— Не могу. Страшно. — Сейчас-то чего? — спросил он совсем тихо. Повыше подтянул Юлии на плечи сползающий клетчатый плед. Если бы не шорох шин и не влетающий в приоткрытое переднее окно запах влажной зелени, могло бы показаться, что они — дома, на диване у камина. — Рано еще… бояться. У тебя еще будет такая возможность. Потом. Теперь спи. Яр? Тот обернулся с переднего сиденья. — Пан Гивойтос думает, сейчас уместно? — А черт его знает. Ну и какая разница — когда… А к тому времени, как мы будем в Омеле, я хотел бы точно знать, что происходит. — Мы едем в Омель? — удивилась Юлия. — Да. Помолчи сейчас, пожалуйста. Яр, так что? — Секунду. — Яр повозился, зажигая подвешенную на медном крюке над приборной панелью лампу, и когда салон авто залило теплым светом, протянул за спину развернутый лист карты. Юлия отодвинулась к самому краю сиденья: ей сделалось до смерти обидно от того, что эти двое позабыли о ее существовании в одно мгновенье. Но карта, испещренная множеством странных пометок, под которыми терялись названия городов, и только реки проступали, будто вены, притягивала взгляд, точно магнитом. — Вот, смотри сам. Они перешли Черту в двадцати милях от Омеля. Точнее, между Омелем и Ликсной. Тех деревень, которые помечены черным, уже считай что нет. — Движутся куда? — Через Омель на Крево, еще куда же. На какого лешего сдалась им шеневальдская столица… хотя, думается, это всего лишь вопрос времени. — Его сиятельство известили? — Нет. Его сиятельство за каким-то лядом спешно выехал в Крево. Поездом. Если и можно успеть, то только в Омеле. По счастью, в этой стране машины пока ездят быстрей, чем поезда. Анджей молчал и смотрел на карту, и это почему-то было так страшно, что Юлия отвела глаза. Она даже представить себе не могла, что это значит — «этих деревень считай что нет». Как это — когда приходит тьма и проглатывает все. И дома, и людей, и домашнюю скотину — все, вплоть до старой груши за околицей… Они ехали по мосту через вышедшую из берегов Кревку, в полной темноте, рассекаемой только светом автомобильных фар, но и этого хватало, чтобы ощущать внизу и на много стай к горизонту и слева, и справа огромное пространство воды. Молнии полосовали небо, которое никак не могло пролиться дождем. Молчали. — Яр... — наконец позвал Анджей. — Да, Гивойтос? — Так что же это, Яр? — Война, ясный пане. Это война. Наконец-то хлынул дождь. *** Омель, Лишкява. Конец мая 1908 года. — Ваше сиятельство, Омель через полтора часа. Ваш завтрак… Он кивнул. Пожалуй, слишком резко, накрахмаленный, жесткий ворот мундира оцарапал подбородок золотым шитьем. Как выражаются в этих краях, холера на эти условности, дурацкий церемониал, из-за которого он не имеет права, придя в себя после полубессонной ночи, закутаться в привычный шлафрок. Интересно, его денщик тоже — в сапогах спит? Герцог Ингестром Витольд Франциск ун Блау позволил себе усмехнуться. На серебряном подносе, в походном фамильном же серебре, остывал завтрак. Непременная для уроженца Шеневальда овсянка, яйцо всмятку, поджаренный бекон. Герцог с ленивым раздражением помешал в похожей на наперсток чашечке кофе. До Омеля чуть больше часа. За окном, полускрытые фестончатыми занавесками, тянулись унылые поля, окаймленные редкой полосой разлапистых сосен, и было непонятно, что это — поля или, все-таки, болота. Ветер трепал растущие у края низкой насыпи космы жухлой, изжелта-белой травы. Как будто не весна на дворе, а глубокая осень. Витольду мучительно захотелось туда, под это низкое дождевое небо, вдруг оказаться в седле, наплевать на все, на тягомотную скуку ежегодной инспекторской поездки в эту варварскую Лишкяву… — Йоганн! В дверной проем всунулась кунья мордочка ординарца. — Ваше сиятельство? — Передай машинисту, пусть остановят поезд. Он испугался так, что даже веснушки побледнели. Витольд ун Блау в раздражении стукнул ложечкой о поднос. — Йоганн, вам что-либо неясно? Очевидно, бедняге Йоганну хотелось сказать многое. Но Витольд ун Блау, как всякий образованный правитель, не видел ничего зазорного в том, чтобы любопытствовать не только официальной культурой, но и суевериями находящегося под его протекторатом края. Эти суеверия, дичайшие порою до изумления, приводили его в ярость. Он знал, что за полторы сотни лет, прошедших с Болотной Войны, в этих суевериях мало что изменилось. Это было неправдоподобно, но всякий живущий здесь литвин твердо верил в собственноручно выдуманные ужасы. Удачно подкрепляемые стараниями шеневальдской Инквизиции. Надо будет спросить при случае у Кравица, нынешнего ее главы, как это так выходит и для чего нужно. Когда следовало бы бороться с невежеством, сеять разумное и вечное, нести добро и свет… А получаются дикие бредни, в которых за каждым кустом прячется зеленая навья рожа, и шаг вправо — шаг влево от проложенной тропки, и поминай как звали. Если верить этим россказням, тогда получается: задумает герцов выйти из поезда во чистом поле – и… не худо бы проверить, что последует за этим «и». Витольд Франциск ун Блау не считал себя беспамятным человеком. Напротив, он прекрасно помнил собственный ужас и отчаяние, не дававшие ему спать по ночам еще совсем недавно… до того момента, пока Кравиц не согласился вернуться в должность. Каждый имеет право на минуту слабости. Но он — герцог Шеневальда и Лишкявы, под его властью находится столько людей. Он не может позволить себе жить, как вечно испуганный ребенок. Нынче настали иные времена. Поезд замедлял ход. Герцог Ингестром накинул на плечи подбитую мехом шинель и вышел в тамбур. По вагону бродили сквозняки и пахло влажно и свеже — будто в начале весны. Над полем, в опаловой дымке, вставало маленькое бледное солнце. Далеко в тумане двигалась крохотная черная точка, — герцог Витольд без труда разглядел в ней всадника. Он легко соскочил с высокой подножки вагона, ощущая, как гудит под сапогами земля, и пошел, обминая колдобины со слежавшимся в них сине-стальным льдом. Подумать только, начало мая — и такие заморозки… проклятый богом край. Ординарец что-то кричал от вагона, — герцог Витольд не слышал. А когда денщик в сопровождении нескольких старших офицеров попытался было двинуться за ним следом, герцог вынул пистолет и несколько раз предостерегающе выстрелил в воздух. Впрочем, выстрелы охрану не испугали, но через несколько шагов герцог Витольд нелепо взмахнул руками, звонко треснула, подламываясь под его сапогами, промороженная насквозь ветка… и пустота, тронутая инеем равнина, бледное злое солнце, всадник, почти сливающийся с линией горизонта. Его нашли через шесть с половиной часов, у реки, до которой от железнодорожного полотна было около часу конной езды. Герцог Ингестром Витольд Франциск ун Блау лежал, уткнувшись лицом в тонкую корочку льда, сковавшего воду около берега. В светлые волосы герцога набились песок и тина. Песок вокруг был взрыт и истоптан, весь в бурых пятнах и лунках следов, которые очень мало походили на человеческие или конские. Кругом не было ни души. Судя по заключению придворного лейб-медикуса, смерть герцога ун Блау наступила, самое меньшее, трое суток назад. *** Земля мягко дрогнула, качнулась, налилась далеким гулом. Резче, неживым желто-розовым светом, вспыхнули ряды фонарей вдоль перрона. Туман висел в промозглом воздухе, мелкими каплями оседая на рельсах. Пласты пронизанного светом дымакачались озерной травой. Гул издалека нарастал, переходил в утробный, низкий грохот, через короткий промежуток времени к этому гуденью присоединилось тонкое, на грани слуха, пение проводов. — Прыгай, тут невысоко. Юлия опасливо глянула вниз, в неглубокую пропасть путей. Там масляно блестела вода. Поверхность лужи вздрагивала от дождевых капель. Вечная промозглая весна, черемуховые холода, а вчера ли было тепло и солнце? Такое ощущение, что над этой землей, которая проклята и людьми, и Богом, разверзлась климатическая яма. Надо было остаться в машине, как Анджей и советовал. Но ей по-прежнему казалось, что должна быть рядом. Как будто ее присутствие способно от чего-то его уберечь. Слабые женские руки — защитить князя Райгарда. Смешно, пани Бердар, право слово, фыркнула про себя Юлия и, не думая ни о чем, прыгнула в яму путей. Анджей поймал ее и поставил рядом, на мгновение заглянув в лицо: все ли в порядке. Юлия улыбнулась ему. Можно было, конечно, сунуться в туннель, но тогда они бы точно опоздали. Далеко, там, где рельсы плавно изгибались в повороте, алая капля семафорного фонаря мигнула и сменилась на синюю. И вслед за этим синевой пошли вспыхивать фонари дальше по цепочке, — это было похоже на болотные мороки, и на мгновение Анджею показалось, будто весь этот нелепый, провинциальный город медленно погружается в зыбкую трясину, и прожектор надвигающегося состава — будто волчье полнолуние над болотом. Пахло гудроном и — неправдоподобно, отчетливо — мокрой травой. Какого рожна герцогская служба безопасности перекрыла все входы и выходы на вокзале города Омель, Анджей понять так и не смог. Побродил перед выстроенными частой шеренгой коронерами, попытался козырять собственным мандатом, но эффекта это никакого и ни на кого не произвело. Пришлось искать обходные пути. Тумаш, до того долго вышагивавший по самому краю платформы, наконец тоже спрыгнул вниз. Громко чвякнула под ногами грязь. Парень качнулся: подметки башмаков скользили. Анджей снисходительно хмыкнул: сколько раз можно говорить человеку, что самая лучшая обувь на все времена и случаи — это тяжелые армейские ботинки. — Ну, пошли, пока совсем не опоздали. Спотыкаясь, оскальзываясь в залитых жидкой грязью колдобинах, они преодолели неширокую яму путей, выбрались на соседний, высокий, замощенный ровной брусчаткой, перрон. Весьма удачно, поскольку линия оцепления осталась далеко, у выхода в город. Только теперь Анджей понял, что оказался феерически прав, затеяв это путешествие. Черта бы они воспользовались туннелем! Выходы из него тоже были отрезаны. На вылизанной до безобразия брусчатке правительственного перрона было пусто, хотя поезд должен был вот-вот прибыть. Яркий свет фонарей заливал пространство. Анджей придирчиво оглядел своего спутника, достал из-за пазухи платок. — Оботрись, не пугай людей. Тумаш завозил батистовой тряпочкой по мазутным пятнам на щеках. Анджей отвернулся: ему сделалось смешно, а обижать хлопца не хотелось. Ветер захлестывал и сзади, и сбоку, и почти не ощущался, как будто онидвигались в оке смерча. В глазах ослепляюще вспыхнул белый огонь, состав наконец пронесся мимо, обдав их запахом гари и копоти, длинной лентой мелькнули освещенные окна вагонов. В шипении и облаке белого пара, поезд замедлял движение. Анджей поморщился, ожидая приличной к случаю и давно набившей оскомину “Славянки”. Но репродуктор неуверенно булькнул, и туманное марево над вокзалом заполнили тягучие звуки реквиема. У Анджея медленно вытягивалось лицо. — Хотел бы я знать, что все это… Тумаш припустил за ним следом, почти бегом, чертыхаясь, когда нога попадала в лужу или подворачивалась на неровностях брусчатки. Как назло, начал накрапывать мелкий противный дождик, ветер швырял в лицо колючие капли. — Панове? Из жидкой толпы, собравшейся под козырьком вокзального крыльца, вынырнул высокий, слегка сутулый мужчина в длинной, в пол, кожаной шинели. — Пани Бердар?! Как вы здесь… Почему-то Юлии показалось, Анджея здесь демонстративно не хотят замечать. Кто-то раскрыл над ней зонтик, плечам стало тяжело от наброшенной поверх пальто солдатской плащ-палатки. Панна Бердар повела головой, озираясь. Ей что-то говорили — о том, что ей здесь не место, что небезопасно, и они, при всем их к ясной пани уважении, не в силах обеспечить… — Черт бы вас всех побрал, — сквозь зубы процедил Анджей, моментально приходя в ярость от этих танцев. Скандала он не боялся, да и не посмеют они… — Пан Кравиц? А как же оцепление?.. — Об этом я должен спросить у вас. Не здесь. Казематы в столице для такой беседы подойдут идеально. Что вы уставились на меня? Где Страто? Что происходит? Герцог прибыл? Проводите пани в вокзал. Панну Юлию обняли за плечи и повели. Уже примерно понимая, что происходит, она пошла покорно, как в тумане, и очнулась только сидя в неудобном кресле перед огромным, как поле битвы под Крейной, столом. Это был кабинет начальника вокзала. В стакане с серебряным подстаканником, издавая густой запах настоянной на травах самогонки, остывал густо-медвяный чай. Анджей устроился на краю стола, с его плаща капало, а на полу у подоконника, закрывая голову руками, скорчившись, сидело нечто, существо, менее всего похожее на человека. Краем взгляда Юлия увидела длинные спутанные пряди волос, гнилушечный блеск в глазах — в провалах жуткого, обтянутого зеленоватой кожей черепа… — Уроды!! Куда вы это притащили! Она потеряла сознание.