтого изразца. Однако мне пришлось открыть окно, прежде чем я увидел все сам. – Ты ведь не хочешь сказать, что это Торнэби-Хаус? Я не был знаком с видом из своих задних окон. – Конечно же, хочу, ты, кролик! Посмотри же в свой бинокль. Он-то и оказался полезнее всего. Однако еще до того как я успел сфокусировать линзы бинокля, с моих глаз упала пелена совсем иного рода. Теперь я понимал, почему так часто видел Раффлса в последние пару недель и почему он всегда приходил между семью и восемью часами вечера, ожидая меня у этого самого окна и с этим самым биноклем. Теперь я все видел очень четко. Освещенное окно, на которое указывал Раффлс, полностью завладело моим вниманием. Из-за задвинутой шторы я не мог видеть, что происходило в комнате, однако силуэты находившихся внутри людей я различал весьма отчетливо. Мне даже показалось, что прямоугольник света пересекала, покачиваясь, тонкая черная полоса. Должно быть, это было то самое окно, в которое бесстрашный Пэррингтон спустился из расположенного этажом выше. – Так и есть! – ответил Раффлс на мое восклицание. – Именно за этим окном я следил все эти недели. При дневном свете с этой стороны дома можно разглядеть многое выше первого этажа, и, к счастью, как раз в одной из этих комнат хозяин дома облачается в свой ночной наряд. Это легко заметить, если смотреть в нужное время. В одно утро, еще до того, как ты проснулся, я видел, как он бреется! Вечером там остается за всем присматривать камердинер, и в этом-то и была загвоздка. В итоге мне пришлось кое-что выяснить об этом типе и послать ему телеграмму от имени его девушки, чтобы он встретился с ней вне дома в восемь. Разумеется, он утверждает, что был тогда на своем посту. Впрочем, я и это предвидел, сделав работу бедолаги вместо него до того, как взяться за свою. Я сложил и убрал каждый предмет одежды, прежде чем перевернуть комнату вверх дном. – Даже не представляю, как ты успел! – У меня на это ушла всего одна лишняя минута, а часы встали ровно в пятнадцать. Впрочем, к их остановке приложил руку я сам. Это старая уловка: остановить часы и перевести стрелки, однако ты должен признать, что все выглядело так, словно кто-то обернул часы, чтобы и их унести. Таким образом, в комнате обнаружилась целая куча доказательств того, что ограбление было совершено, когда мы все сидели за столом. Хотя на самом деле камердинер вышел из нее через минуту после лорда Торнэби, а я вошел туда еще через минуту. – Через окно? – Чтобы быть уверенным. Я ждал внизу, в саду. Содержание собственного сада в городе обходится дорого во многих смыслах этого слова. Ты, конечно же, заметил старую заднюю дверь? Замок на ней просто смехотворный. – Но что насчет окна? Оно на втором этаже, разве нет? Раффлс взял трость, которую положил рядом со своим пальто. Это был толстая бамбуковая трость с полированной рукоятью. Он отвинтил рукоять и вытряхнул из трости несколько тростей меньшего размера, напоминавших детскую удочку, которой, как я потом понял, они раньше и были. Затем он достал и быстро прикрепил к наконечнику трости изготовленный из стали двойной крюк; после этого Раффлс расстегнул три пуговицы жилета, и я увидел, что вокруг его талии была обмотана великолепнейшая веревка из манильской пеньки с аккуратными петлями для ног, располагавшимися через равные отрезки. – Нужны дальнейшие объяснения? – спросил Раффлс, размотав веревку. – Этим концом она крепко привязывается к вот этому концу крюка, другая половина крюка цепляется за все, что попадется ей на пути, – и ты оставляешь трость болтаться, пока сам взбираешься наверх. Разумеется, ты должен знать, за что цепляться, однако хозяин дома любезно привинтил керамическую ванну к полу своей гардеробной. Все трубы были снаружи и крепились к стене как раз в нужном месте. Видишь ли, я проводил разведку не только ночью, но и днем: было бы неразумно конструировать лестницу, полагаясь на случай. – Ты ее сделал специально для этого! – Мой дорогой Банни, – сказал Раффлс, вновь подпоясываясь пенькой, – я никогда не собирался учиться изготовлению лестниц, но я всегда говорил, что, если мне когда-нибудь придется воспользоваться одной из них, это будет лучшая лестница из всех когда-либо изобретенных человечеством. К тому же когда-нибудь она может пригодиться еще раз. – Но сколько времени у тебя ушло на все про все? – От матушки-земли до матушки-земли? Этой ночью я управился примерно за пять минут, и одна из них ушла на то, чтобы выполнить работу другого человека. – Что?! – вскричал я. – Ты хочешь сказать, что вскарабкался наверх, спустился вниз, залез в окно, вылез из него, взломал шкаф, затем тот здоровенный оловянный сундук, заклинил дверь и скрылся с пэрским одеянием и всем остальным за пять минут? – Разумеется, нет. Нет и нет. – Тогда что ты имеешь в виду? Что конкретно ты там делал?