Марьяна. – Яся, не молчи! Ты ведь там жива? – голос Марьяны зазвенел паникой, и я поспешила вытереть предательские слезы. Совсем размякла. Что, если это обман? Вдруг дейвас задумал что-то еще более жуткое, чем выступление на площади? Страшная мысль нежданно обожгла нутро. Что, если тварь, убившая Анжея, на самом деле подчиняется дейвасам? Я молчала, не торопясь отвечать. Путь к спасению раскачивался перед самым носом, так и маня уцепиться за него и молниеносно выбраться из земляного мешка. Но страх, кажется, въевшийся в кровь, намертво сковал губы. – Ясмена! Прости меня, дуру, что не помогла тебе сразу! Отец запер, не дал сбежать. Сказал, что однажды чуть не потерял дочь и не хочет проходить через это снова. А еще сказал, что хоть тебя и уважает, но против дейвасов не попрет, потому что в ответе за всю деревню. Что ж это за уважение такое, что делит людей на нужных и ненужных, а, Ясь? Марьяна, кажется, собиралась снова расплакаться, и это было настолько не похоже на мою бойкую подругу, что я все-таки решилась и взялась за веревку. Мешковина с рук упала, и я затаила дыхание, вспомнив о подозрительном свечении, но, кажется, Сауле наконец решила дать мне передышку – оно исчезло. Рывок, неожиданно сильный для изящной Марьяны, вытащил меня из подвала, и в нос ударил запах тушеного мяса, капусты и углей. Воздух был спертым, но после плена он показался слаще, чем в мокром от дождя лесу. Я вдохнула полной грудью, и голова пошла кругом. Нащупала опору, оказавшуюся спинкой стула, и тяжело привалилась к ней, дыша как загнанная лошадь. Передо мной возникло обеспокоенное лицо подруги, и я с трудом сосредоточила на нем взгляд. – Эх, Яся, надо тебе в лес, там быстро в себя придешь. Я бы рада дать тебе отдышаться, но у нас и правда нет этих минут. Давай, родная, вот так – держись за меня. Совий, чего смотришь? Помогай! Я вздрогнула всем телом и отшатнулась так резко, что чуть не свалилась обратно в открытый подпол. Марьяна вовремя успела схватить меня за лацкан кафтана, и ткань опасно затрещала. – Я бы и рад, да она меня не подпустит, – тихо отозвался Совий. Я снова метнулась прочь от его голоса, но, видимо, зрение все же притупилось, потому что я влетела прямо в его руки. Он чуть сжал мои плечи – и тут же отпустил, будто обжегся. Я смотрела на него, тяжело дыша и сжимая полы кафтана, как оборотница – сброшенную шкуру. Ждала, что вот-вот он улыбнется по-змеиному и сделает что-то, что разобьет меня окончательно. Но Совий молчал, не отводя глаз. Он весь вытянулся по струнке, руки безвольно повисли вдоль тела. Не знаю, чего я ждала: извинения, смеха, признания? В конце концов он все же опустил потемневшие глаза. Указал на выход и тихо сказал: – Марьяна даст тебе одежду. Я подожду на улице и заодно присмотрю, чтобы никто не заинтересовался, что тут происходит. И ушел. Марьяна осторожно разжала мои пальцы и погладила ледяные руки. – Ты ему веришь? – выдавила я. – Кроме него, никто не рискнул мне помочь. Без Совия я не сумела бы тебя вытащить, даже крышку б не подняла, – Марьяна смотрела на меня взглядом побитой собаки, и мне стало стыдно, что подвергаю ее риску своим промедлением. Я мотнула головой и выдохнула: – Ладно. Что он там говорил про одежду? * * * Вещи были явно с мужского плеча, и я отчаянно гнала прочь мысли, что их запах мне слишком знаком. В платья Марьяны я бы не влезла, пришлось довольствоваться чем есть. Так что я подвернула штаны, застегнула ремень на последнюю дырку и потянулась за рубахой. Приглушенный вздох подруги раздался за спиной, и я резко обернулась: – Что случилось? – Честно говоря, я думала, дейвас что-то наколдовал, глаза всем заморочил. Но – Яся! – у тебя и правда знак лаумы. – Что?! С чего ты так решила? Марьяна подошла ближе и провела пальцем по моей спине. Щекотная энергия пробежалась от спины к рукам, и они едва заметно засветились, но тут же погасли. Я тупо уставилась на них, не желая признавать истину. – Не может того быть, – мой шепот звучал придушенно. – Я не такая. Я рагана. Я в жизни никого не убила. Я лечу, спасаю, даже когда не хочу этого. Я не убийца… На мне нет крови. Нет. НЕТ! Ты веришь мне? – я вцепилась в плечи Марьяны и встряхнула ее, как куклу. Подруга побледнела и заговорила со мной мягким успокаивающим тоном, который подействовал как ушат ледяной воды. Я закрыла лицо руками, чувствуя, как слезы обжигают кожу. Я стала слишком много плакать. Сотни весен назад лаумы были лучом света для жителей Беловодья. Девочки, рождавшиеся с даром водяниц, становились любимицами для всех. Волость, получившая такой дар от богов, могла забыть про голод и засуху на ближайшие четырнадцать весен. Когда юная лаума встречала свою четырнадцатую весну, она уходила из родных мест. Сначала – чтобы найти наставницу, которая обучила бы ее тонкостям водной магии и целительства. Потом – чтобы бродить по всем тропинкам, какие только можно измыслить, и помогать каждому, кому не повезло встретиться с навьими тварями. И лишь в глубокой старости водяница могла вернуться, если желала. Все изменилось, когда лаумы начали убивать. Никто толком не знает, из-за чего это случилось впервые. Только слухи, страшные и темные, вдруг понеслись моровым поветрием по тем самым тропкам, которыми ходили водяницы. Говорили шепотом, склонившись к уху любопытного собеседника. Говорили за закрытыми дверями, потрясая оружием. Говорили и оглядывались, стараясь держаться подальше от бегущей воды. Говорили о том, что вместо излечения лаума иссекла хворого ледяными когтями, превратив его в груду ошметков. Не прошло и седмицы, как новые слухи полетели навстречу – что другая лаума поселила в нутро поднявшего на нее руку воина страшного червя, питающегося плотью еще живой жертвы. А после – и третий ветер принес вести: лаума вернулась в родное селение и обрушила на него огромную волну за то, что ее встретили недостаточно приветливо. И теперь там, где стояли дома, звучал смех и бегали дети, осталось только молчаливое озеро, прозванное Чашей Слез. Из спасительниц и защитниц лаумы в одночасье превратились в чудовищ. Куда более страшных, чем навьи твари, ведь им верили и ждали от них помощи. И лишь дейвасы сумели справиться с ними – одним ударом, уничтожившим разом всех водяниц. Но память о них до сих пор вселяла в сердца людей страх. Лаумы могли выглядеть по-разному и носить разную одежду. Отличить же их можно было по белым волосам с серебряными прядями и метке Сауле на спине. Все время, пока я сотрясалась в беззвучных рыданиях, Марьяна поглаживала меня по плечу и шептала какую-то ерунду про то, что все будет хорошо. Наконец я последний раз хлюпнула носом и отодвинулась. Виновато улыбнулась черноволосой девушке: – Странно, что Совий еще не пришел нас поторопить. – Ты уложилась в отведенное время, – улыбнулась подруга, с беспокойством рассматривая мое лицо. – Но все же оно заканчивается. С улицы раздалось лисье тявканье, и Марьяна засуетилась, уничтожая следы нашего побега. Перед тем как уйти на улицу, Совий закрыл подвал на замок. Девушка же смела мою порванную сорочку и кафтан огненосца с пола и швырнула в загудевшее пламя печи. Я скрутила волосы в тугой узел, перетянув их шнурком, закрепила его на лбу и встряхнулась по-звериному, проверяя, чтобы ничто не мешало движениям. Вытерла последние слезы и смахнула соленую жидкость в тот же огонь, где обугливалась тяжелая черная ткань. Облачко пара быстро развеялось в духоте спящей кухни. Я повернулась спиной к очагу и, не оглядываясь, шагнула в густую ночь. Ночное Приречье напоминало заброшенное кладбище. Ни в одном доме не светились окна. Будто всех селян сморил сон – или же они все разом выпили настойку сон-травы. Дома высились угрюмыми горбатыми пятнами тьмы, щетинились острыми краями крыш и жуткими фигурами флюгеров. Небо укуталось в черный мех облаков, напоминавший одеяние дейвасов. Лицо мгновенно стало мокрым, то ли от мелкой дождевой мороси, то ли от белесого тумана, стелющегося по безлюдным улицам. Лес за оградой встревоженно шумел, будто пытался предупредить о чем-то. Воздух был пропитан густой предгрозовой тяжестью, такой удушающей, что у меня мгновенно разболелась голова. Я шагнула вперед, и нога тут же увязла в размягченной земле. – Перед тем как лаумы исчезли, они полюбили являться в тумане, укутанные в дождевые струи, – протянула Марьяна. Тяжелый сладкий запах кружил голову и смыкал губы. Эта ночь родилась из бесконечной тьмы не для людей. И они очень правильно сделали, что попрятались по домам, погасив живой свет. Сейчас он стал бы лишь маяком для настоящей нечисти. – Марьяна, перестань, – прошипел Совий. Я должна была почувствовать благодарность, но вместо этого скривилась, давя зуд любопытства, так не к месту разбуженный байками подруги. Мне хотелось расспросить Марьяну обо всем, что ей известно о лаумах, пусть даже то будут страшные истории и глупые слухи, но она уже обиженно поджала губы и прервала рассказ. Охотник внимательно смотрел по сторонам, пока мы, прижимаясь к заборам, крались к конюшне. Не знаю, какие нечистые силы тянули меня за язык, но я продолжила за нее: – Когда-то лаумы помогали людям. Были источником света и надежды. Что же случилось с ними, почему они подняли руку на тех, кого клялись защищать? Порыв ветра обжег лицо холодом, и я взмахнула ресницами, смаргивая капли. – Водяницы не только занимались целительством, но и писали книги. Они хотели передать свои бесценные знания людям, чтобы те больше не были так беспомощны перед навьими тварями. Я читала труд лаумы Яросветы «О природе болезней телесных» и заметки лаумы Златовицы «Три царства и нити, их связующие». Там было столько сведений о том, как лечить сложные болезни безо всякого колдовства!.. Два удивленных взгляда скрестились на мне, и я осознала, где нахожусь. Замолчала сконфуженно и потупила взгляд. Хотя мне хотелось кричать во все горло, что это несправедливо! Несправедливо, что величайшие целительницы превратились в опьяненных жаждой крови чудовищ, несправедливо, что за любым, в ком подозревается хоть капля их наследия, открывается охота, несправедливо, что за века никто так и не нашел ответ – что случилось и как не допустить повторения этого кошмара! Но жизнь вообще имеет мало общего со справедливостью. И потому я лишь прокусила насквозь губу, но говорить о водяных ведьмах перестала. – Ясмена, – протянул задумчиво Совий, – сдается мне, ты многого не рассказала о своем прошлом. – А ты сам? – парировала я. – Помнится, сказал Болотнику, что читать любишь. И где же это ты книжки об устройстве иерархии дейвасов нашел, в дупле или под камушком? Наверно, там и про то, как смертельно опасные раны за считаные часы залечивать, тоже написано было? Так поделись! Лис умолк и только покачал головой. Я окатила его презрительным взглядом и отвернулась. Туман облизывал нас холодным языком, путался в волосах и усеивал одежду серебристыми капельками. Честно говоря, я бы не удивилась, если б нам навстречу вышла худая высокая женщина, одетая в простую дорожную одежду, – именно так выглядела лаума Яросвета, изображенная на форзаце «Природы болезней…». Даже странно было увидеть не жуткое чудовище, а всего лишь усталую женщину в годах. Впрочем, возможно, дело в том, что книга была написана еще до того, как лаумы сошли с ума. Мы обошли дом Бура со стороны двора. Пирожок в конюшне не спал: я слышала, как он тревожно мечется по стойлу, то и дело ударяя подкованными копытами в стены. Лис звякнул ключами, и я ужом ввинтилась перед ним, торопясь к своему четвероногому другу. Пирожок радостно зафыркал, увидев меня, и зашлепал губами, вытянув морду над стойлом. – Прости, друг, яблочко прихватить не удалось, – шепнула я, гладя мягкие ноздри. Лис открыл загон, и я вцепилась в поводья, нашептывая в настороженное ухо, что нам надо осторожненько выйти из деревни, а там поскачем, ух, поскачем – наконец-то ноги разомнем! Ничего не подозревающий конь доверчиво бодал меня головой и приплясывал, высоко поднимая плотные мускулистые ноги. Я с тоской подумала об Одуванчике и понадеялась, что хотя бы он сейчас в безопасности. У ворот снова не обнаружилось ни единой живой души. Руны вспыхивали едва заметно, никак не изменив ни ритма, ни яркости при нашем приближении. В душе шевельнулось нехорошее предчувствие. Но Марьяна уже совала в руки сумку с провизией, а Лис торопливо снимал засовы, и я отмахнулась от тревожных мыслей. Подруга крепко обняла меня на прощание. Я молчала, не зная, что говорят в таких случаях. Мы обе понимали, что вряд ли когда-то еще увидимся. Какими словами можно было передать то родство, которое возникло между нами? Марьяна единственная никогда не сомневалась в моей человечности – всегда была рядом, в какую бы передрягу я ни попадала. Даже сейчас я понимала, в какой опасности ее оставляю, и едва удерживалась, чтобы не позвать ее с собой. Только понимание того, что мой путь еще более темен, чем нынешняя ночь, удерживало от опрометчивых слов. Поэтому я лишь ответила на ее объятие и прошептала: «Благодарю». Марьяна всхлипнула и взъерошила мои волосы.