– Такова плата, – вмешался третий голос, и из темноты, незаметно упавшей на Убежище, вынырнула Яросвета. За ней следовали лаумы – их стало гораздо больше, по-видимому, водяницы вернулись с охоты. Я чувствовала их пристальные взгляды, но не ощущала в них ни радости, ни ликования. Только голодное ожидание и нетерпение, от которого начинали подрагивать пальцы. Они слишком долго ждали возвращения в Явь, чтобы в них остались силы на радость. – Будет честно отомкнуть границу тем же ключом, каким она была закрыта, – продолжала Старшая. – Только так справедливость будет восстановлена и мы сможем вернуться в мир живых. Разве тебе этого не хочется? Перестать быть вечно гонимой, перестать вздрагивать, когда кто-то называет тебя лаумой. Пользоваться данной тебе силой с полным правом и постигать все ее тайны и глубины? Все, что для этого требуется, – провести обряд. Малая цена за спасение, не так ли? Голос Старшей стал мягким, точно пуховое одеяло, и ласковым, как касание шелковой ленты. – Я не убийца, – возразила я хмурясь. – Я всегда гордилась тем, что спасаю жизни, а не отнимаю их. Выберите кого-нибудь другого, я не гожусь. – Милая девочка, это не будет убийством. Через три дня ты наконец-то вернешь нам то, что было отнято – из зависти, жажды власти и слабости. Старшая подошла ко мне и положила руку на плечо. Прикосновение напомнило мне, как когда-то береза опустила свои ветви, приветствуя меня в лесу – обычном, живом лесу. Уже в который раз почудилось, что лаумы только выглядят как люди, но на самом деле давно уже стали кем-то иным. Кем-то, кто близок Чаще – но не миру Яви. Ее голос звучал тихо, а слова били в самое нутро: – Вспомни, сколько раз ты подвергалась гонениям из-за своего дара – чудесного, призванного нести свет и спасение? Как часто тебя называли отродьем, клеймили нечистью и прогоняли прочь, угрожая лишить жизни? Всего этого не было бы, если б не зависть дейвасов и людей. Подумай хорошенько: хочешь ли ты продолжать жить в нынешнем мире, когда можешь изменить его и вернуть ему добро? – Вот только было ли добром то, что вы стали использовать свой дар, чтобы свергнуть князя? А, свободные целительницы? Захотели власти, да такой, чтобы никто и слова не смел сказать, и начали убивать негодных. Вы расплатились за собственные амбиции. Вы сами виноваты в том, что произошло. Голос Совия резанул по ушам, и я словно очнулась от чар, навеянных напевной речью Старшей. О чем он говорит? Яросвета выпрямилась и зашипела, теряя сходство с человеком: – Заткните его! Одна из лаум щелкнула пальцами, и на шее дейваса сжалось туманное кольцо. Он захрипел, царапая кожу ногтями. Старшая улыбалась, глядя, как он корчится. Я прикусила губу, разрываясь от непонимания, кто из них говорит правду. В то же время я видела: оба верят в то, что говорят. Вот только у любой правды всегда есть несколько лиц. Глаза Лиса начали закатываться, и я не выдержала: – Хватит! Прекратите! Он же нужен вам для обряда, что будет, если вы угробите его сейчас?! Старшая неохотно махнула рукой, и кольцо расширилось. Совий рухнул на пол, кашляя и с жутким хрипом пытаясь вдохнуть. Кое-как справившись с собой, он поднял голову и криво улыбнулся мне сквозь упавшие на лицо огненные пряди волос, припорошенные серой пылью. Я подняла взгляд на Старшую: – Я устала и хочу отдохнуть. – Пойдем, – кивнула лаума. – Я провожу тебя. Она указала на клетку: – Следите за ним! Служители Дейва всегда были мерзавцами, и у них было достаточно времени, чтобы практиковаться в своем главном умении. И оповестите всех – Белая кровь наконец воссияла. Скоро мы вернемся в Явь, сестры! Лаумы ответили ей звериным воем и клекотом, ничуть не напоминая мудрых целительниц, живущих в ладу с миром. Я отвернулась от них и пошла за Старшей, всеми силами уговаривая себя не оглядываться. * * * Лаумы походили на высохшие коряги. Если когда-то в их телах и были краски, то сейчас они все стерлись, оставив только белое и серое. Я подцепила прядь собственных волос. Лаумы танцевали вокруг белого пламени, высоко подпрыгивая и припадая к земле. Их косы змеились вокруг худых тел, потрескивали вплетенные в них амулеты из серой глины, какие-то палочки и обрывки тканей. Старшая глядела на меня сквозь пламя, такое же седое, как вскормившие его водяницы. Я чувствовала ее взгляд, словно коготь, скользящий по лицу: чуть дернись, и надорвет кожу, пустит кровь. Я упорно смотрела в огонь, пляшущий в гнезде из сухих серых ветвей. Краем глаза заметила, как к Яросвете подошла молодая водяница с деревянным подносом в руках. На нем стояли грубо сработанные глиняные стаканы, в которых плескалась густая темная жидкость, и глиняная же тарелка. Стопкой возвышались ноздреватые лепешки, пар от которых смешивался с дымом костра. Яросвета взяла лепешку и принялась отщипывать от нее маленькие кусочки, закидывая их то в рот, то в танцующий огонь. Лаума ждала, не разгибая спину, пока наконец Старшая не кивнула ей. Девушка двинулась вкруг костра, и я не сразу поняла, что она идет ко мне. Мой взгляд заполошно метнулся по сторонам, но гибкая худощавая водяница уже кланялась мне, протягивая угощение. Я невольно принюхалась: в желудке не было и маковой росинки с того мига, как мы с дейвасами ступили под сень Чащи, и я была уверена, что вот-вот почувствую голод. Но он все не приходил, и даже вполне приятный запах свежего печева, приятно щекотнувший ноздри, не пробудил сосущую пустоту в животе. Я качнула головой, отказываясь от угощения. Лаума не изменилась в лице и исчезла так же молча, как появилась. Я снова уставилась в пламя. Годы в Чаще научили водяниц выживать. Их движения были скупы, шаг беззвучен, дыхание едва улавливалось. Когда кто-то из жительниц Убежища вдруг появлялся рядом со мной, я невольно шарахалась от испуга. Но бесшумнее всех двигалась Яросвета. Вот и сейчас она опустилась на нагретый камень подле меня, неощутимая, словно навья. – Ты не ешь нашу пищу, – помолчав, спокойно сказала Старшая. – Я не голодна, – я сложила руки на коленях, надеясь, что их дрожь не слишком заметна. – Или боишься сказок о том, что тот, кто вкусит еды в загробном мире, станет его частью? – В любой сказке есть крупица правды. В последнюю седмицу я только и убеждаюсь, как это верно. Яросвета ухмыльнулась – вроде бы спокойно, но мне почудилась тень, скользнувшая по ее лицу. – Для того чтобы погибнуть, не обязательно заходить в Навь. Порой достаточно не суметь пересечь мост. – Что? – я наконец повернула голову в сторону расслабленно покачивающей в руке стакан Яросветы. Мой жгучий взгляд никак не потревожил лауму, зато ее слова лишили меня покоя. – Дом, в котором ты поселилась. Ты знаешь, кому он принадлежал до тебя? – Приреченской знахарке, – осторожно отозвалась я. В груди шевельнулся комок жгучего холода. – Ее звали Вожена, – Яросвета подняла лицо к невидимым под пологом Чащи небесам и закрыла глаза. – И она тоже была рага-ной, как и ты. Только прятаться умела лучше да друзей не заводила – боялась, что все умрут. – Вы ее знали? – я развернулась к Яросвете всем телом и даже подалась вперед. Мне ведь всегда хотелось понять, кем была бывшая хозяйка моего погибшего дома, но никто не пожелал мне ответить. Яросвета отпила из стакана, чуть поморщилась. Отерла ладонью потемневшие губы, посмотрела на руку. Один за другим согнула пальцы, будто примериваясь вцепиться в чью-то глотку. Я поерзала, то ли в нетерпении, то ли пытаясь сбросить оцепенение, окутавшее меня при взгляде на черные загнутые концы ее когтей. Открыла было рот, чтобы повторить вопрос, но лаума заговорила: – Вожена, как и многие до нее, откликнулась на наш Зов. Ей оставалось сделать последний шаг, она уже стояла на берегу Черницы и плела заговор, но… – Она не смогла, да? Яросвета кивнула и залпом допила взвар. – Оборвала нить ворожбы и отступила. Вернулась в деревню и спряталась в своей избе, как крыса в норе. Старалась не приближаться к реке, за водой посылала мальчишек и даже сны свои сумела отгородить на время. Выражение лица Старшей изменилось, по ее лицу пробегали туманные блики, и она казалась еще меньше похожей на человека, чем при первой нашей встрече. Лаума сжимала стакан все сильнее, и я зачарованно глядела, как из-под ее пальцев брызнула глиняная крошка, а после вся посуда с хрупаньем обратилась в осколки, осыпавшиеся с ее ладони. – Сны и видения – часть навьего мира. Мы не могли уйти из Чащи, и нам пришлось учиться сосуществовать с нею. Со всеми ее правилами и законами. Мы сумели найти лазейку… – Вы управляли снами! Посылали видения так же, как и мне, да? И Божене тоже? – Мы не просто управляли сновидениями. Для нас они стали тропой. Нитью, по которой мы могли дотянуться до человека даже в мире Яви. И заставить его сделать то, что необходимо. Глаза Яросветы недобро сверкнули, и я проглотила вопрос, готовый сорваться с губ. Но Старшая знала, о чем я спрошу. – Вожена отказалась прийти на помощь сестрам. Тогда я ее наказала. Я почувствовала, как дурнота подступает к горлу, и порадовалась лишь тому, что желудку нечего было из себя извергать. Яросвета убила ее. Убила свою сестру… а может, дочь или внучку. Не простила ей малодушия и слабости. Не позволила жить, когда лаумы томились в заточении. Всегда ли в Яросвете была эта жестокость? Или такой ее сделала Чаща? Я не знала. Внутри все застыло, словно прихваченное морозом. – Ты дрожишь, – бросила Старшая. – Я прикажу Ртути и Сере, чтобы они затеплили очаг в твоем доме. – Благодарю за заботу, – я едва шевельнула губами. Перед глазами плясало белое пламя, а я видела в нем лицо той, в чьем доме почти обрела покой: оно кривилось от боли, и зубы странно белели в заполненном кровью рту. Я не заметила, как Яросвета ушла. От мечущихся серых фигур и жара пламени у меня кружилась голова. Я встала и на негнущихся ногах направилась в сторону землянок. За пределами Убежища шумел и вздыхал лес: скрипели корни, щелкали ветками-клювами жутковатые деревья, вдалеке тоскливо выла какая-то голодная тварь. Весь облик Чащи дрожал, затянутый дымкой, будто от жара, ее облик поминутно менялся – едва заметно, сбивая с толку, путая мысли. Я с трудом отвернулась от нее и отправилась на поиски своего ночлега. Все землянки казались одинаковыми. Сердце снова тоскливо сжалось: в людских деревнях и наличников-то одинаковых не встретишь, у каждого дома свое лицо. Идя по Убежищу, я никак не могла отделаться от ощущения, что все это лишь дурной сон. Я сравнивала портреты с обложек прочитанных книг с встречающимися на пути женщинами, больше похожими на мавок или лесавок. Сухие тела. Горящие алым светом глаза. У всех поголовно длинные белые волосы. Большинство плело косы, только Яросвета носила их распущенными, заплетая всего пару косичек по бокам от лица. Словно Чаща выела из них все цвета вместе с жизнью… Ноги донесли меня до домишки, напоминающего гнездо ласточки. Его стены были сделаны из глины – такой же серой, как вездесущий песок, укреплены ветками и крупными валунами. После разговора с дейвасами Яросвета привела меня к этой землянке и сказала, что здесь я буду ночевать. Она приставила ко мне двух то ли охранниц, то ли стражниц, Ртуть и Серу, которые неотступно следовали за мной бесшумными тенями. Старшая сказала, что они будут оберегать мой покой и помогут сдержать влияние Чащи, подчас слишком тонкое и незаметное. Ртуть и Сера застыли по обеим сторонам от мазанки, сливаясь с ней пепельным цветом кожи, а я нырнула внутрь. Мне было неловко от их присутствия: высокие лаумы выглядели так, словно не защищали меня, а стерегли. Я прикусила губу и постаралась прогнать нехорошие мысли. В конце концов, меня не заперли и не запретили бродить где вздумается. Не слишком-то это похоже на плен. В голове крутились обрывки разговора двух дейвасов, но я так и не придумала, как выручить Совия и обойтись без кровопролития.