Там, возле костела, тоже творилось странное. Исчезло, будто бы вообще никогда его и не было, солнце, небо закрылось тяжелыми облаками. Брызнули мелкие злые капли. И, будто испуганная этим слабыми струями, льющимися из свинцовых туч, толпа охнула и подалась было назад. Но выходящие на площадь улицы были уже перекрыты: выстроенная в две шеренги беззащитная на первый взгляд герцогская гвардия стояла надежно, первый же натиск перепуганных людей заставил их обнажить палаши. И все это вместе, а еще и странный давящий ужас, повисший над площадью, будто погребальный набат, сделал то, чего никогда бы не сделали ни жандармские подразделения, ни шквальный ветер и град. Люди рванули в разные стороны — так тесто неудержимо выпирает из квашни, так бурлит кипящее варево... не разбирая дороги, не видя перед собой никого, не щадя в своем отступлении ни детей, ни женщин и стариков. Колокола на костельной звоннице роняли глухие тяжкие удары. Ветер рвал лиловые и багряно-белые штандарты, которыми ради праздника были украшены и улицы, и площадь. Какое-то мгновение, еще помня себя, он видел Варвару, различал ее в толпе, отчетливо понимая, что еще мгновение — и их разнесет в разные стороны, а это значит, что и там, на холме, ему не суждено победы... … оскаленное, волчье лицо Пасюкевича. Липкие, бурые, будто залитые болотной жижей, стебли травы у самых глаз... еще чье-то лицо, больше похожее на звериную морду. Занесенный над ним двуручный меч — такой реальный, что и во сне не приснится, иззубренное тяжелое лезвие, масляный блеск мокрого металла. Почему медлят с ударом? Он так и не понял, повезло ему или нет. [1] В.Короткевич, перевод автора Часть третья. Уж и корона. Глава 9. Крево. Лишкява, Мядзининкай. Апрель 1908 года. Мелкие волны бились в каменистый берег. Моросил дождь, ветер нес по низкому небу сизые, набрякшие дождем тучи. Он лежал на берегу, почти у самой воды, уткнувшись лицом в колючий холодный песок, и смотрел, как тяжело переваливаясь, бредет к реке утиная стая: селезень и две утицы, и короткое злое солнце, пробившись на мгновение из-за туч, окрашивает яркой зеленью перья на птичьих шеях. Болело все, что только может болеть. По сравнению с этим Яров удар веслом по голове примерно год назад на реке в заброшенном поселке Ликсна казался просто невинной шуткой. И теперь Анджею вообще чудилось, что все это произошло не с ним, а с каким-то совершенно посторонним человеком, он даже понятия не имел, как его зовут... Из последних сил он поднялся. Метнул на скорчившуюся рядом девицу быстрый взгляд. — Вставай, пошли. Варвара даже не шелохнулась. Тогда он вздернул ее, поставил на ноги. С ледяной заботливостью поправил разорванный воротник ее нищенского жакета. — Ты мне надоела, — сообщил угрюмо. — Тогда оставьте меня в покое, — предложила она. Голос был — как стертая монета, без единой интонации, и лицо тоже ничего не выражало, ну разве что усталость и тоску. Анджей ощутил, как неудержимо, против его воли, поднимается откуда-то со дна души слепая темная волна. Он знал — еще немного, и он не сумеет сдержаться. — Непременно, — согласился он с нехорошей ухмылкой. Присев на корточки, зачерпнул пахнущей тиной воды, обтер лицо, сморщился, когда от влаги защипало многочисленные ссадины. — Только слегка погодя. У меня, моя радость, вообще-то много работы. Так что выяснение отношений придется слегка отложить. А как выясним — я тебя отпущу. Честное слово. Он нисколько не сомневался в том, что Варвара ему не поверила. — У вас кровь, пане, — обеспокоенно заметил Тумаш, распахивая перед Анджеем дверцу авто. — Знаю. — Утритесь хоть, а то как приедем в канцелярию, девки тамошние в обмороки похлопаются. Анджей молча прижал к лицу протянутый платок. От такой заботливости проще удавиться. Опираясь на руку Тумаша, он поднялся по некрутому склону от реки на мостовую. Постоял, подставив дождю лицо и слушая тонущие в тумане звуки сирен «скорой помощи». Отсюда он не мог видеть того, что творится на площади, но представлял себе это очень хорошо. Тумаш топтался рядом, зыркал из-под кепки на Варвару бешеным взглядом. — Небось это все она натворила, ведьма чертова. — С чего ты взял? — вяло огрызнулся Анджей и, с трудом удерживая себя от болезненных охов, уселся в машину. — А кто как не ведьма? Вона как глазишшами крутит! Чисто ведьма и есть. И давка на площади, як бога кохам, ее рукдело! Как приедем до канцелярии, я ее, ваша милость, сразу в камеру закрою. Анджей придержал готовую захлопнуться дверцу авто. Высунулся наружу, помолчал полминуты, чувствуя, как оседает на лице мелкая дождевая морось. — Если хоть волос упадет с ее головы, я тебя сам закрою, — сказал он наконец. Каждое слово отдавалось в затылке тупой болью. — Так закрою, что и не найдет никто. Ни свои, ни чужие. Лет на десять. — Да за что ж?! — За длинный язык. Варвара, садись в машину! Тумаш, поехали, хватит уже болтать. Дождь хлестал в окна, по стеклу бежали слепые потоки воды. Варвара сидела, отвернув лицо, со сложенными на коленях руками. Примерная ученица на экзамене в гимназии. Если бы не разорванная жакетка, не растрепанная коса и грязные дорожки на щеках. А еще напряженный, остановившийся взгляд и закаменевшие плечи. По-хорошему, нужно было бы ее как-то успокоить, хоть спасибо сказать, что ли, ведь дураку же понятно, кто вытащил его из этой бойни на площади, но не было сил. Анджей скосил глаза на лежащую у него на коленях папку. Шустрый Тумаш уже расстарался с отчетом. Господи, сделай так, чтобы цифры, которые спрятаны там, под кожаной обложкой, оказались далеки от его предположений. Чужая жизнь — это такая малость на твоих весах, Господи… В Ниде погибло пятьдесят четыре человека. Здесь, на площади — он раскрыл папку и долго вглядывался в убористый почерк, в расплывшиеся от дождя карандашные строчки — девятнадцать. Еще с полсотни раненых. Имена, длинный столбец имен и фамилий. Предполагаемый возраст. Он точно знал, что виновен в каждой из этих смертей. — Отпустите меня, — проговорила Варвара едва слышно. — Пожалуйста. Я не хочу никуда с вами ехать. Я вообще знать вас не желаю. — Помолчи, — сказал он и сам не узнал своего голоса. В дождевом сумраке черты ее лица расплывались, смазывались, точно исчезая. Кажется, она плакала. — Ну зачем я вам? — Помолчи. Негромко заурчав мотором, машина тронулась с места. Сдвинулись, превратились в косые летящие штрихи дождевые струи. Анджей молчал. — Вы, наверное, очень жалеете в душе, что крепостное право в этой стране отменили сто лет назад, — сказала Варвара. — Почему? — удивился он. Вопрос был некстати, он вообще плохо соображал, что нужно сейчас говорить и что делать. Странно, он даже облегчения не испытывал от того, что она наконец нашлась. Что вот сидит рядом, и он может в любое мгновение протянуть руку и коснуться ее волос, щеки, услышать дыхание… и значит, все те, кто пытался убить его там, на холме, доказывая, что он значит для Райгарда не больше, чем вот эти ползущие по стеклу капли, могут подавиться своими аргументами. Но это он объяснит им потом. — Я же не ваша собственность. А так бы вы могли распоряжаться мной на совершенно законных основаниях. — И что? — спросил он равнодушно. — В суд подашь? За противозаконное ограничение личной свободы. — Не подам… — Варвара вздохнула. — Только я все равно не понимаю… — Потом, — сказал он и закрыл глаза. Тяжелой тупой болью ныл затылок, и под веками бежали и никак не могли остановиться разноцветные круги и звезды. — Все потом. — А сейчас? — А сейчас мы вернемся в город, и я буду работать. А ты будешь сидеть в углу и молчать. И если ты скажешь хоть слово, Богом клянусь, я удавлю тебя своими собственными руками. Несмотря на то, что носился за тобой без малого год по всей стране и думал, что подохну, если не найду. — За-ачем?! — теперь пришел ее черед удивляться, и Анджею сделалось не по себе, такое всамделишнее непонимание было в ее голосе. Куда и слезы подевались… — Затем, — сказал он и снова раскрыл папку с отчетом, искренне желая, чтобы и Тумаш с его служебным рвением, и Варвара, и весь белый свет провалились в тартарары. Почти три десятка задержанных. Женщины. Средний возраст — от двадцати до пятидесяти. Ему предстоит бессонная ночь, Господи спаси и помилуй. Потому что иначе, по законам Короны, их всех ждут неминуемые муки, допросы — уже без его участия — и смерть. От того, что ведьм в этой стране перестали сжигать на кострах лет двести назад, их участь не сделалась легче ни на йоту. — Ну да, — проговорила Варвара после некоторого молчания, и голос ее звучал так, как будто бы она наконец смогла решить невероятно трудную, заведомо не решаемую задачу. — Я же забыла совсем. У вас работа! Должность солидная, обязанности трудные… это же, наверное, нелегко — женщин допрашивать и пытать. Как там?.. «Да погибнет скверна!» Так? Я даже где-то читала похожее… А скажите, пан Кравиц, я тоже… объект для вашей работы? Он долго молчал и смотрел в свои бумаги, и только дергалась щека, мелко и страшно, и стучал в стекла дождь. Потом Анджей поднял голову. Ничего человеческого не было в этом лице, на котором одна бровь была выше другой, а глаза — серый и изжелта-зеленый — смотрели сквозь Варвару, не видели ее, как будто она превратилась в стеклянную статую. — Заткнись, — сказал Анджей наконец. У него был такой голос, что Варвара съежилась и забилась поглубже в подушки сиденья, и до самого конца пути не произнесла больше ни единого слова. — Иди за мной. Быстро. И пожалуйста, не задавай вопросов. Делай то, что тебе говорят. Поняла? Варвара угрюмо кивнула. Похоже, после недавнего разговора в салоне Анджеевой машины у нее просто не осталось сил, чтобы спорить. Но мрачный блеск в глазах, который Кравиц успел заметить, несмотря на опустившиеся на город влажные апрельские сумерки, сказал ему больше, чем показное Варварино послушание. Они стояли на крыльце канцелярии Синода, под широким портиком, дождевая морось залетала под колонны и сеялась сквозь мутный фонарный свет. Сзади топтался с так и не раскрытым зонтом Вацак. Варвара то и дело на него оглядывалась, и Анджей искренне не понимал, зачем. Впрочем, он слишком многого не понимал в этой девице... то недосуг ему было, то представлялось пустяками, напрасной тратой времени, и эта беспечность его едва не погубила. — Ну, раз поняла, тогда пошли. Тумаш, распорядись, пускай их приводят по одной. Через четверть часа. Помощников не нужно. Секретаря тоже. — Пан один работать будет?