– Все будет хорошо. Не сомневайся. Я чуть сжала ее холодные руки и стала собирать свои разбросанные вещи. С полатей раздалось хихиканье: а, так вот куда спрятались малявки! Две одинаковые мордашки в окружении пшеничного пуха волос кривились улыбкой. Девчонки то и дело прижимались губами к ушам друг друга и нашептывали что-то, после чего взрывались брызгами тоненького смеха. Я улыбнулась и помахала им рукой. Потом перевела взгляд на кузнеца и мотнула головой в сторону двери, показывая, что готова поговорить. Бур вышел из дома Елены, когда я уже открывала калитку. В несколько широких шагов догнал меня и пошел рядом. В густой бороде терялся едва заметный на потемневшей от постоянных ожогов коже, но все-таки румянец. Я сцедила улыбку в кулак и ткнула его локтем в бок. – Ну говори, зачем пришел. Бур встряхнулся, как большой пес, и посерьезнел. – Я от Артемия. Он просил напомнить тебе, чтобы ты не забывалась. – Ого, звучит грозно. Только грубовато, – хмыкнула я, и кузнец замотал головой. Он попытался возразить, и я снова ткнула его локтем: – Успокойся, я все поняла. Как видишь, лечила исключительно травами и крепким словом. Кстати, у Елены стол того и гляди развалится. Бур снова покраснел, теперь уже совершенно явственно, и буркнул, отводя глаза: – Плохо, когда у бабы дети по лавкам, а мужика в доме нет. Муженек ее пропойцей был, вот по пьяни в Чаще и сгинул. Елена слабенькая, куда уж ей столы латать… – Ну да, ну да, – я закивала так быстро, что шея заболела. – Зато сильный мужчина, привычный к тяжелой работе, легко справился бы с таким несложным делом, как починить стол. А там, глядишь, и новый сделать время найдется. – Тьфу на тебя, зараза белобрысая, – ругнулся Бур незлобно, притянул меня к себе и взлохматил широкой ручищей волосы. Потом вздохнул и выпустил помятую меня на свободу. Посмотрел внимательно и снова вздохнул: – Я, когда тебя впервые увидел, хотел взашей вытолкать. Подумал: вот еще чего не хватало, нечисть в наше Приречье пускать. Если б не Марьяна, даже ворота бы не открыл. Но что-то словно под руку толкнуло, и я подумал: что, если тебя судьба занесла как раз, чтобы не дать ей сгореть? Так и вышло. Это потом уж я к тебе присмотрелся: как ты за конем ходишь, как с людьми говоришь, как в знахарстве растворяешься, ровно мед в чае – без остатка. А еще поглядел, как ты избу обустроила. Тепло там стало, ровно душу вдохнула. У бывшей-то знахарки было вечно темно и студено, а у тебя в любое время в окне свет горит, а как ни зайду – пахнет то печевом, то бельем стираным. Ты, Ясмена, более человек, чем многие из нас. Хоть и рагана. Я слушала Бура так, словно он рассказывал сказку. Какую-то добрую детскую сказку, героиней которой, как бы ни хотела, я никогда не смогу стать. Но кузнец говорил как есть, и постепенно до меня доходило, что все это взаправду. И говорит он обо мне. Поверить в его слова хотелось до боли в сердце. Мы остановились возле дорожки, ведущей к крыльцу, и Бур положил ладонь на мою макушку: – Я не один так думаю, Ясмена. Все приреченцы будут хранить твой секрет. Мы тебя дейвасам не отдадим, даже не думай. Но они очень опасные люди. Возьми, – кузнец вложил в мою ладонь сверток и загнул мои пальцы вокруг него. – Чтобы ты не забывала, что больше не одна. А еще – благодарю тебя за Совия. Я зашла в дом и выглянула в окно. Бур уже ушел, так и не объяснив своих последних слов. Небо хмурилось и роняло слезы холодного дождя. Тут и там зажигались окна, из печных труб поднимался густой белый дым. На улице не было ни души. В комнате пахло свежим хлебом и травяным чаем. Одуванчик запрыгнул на лавку возле моей руки и принялся бодать лобастой головой ладонь, требуя ласки. Я запустила пальцы в густую шерсть и присела на гладкие доски. Кот тут же забрался на колени и растянулся во всю немаленькую длину, щуря зеленые глаза. Интересно, чем сейчас занят второй зеленоглазый тип, ворвавшийся в мою жизнь так нежданно? Сверток, подаренный кузнецом, я положила на стол. Одной рукой почесывая Одуванчика, другой откинула чистую холстину и замерла. Танцующее пламя свечи высветило идеально отполированный металл и грани, об которые можно было порезаться, просто взглянув на них. Я потянулась к подарку уже обеими руками и целиком раскрыла оружие. Потом уперлась локтями в стол и положила подбородок на ладони, рассматривая кинжал, над которым работал Бур, когда я впервые зашла к нему в кузницу. Тот самый, выполненный рукой Мастера, цена которому была просто заоблачной. И он отдал его мне. Вместе с теми словами. Неужели я наконец нашла свое место в мире? Если это правда, я уж постараюсь сделать так, чтобы никакие огненные колдуны не сумели меня отсюда выгнать. Глава 14 Совий Стрела сорвалась с тихим шелестом, едва уловимым даже привычным ухом. Вспорола воздух и пробила живое бьющееся сердце с легкостью, которую дарила острейшая заточка. Олень умер еще раньше, чем его стройные ноги подломились, а тяжелое тело упало в заросли костяники. Совий выпрямился, крепя лук за спину. Он не улыбался удачной охоте, лишь наклонил голову, мысленно благодаря лес за щедрый дар. Мясо пойдет впрок – соленое и вяленое, разложенное в можжевеловые бочки, поможет спокойно пережить зиму. Рыжий охотник вздохнул и провел ладонью по глазам. Его жизнь была простой и понятной. Охота. Помощь названому отцу в кузнице. И снова охота, но уже не на зверей. Когда навьи твари вылезали на свет, Совий почти не ночевал дома. Изредка, отмывшись от крови и сменив удобную одежду охотника на чистую рубаху с вышитым воротом – она такая была одна среди его вещей, – Совий отправлялся на посиделки. Закрыв глаза, он слушал музыку – недолго, ровно столько, чтобы память распахнула двери, заменяя один образ другим. Там, в воспоминании, вокруг него были не бревенчатые стены избы и не деревенские парни и девчонки, что лихо отплясывали под звуки дудок и гуслей. Стены из черного камня, освещенные тысячами свечей, вырастали, упираясь куполами в небеса. В этом зале закутанные в строгие черные кафтаны юноши вели таких же строгих, держащих спину идеально прямо дев в точном соответствии с величавой музыкой. Гостьи из-за Золотого моря, дочери послов, княжны и принцессы… Девушки, будто диковинные цветы, украшали аскетичное убранство Школы Дейва дважды в год: на Солнцестояние и в Ночь Вельнаса. Шорох юбок и цокот острых каблучков, волоокий взгляд из-за белых перьев веера, легкое касание руки, оставляющее крошечную записку на ладони с указанием места и времени встречи… Совий не скучал по балам, болтовне и многочисленным кандидаткам в невесты. Но он отчаянно тосковал по тому, что потерял вместе с правом присутствовать на этих балах. Он всегда любил музыку, и теперь лишь она позволяла ему ненадолго вернуться в прошлое. Молодой человек разделал оленя, сложил мясо на волокушу, а шкуру свернул и прикрепил на спину Руки действовали сами по себе, за годы жизни в Приречье они уже лучше разума запомнили, что нужно делать. Стайка птиц, вспугнутая выстрелом, уже рассаживалась обратно, кося на человека черными бусинками глаз. Смерть оленя их не напугала. Просто еще один эпизод в бесконечном цикле гибели и возрождения. Охотник был уверен, что принял свою судьбу Он сделал выбор – и до сих пор считал его правильным. Но десять весен назад мальчишке, которому только-только исполнилось четырнадцать, и в голову не могло прийти, что его, самого одаренного ученика, просто вышвырнут на улицу и пригрозят смертью, если он хотя бы попробует вернуться. Он восстал против древних обычаев, и те сломали его. Собственная слава и талант затмили юнцу глаза. Сделали слишком самоуверенным. Позволили думать, что его мнение примут в расчет. Совий усмехнулся и заскользил по подлеску, невидимый и неслышимый, словно лесной дух. Его серо-зеленая одежда сливалась с кустами и стволами, ноги ступали бесшумно, глаза уверенно находили известную лишь ему тропу. Он не заметил, как пролетело время, и вот уже знакомая опушка приветливо засветлела впереди. Охотник вышел из-под низко опущенных еловых ветвей и полной грудью вдохнул сладкий прохладный воздух. Пересечь неширокий луг – и вот он, тын Приречья. Совий подошел к полосе выжженной травы, опоясывающей частокол, и двинулся вдоль него к воротам. Условный стук – и сторож распахнул их, кивнув охотнику. Лицо Бреготы было хмурым, борода воинственно стояла торчком – видно было, что он зол и растерян. Совию даже не надо было заглядывать за спину старому приятелю отца, чтобы догадаться, с кем именно тот схлестнулся ранним утром. – Как поохотился? – хрипловатый грудной голос прокатился по коже холодком. Совий незаметно вздрогнул и тут же мысленно влепил себе оплеуху Молча поправил шкуру за спиной и кивнул на волокушу. – Удачно. А ты, смотрю, тоже на охоту собралась? Ясмена подошла ближе, с любопытством разглядывая добычу. Присвистнула уважительно, спохватилась и приподняла неизменную корзинку повыше: – Пока роса не сошла, самое время пособирать кой-какие травки. Но наш доблестный страж выпускать меня не желает. Считает, что я там кого-нибудь сожру за забором, а вам потом обвинения предъявят, – Ясмена округлила зеленые, словно изумруды в венце князя, глаза и рассмеялась собственной шутке. Отбросила косу за спину и прищурилась, задумчиво разглядывая Совия: – Может, хоть ты его вразумишь? – Не надо со мной ничего делать, ты, ведьма проклятущая! Я тебя и близко не подпущу, а ты, парень, иди своей дорогой и рта не раскрывай! Не пущу! Мне потом с господами дейвасами никакой охоты нет разговаривать, объясняя… – …Что ведьма снова сбежала от вашего бдительного ока? – подхватил Совий, глядя на Бреготу честными глазами. – Чего? Опять? Да чтоб тебя навьи сожрали, вот ведь и вправду ведьма! – Брегота в отчаянии хлопнул шапкой оземь и плюнул вслед Ясмене, уже легко бегущей в сторону леса. Совий смутно подозревал, что она воспользовалась не только отвлекающим маневром, но и ворожбой, однако молчал. И лишь любовался, как просыпающееся солнце окрашивает белую макушку всеми оттенками золота, и думал, что впервые с момента, как оказался в Приречье, хотел бы послушать музыку не ради воспоминаний. Отец встретил его на пороге. В кузнице уже ревел огонь, плюясь снопами рыжих искр. Совий протянул руку, ловя особо ретивые огоньки на ладонь. Они с возмущенным шипением гасли, оставляя на коже маленькие красные точки. А ведь когда-то все было совершенно иначе. Бур поздоровался с сыном и одобрительно ухмыльнулся добыче. Охотник из Совия и правда получился отличный – за все это время лишь две зимы они провели без мяса. В самую первую мальчишка с осени и до весны лежал на печи, не вставая и не произнося ни слова. Бур каждое утро обмазывал прожженные до костей руки холодящей мазью. Менял повязки несколько раз в день. Деревенская знахарка ничем помочь не могла, и Бур все деньги отдавал лекарям, добираясь до них порой сквозь тьму и метель, в которую даже звери по норам прятались. Делал все, лишь бы не пришлось отнимать приемышу руки, лишая его той крупицы надежды, которая поддерживала в нем призрак жизни. Как будто мало было того, что Бур оставил службу при княжеском дворе, чтобы сдержать слово, данное когда-то кровному отцу Совия, – спасти и защитить. Только весной, когда из леса запахло березовым соком и живицей, мальчик открыл полуослепшие глаза, глубоко вздохнул и попросил Бура помочь ему выйти на крыльцо. Там он долго сидел, глядя на мир, оказавшийся куда более жестоким, чем мальчик мог представить, и обещал. Молча, про себя, не проронив вслух ни слова. Но тем важнее и тверже были его клятвы. Не предавать себя. Выполнять обещания. Не поднимать руку на невинных. Ему пришлось учиться всему заново – потерянному, без привычного жара под кожей, избалованному, выросшему в семье, стоящей по правую руку от князя. Его учили воинскому делу, но Совий был уверен, что справится и без оружия. Потому вторую зиму им с Буром тоже пришлось затянуть ремни. Из бывшего воеводы и бывшего дейваса охотники получились не самые лучшие. Их спасла только любовь Бура к кузнечному ремеслу, которое тому пришлось оставить, когда его призвал к себе князь. Буревестник развозил свои изделия по окрестным селам. Снабдил всех приреченцев, но прибыли с того получил немного. Ни у кого, даже у головы, не было столько денег, чтобы по справедливости платить за оружие, что выходило из-под его молота. Впрочем, кузнецу важнее было закрепиться в маленькой глухой волости, нежели набить сундуки звонкой монетой, и потому вместо клинков он принялся ковать серпы, топоры да ободы для бочек. А Совий учился. И третью зиму они встречали уже с полными бочками мяса и в полушубках из волчьих шкур. Названый отец часто пытался показать ему, что жизнь в деревне, спокойная и размеренная, ничуть не хуже пестрой городской суеты. Она просто иная. Ровная и могучая, как речное течение. С мелкими завихрениями и водоворотами людских страстей. С глубокими омутами душ. С яркими солнечными бликами девичьих улыбок на поверхности. Бур был уверен: главное, что их отпустили живыми и не стали преследовать. Все остальное – неважно. Поначалу Совий отмалчивался. Потом спорил, пытаясь доказать Буру, что тот в своей жизни, кроме ратного дела, ничего не видел, а он, Совий, такие чудеса встречал, что Приречье – песчинка малая по сравнению с ними. Бур качал головой и советовал оглядеться по сторонам, но Совий его не слушал. Его душа умерла, а по земле ходила лишь пустая оболочка. Будто его собственный огонь выжег его дотла. Так было, пока не пришла она. Совий поймал себя на том, что то и дело подходит к калитке и словно ненароком смотрит в сторону ворот, ожидая, когда покажется белоголовая невысокая фигурка. Наверняка он услышит ругань Бреготы, а может, и ее ответ разберет – смысл не важен, только бархатное звучание, словно гладящее по щеке. Когда он впервые встретился с новой знахаркой Приречья, то поначалу толком и не разглядел ее – такой она казалась обычной, даже со своими белыми волосами. Но голос – он словно принадлежал не ей. Был слишком богатым и сочным для такой серой мышки. Этот голос пробудил в нем то сокрытое, что, как он считал, давно уже умерло, превратилось в пепел, да и тот остыл. Но оказалось, что нет. Не смогли старые колдуны полностью задушить его огненную суть. И в ответ на звучание беловолосой знахарки она снова пробудилась. Когда Бур заставил его сесть и строго, цепко держа взгляд, объяснил, что девушка – рагана, Совий уже знал об этом. Потому и пытался отстраниться, построить грубостью стену между нею и собой. Из страха, что ему показалось и сила не вернулась. Из страха, что о его восстановлении как-то узнают другие дейвасы и отберут у него эту крошечную искру. Но сильнее всего – из страха, что он выдаст Ясмену другим огненосцам и они заберут ее туда, откуда ни одна рагана не вернулась, – в Школу Дейва. Когда Бур согласился позвать Ясмену стать приреченской знахаркой, он не мог знать – откуда, ведь он не огненосец, – как именно реагирует сила дейвасов на присутствие незамужней раганы. Зато Совий знал. И теперь разрывался между жаждой прикоснуться к ней и желанием разозлить, обидеть, испугать – сделать все, чтобы она ушла. Исчезла, не оставив и следа. Забрала своего дурного коня и отправилась туда, где ее не достанет огненная ворожба. Туда, где она будет в безопасности. Но девушка, словно насмехаясь над его страхами, не исчезла и не озлилась, а прочно обжилась в Приречье, несмотря на колкий нрав и острый язык. Вошла в обросший мхом домишко и осталась там, словно всегда жила в этих стенах. Совий же с каждым днем все меньше готов был ее отпустить. Охотник прикрыл глаза и уперся затылком в теплое от солнца дерево. Лучики скользили по его лицу, щекоча ресницы и грея губы, и он представил на мгновение, что это рагана касается его, как тогда, в соловьиную ночь, когда он застал ее на своем месте, с которого любил наблюдать за Черницей и ее неспешным бегом между красноватых глинистых берегов. В тот день Совий отправился к реке после очередного спора с Буром. Ему надо было проветрить голову. В сердцах он наговорил названому отцу много глупостей, о которых уже жалел. Но идти на попятную было слишком рано. Обоим нужно остыть, подумать еще раз и признать, что некоторые вещи не избыть простым «извини». Бур хотел, чтобы Совий смирился, вот только охотник понимал, что этого не случится. Особенно теперь, когда появление раганы пробудило в нем силу, которую он считал мертвой. Совий так и не рассказал Буру, что сумел почувствовать эту слабую искру. Охотник с шумом продирался сквозь ветви, не слишком заботясь о том, чтобы не быть услышанным. Сегодня он не охотился – пусть звери и птицы разбегаются и разлетаются прочь. Совий вынырнул из темноты на обрывистый пригорок и раздраженно скривился: на скамейке, которую он сам вытесал и поставил, кто-то сидел. Парень не настроен был на общение и потому резко схватил незваного гостя за плечо, намереваясь невежливо попросить его убраться прочь. Человек не вскрикнул, только зашипел и резко обернулся. С его головы слетел капюшон, и Совий разжал пальцы, будто обжегшись. Прищуренными глазами, поджав губы, на него смотрела новая знахарка. И, судя по ее воинственному виду, освобождать место она не собиралась. – Что ты здесь делаешь? – выплюнул Совий, сверля ее таким же злым взглядом.