— Отчасти. Зато последствия вашего поступка предвижу вполне хорошо. — Ага, меня поймают, изобьют, потом допросят и расстреляют. Какая возмутительная глупость! Мой муж, между прочим, военный наместник герцога ун Блау в Двинаборге! Да меня пальцем никто коснуться не посмеет! — И вы полагаете, будто такой человек может нуждаться в вашей помощи? Она поймала на себе полный откровенного любопытства взгляд Юлии — впрочем, точно такими же глазами она смотрела и на ее собеседника — и вся их перебранка вдруг показалась Варваре странной. Набор сплошных нелепостей, какие никак не могут сорваться с языка у людей, которым еще полчаса назад казалось, что они… не влюблены друг в друга, нет… но близко к тому. — Остановите сейчас же! — холодно и зло потребовала Варвара. — Пжалста!.. — фыркнув, Март натянул поводья, и лошадки встали. Варвара соскочила с подножки на темный гравий. — Баська, ты спятила, — Юлия наклонилась к ней, перегнулась насколько можно, приблизила лицо к самым глазам. — Ты же не из-за мужа, да? Ты кого-то увидала там, в аллее? Хочешь, я с тобой?.. Варвара покачала головой. Она ни за что бы не призналась — даже самой себе — в том, что подруга, в общем-то, права. И не стоит сейчас думать о том, что сердце разрывается только от того, что она оставляет их — Марта и Юлию — вдвоем. Почему-то это так больно, что совсем нет сил дышать, и от близких слез радужным сиянием расплывается мир вокруг и тонет, тонет… — Вот, возьми... на всякий случай. — Юлия украдкой сунула ей в ладонь маленький дамский пистолет. На белой стали блестели перламутровые насечки. Варвара подумала, что он похож более на дорогую игрушку, чем на оружие — Зачем? — Мало ли, — пожала плечами Юлия. — Пригодится. Ты стрелять-то умеешь? — Не знаю. — Ну, разберешься, — с преувеличенной бодростью, пытаясь скрыть за ней беспокойство, решила Юлия. Было видно, что ей нипочем неохота отпускать Варвару одну — в полную неведомых опасностей неизвестность, но и выхода другого она не видела. Только если силой, но это не в правилах их дружбы. — Я вас найду потом… как-нибудь… Шорох колес по мокрому гравию, ветер, огонь. *** Она была одна в этом огромном странном доме, в пустой анфиладе покоев, и в распахнутые высокие двери залы для официальных приемов было видно еще с десяток таких же безмолвно распахнутых дверей — как дорожка в поставленных друг против друга зеркалах. Ни единой живой души, хотя, казалось бы, должно быть множество слуг, придворных, военных — раз уж стрельба. За высокими стрельчатыми окнами — зала находилась как раз в любимой ею готической половине дворца — сквозь плоеные занавеси медленно угасал закат, опаловым светом догорала над морем узкая полоса неба, наползала с востока чернильная туча. Ни следа недавнего пожара, только легкий привкус гари в продуваемой сквозняками галерее. Колеблются за узорчатыми плафонами матового стекла тонкие свечные язычки. Она прошла почти все комнаты, наблюдая, как стремительно падают сумерки, и мучаясь от мысли, что все это уже было — и пустая темная анфилада, и безмолвие и тишина вокруг, внезапно нарушенная боем часов — гулкие раскатистые звуки, от которых вибрирует пол и мелко вздрагивают оконные стекла. В последнем покое — заставленном тяжелой старомодной мебелью кабинете — тоже горел свет. Настольная лампа под зеленым складчатым абажуром. За столом, откинувшись к спинке высокого массивного кресла, уронив на подлокотники руки, сидел человек. На лице его застыло выражение беспредельного ужаса — столь отчетливое, что Варвара поторопилась отвести глаза. — Панна! Оружие на пол, руки поднять вверх! Не оборачиваться! Варвара попятилась. Только при звуке этого голоса до нее дошло, что она стоит одна в пустом покое герцогской резиденции, что в руках у нее — пистолет, а сам милорд Стафан Георг ун Трауберг — военный наместник герцога ун Блау в Балткревии — сидит в кресле, свесив с подлокотников удивительно красивые руки, и нужно быть полной идиоткой, чтобы хоть на минуту усомниться в том, что он мертв. — Ваше имя. — Стрельникова Варвара Александровна. — Это в девичестве, а по мужу? Она вдруг поняла, что не помнит фамилии Стафана. Вот совсем. Как будто и не было в ее жизни никогда такого человека. — Я... не знаю. Не могу вспомнить. — Хорошо... допустим. Стрельба, ужасы военного времени, тонкая женская натура. Может ли пани объяснить, в таком случае, что она делала с оружием в руках в этом покое и что стало причиной смерти первого лица округа? — Не могу. Я... он был уже мертв. Наверное, со стороны все это выглядело в особенности идиотично, ей было трудно судить. В просторном кабинете, где они сидели, было холодно и пахло почему-то разрытой землей. Как будто где-то разбили цветочный горшок. Запах казался Варваре смутно знакомым, он вызывал в памяти странные ощущения, заставлял вспомнить события, наверное, двухлетней давности, и тяжелая, горькая муть поднималась со дна души при одной только мысли о том, что с нею было тогда... Сквозь кисею занавесей догорали над морем праздничным багрянцем облака. Завтра будет шторм, подумала она, отчетливо понимая, что ни шторма, ни моря уже не увидит. — Это пани Трауберг, супруга… то есть вдова, — неслышно возникший в покое ординарец шепчет на ухо допрашивающему ее офицеру. — Пани Барбара. — Это правда, сударыня? Ваш муж действительно военный наместник герцога в округе Двинаборг? — Я не помню. Наверное, да. На лице офицера лежит выражение глубокой скорби. Его, по-видимому, очень огорчает тот факт, что у наместника такая идиотка-жена. — Видите ли, пани, в этих обстоятельствах самым правильным было бы известить вашего супруга… простите, да. Тогда кого-нибудь из ваших домочадцев или доверенных слуг, и если бы вас опознали, мы могли бы отпустить вас, скажем, под подписку о неукрывательстве от следствия, ведь это и коту понятно, что к смерти его сиятельства вы не имеете ни малейшего касательства. — Что-то мешает вам поступить таким образом? — Понимаете ли, сударыня, пан Трауберг мертв, а дом его разрушен. Удивительно, но и камня на камне не осталось. Я не буду думать об этом сейчас, сказала себе Варвара. Потому что если позволить себе хоть на мгновение осознать смысл этих слов, можно сойти с ума. — А посему, пока личность ваша не установлена, вы будете помещены в окружную тюрьму, и если в течение ближашей недели не найдется желающий опознать вас и внести залог, будет открыто дело, проведено расследование и состоится суд, который и определит меру вашей вины и степень наказания. Разумеется, адвокат будет вам предоставлен за счет средств Короны, на благополучие которой вы, как я и подозреваю, имели неосторожность покуситься столь ужасающим образом. Мне очень жаль, сударыня. Всего доброго. *** Солнце уваливалось в висящую низко над горизонтом сине-черную тучу, и края ее горели нестерпимым золотом. От него было больно глазам. Черные тени кипарисов перечеркивали дорожки, качались под ветром, и казалось, что на взрытом копытами гравии лежит частая сеть. Будто паутина, в которую с размаху угодили все они втроем — сам Март, а вместе с ним Варвара и пани Бердар, — и непонятно как выбраться. Дворцовый парк был полон людей, то и дело слышались выстрелы, огненные дорожки чертили тягучий вечерний воздух. Март выбирал окраинные тропинки, рассчитывая, что таким образом они не натолкнутся на посты, и еще искренне надеясь, что такой путь будет менее страшным. Но он ошибся, это Юлии стало понятно сразу же. Когда им встретился, наверное, пятый убитый, она перестала пугаться и вздрагивать, некое странное внутреннее спокойствие овладело ею и заставляло только закрывать глаза и отворачивать голову, потому что, все-таки, смотреть на это было совершенно невыносимо. — Как вы думаете, Март, что все это значит? — Вы о чем? — Ну, эта стрельба, и вообще... — Учитывая место, где происходит все это «вообще», как пани изволила выразиться, можно предположить, что речь идет о попытке государственного переворота. — Что? А нормальным языком вы говорить со страху разучились? — Ничуть. Если по-простому, то наместника, похоже, грохнули. — Кто-о?! — Ну, не я же! Тропинка вильнула, Март дико, по-разбойничьи свистнул, щелкнул кнут, и лошади вновь понеслись. Юлию едва не смело с козел, она шатнулась, уваливаясь назад и на Марта, в ужасе зажмурилась, углядев за обочиной дороги — пропасть. Покатились с обрыва мелкие камешки, превращаясь в грохочущий обвал… тропинка вынесла их на главную аллею. Они оказались совсем близко от парадного крыльца, и отсюда были хорошо видны наспех установленные перед дверями заградительные посты. Солдат там было — до погибели. Чадно горели факела. В быстро наступающих сумерках все выглядело неестественно красивым. — Юлия, слушайте меня,— Март с трудом остановил лошадей и, тяжело дыша и уперев локти в колени, согнулся на сиденье. — Дальше вам нельзя. Возвращайтесь назад, отсидитесь в этих старых усадьбах. — А вы? — А меня уже заметили. Но вы вполне еще можете успеть. Давайте, вон в те кусты… и не волнуйтесь за меня. Ничего со мной не случится. — Откуда вам знать? Он повернул к ней серое от пыли и усталости лицо. Пожал плечами, поморщился — будто от боли, напрочь оторвал повисший лоскутом рукав рубашки. — В сущности, пани Юля, ниоткуда, — странное выражение осенило вдруг его лицо. Будто опахнуло черной тенью — или Юлии только показалось так? — Но я, как добрый католик, твердо знаю, что смерти — нет. — Поцелуй меня, — сказала она. Он не удивился. Обнял ее лицо ладонями, притянул к себе. Поцеловал в рот – твердыми, пахнущими гарью губами. Странно, но Юлия не ощутила ничего. Ни единого движения души. Так, словно все внутри нее оцепенело перед ужасом происходящего. Странно, как будто можно отложить на потом все чувства. — Я найду тебя, — сказал Март. — Обязательно. Ну, давай, вон они уже бегут сюда… Сжавшись в комок и замирая от тошнотворной ненависти к себе, она скорчилась на земле в колючих зарослях можжевельника и оттуда смотрела, как набежавшие от крыльца жолнеры хватают лошадей за недоуздки, виснут на поводьях, заставляя остановиться, выволакивают Марта на землю, бьют прикладами и подбитыми железом сапогами… Он не сопротивлялся, но это нисколько ему не помогало… слезы застилали глаза, она почти ничего не видела перед собой. Потом наступила темнота и забытье. ***