Средних лет мужчина сидел в кресле, уронив на подлокотники руки и низко опустив голову. На вороте дорогой, тонкого полотна рубашки, выпущенном поверх багряного бархата домашнего халата, засохло кровавое пятно. На столе горела лампа под зеленым абажуром, круг теплого света лежал на полированной глади стола. За окнами стояла глухая, душная августовская ночь. — Вы знаете этого человека? Март очнулся от грубого тычка в спину, закашлялся, не церемонясь, сплюнул на пол кровавый сгусток. Прямо на белоснежные ясеневые плашки паркета. Во рту было солоно и больно. Осторожно, распухшим языком, он облизнул губы. Разбиты, но зубы, кажется, уцелели. — Вы знаете, кто это? — Стафан Георг ун Трауберг, военный наместник Балткревии, — выговорил с трудом, сбивая дыхание. — Я… ничего не перепутал? — Он еще шутит, — с веселым одобрением удивился державший его за плечо жандармский поручник. — Вот же мразь! Тебя видели с двумя бабами, здесь, в парке. При вас было оружие. Тебя мы поймали, и девку одну. Вторая где? — Н-не знаю… о чем пан толкует. — Не знает он! Нет, вы видали?! Он выдохнул ртом и согнулся, белым светом полыхнуло в глазах от невозможной боли. Господи, дай мне сил. Выдержать это все — и еще немного. Пускай уже убьют скорее, все равно ведь этим кончится. И что это ему только что сказали?! Поймали — одну? Кого?! С отстраненным ужасом — как будто не с ним все это происходило — он внезапно понял, что одинаково боится и за Варвару, и за Юлию. Ощущение собственной беспомощности было глухим и тяжелым. Как трясина, медленной силе которой нет сил противиться. — Военное положение, введенное в округе Двинаборг, молодой человек, дает право расстрелять вас немедленно, без суда и следствия. Но бессмысленная жестокость никогда не была в числе принципов Короны. Возможно, к вам было бы проявлено снисхождение — назови вы себя и представь в подтверждение бумаги. Не исключено, что тем самым вы помогли бы не только себе, но и той особе, которая была задержана почти одновременно с вами. Паспорт, вспомнил он. Паспорт, отданный в залог за одолженную у извозчика пролетку. Мог ли он подумать, что недавняя бесшабашность может привести к подобным последствиям? — Итак, юноша? — Мне нечего вам сообщить. Удар в лицо, следующий за этими словами, такой силы, что сознание меркнет — как будто в залитой солнцем комнате вдруг задернули шторы. Безмолвные ивы стояли по занесенным снегом берегам неширокой речушки. Кругом была такая тишина, что казалось, он слышит, как опускаются на черную гладь течения крупные узорчатые снежинки. Ему снилось — он лежит на берегу, у самой воды, ничком, так, что волосы полощут ледяные струи. Подмораживает, и на песке понемногу намерзает тонкая корка льда. Острое, почему-то окрашенное розовым кружево. — Март? Вы меня слышите? — Яр, он в обмороке. — Вижу. Помогите, нужно его напоить… вот так. Пейте, Март, осторожно… Не открывая глаз, он попытался сделать несколько глотков. Разбитый рот отозвался болью. От выпитого — то ли вина, то ли странно пахнущей воды — сознание возвращалось рваными толчками, заставляя усомниться в том, что он видит и слышит. Эти голоса… и свет, яркое солнце, бьющее в окно сквозь засень листвы… это такой сон, сказал он себе. Может быть, вообще последний. Глупо упускать возможность хоть немного побыть живым — и свободным. — Не обольщайтесь, Март. Это не сон. И вы — не при смерти. Ну, это странно звучит в вашем положении… но ладно. Наместника-то вы зачем застрелили? У человека, рука которого придерживает у его рта окованное серебром горло фляжки с питьем, странно знакомое лицо. Жесткий неулыбчивый рот, и глаза разные: один — зеленый, насмешливый, и серый, мертвый — другой. Голос негромкий, но такой, что от этих тихо звучащих слов хочется развернуться и немедленно бежать прочь. Лица второго, кажется, его зовут Яр — не разглядеть, тот стоит, отвернувшись к окну, за которым медленно набирает цвета рассветное небо. — Хотел бы я понять, Гивойтос, чего ради вы с ним так носитесь. — Да вот, все тешу себя надеждой, что он окажется лучше меня. Я вот так и не смог… разорваться между явью и навью. — Вы полагаете, что он?.. — Куда там полагать. Я почти что уверен. А вы разве еще не поняли? — Ну, бог помощь… Давайте попробуем его усадить, что ли… — пробормотал Яр. — Какое милосердие, с ума сойти можно. — Вас послушать, так в Инквизиции Шеневальда работают сплошные звери. — Нет, ангелы! — оскалился Яров собеседник. — Кстати, пан Кравиц, а почему вы до сих пор не оставите службу? Странно это… и подозрительно. Все пытаетесь на двух стульях усидеть? — Пытаюсь по возможности спасти ваши шкуры. Ну вот, слава Пяркунасу, он понемногу приходит в себя. Я схожу с ума, думал Март, слушая над собой эту перебранку. Или уже умер. О чем они говорят?! Такую откровенность при постороннем может себе позволить либо сумасшедший, либо тот, кто абсолютно уверен в том, что невольный слушатель уже никому и никогда ничего не расскажет. Ветер залетает в приоткрытое окно, шевелит серебряную бахрому длинной занавеси, морщит натекшую перед балконом лужу. Край неба за кипарисовыми свечками уже утратил розовые оттенки. Ночью был дождь? — Доброе утро, Март Янович. Надеюсь, что вы меня узнали. Глуховатый голос со странным акцентом настойчиво проникал в сознание. От него невозможно было укрыться. — Вы глаза-то открывайте, — весело посоветовал Мартов собеседник. — Я точно знаю, что вы уже пришли в себя. Так что эти игры, Март Янович, нам без надобности. Ну? — Баранки гну, — немедленно окрысился Март и сейчас же скривился. Шевелить губами было больно и почему-то казалось, что перед глазами мельтешат крошечные черные мушки. От этого кружилась голова, а бьющий в окно яркий свет не давал разглядеть ни фигуры, ни лица собеседника. Он сидел в глубоком кресле по другую сторону обширного застеленного зеленым сукном совершенно пустого стола, отчего и стол этот, и вся обстановка вокруг сильно напоминали Марту бильярдную. Портило впечатление только простое деревянное распятие на стене, в проеме между двумя окнами. Только если этот человек думает, что будет пинать его, точно костяной шар… — Эк они вас разукрасили, — сказал Кравиц с неожиданным сочувствием. Порылся в ящиках своего монументального стола и подал Марту пачку бумажных салфеток. На упаковке стоял серый размазанный штемпель армейских складов Короны. — Странные времена нынче настали, пан Кравиц, — разрывая обертку, невнятно проговорил Март. — Шеневальдская армия снабжает шеневальдскую же Инквизицию. Церковь и государство наконец-то слились в экстазе. — Мне казалось, Март Янович, ваше теперешнее состояние не располагает к крамольным мыслям. Да и откуда бы вчерашнему студиозусу разбираться в таких подробностях… ну да ладно. Вам несказанно повезло, мой милый. — Это в чем же? Кравиц скучно пожал плечами. Недогадливость собеседника, по-видимому, сильно его огорчала. — Судите сами. Вас задержали при попытке бегства с места преступления, с оружием, фактически с поличным, и это при том, что убит-то не лавочник какой-нибудь, а фактически второе лицо государства. Вас даже не сильно покалечили при первичном допросе… кстати, вы вон ссадину на переносице промокните, кровит… установить вашу личность тоже поначалу не представлялось возможным. Но и тут, Март Янович, удача вас не покинула. — Вот уж свезло так свезло… — Именно так. Потому что вашу личность могу подтвердить я. А вот не встреться мы в поезде, кто знает, что с вами стало бы… Кравиц замолчал, потому что в кабинет вошел неслышный, как привидение, ординарец и поставил на стол укрытый льняной салфеткой поднос. Пан Анджей махнул рукой, и ординарец растворился в пространстве так же незаметно, как и возник. — Кофе будете пить? — Лучше чай. С лимоном, если можно. — Можно! — развеселился от такой наглости Кравиц. — Яр, честное слово, я больше не могу! Объясните уже вы вашему покойнику, как родина нуждается в нем. Мы все нуждаемся. — Почему? — спросил Март, чувствуя себе невероятно глупо. — Потому что Райгард наконец нашел того, кто встанет за Чертой. И этот кто-то — вы. Март Янович Рушиц, прямой и несомненный потомок Юргена, единокровного брата Стаха Ургалиса, князя Лишкявы, так и не пожелавшего принять венец Райгарда. Но вы, конечно же, таких глупостей, как ваш предок, не совершите? Часть пятая. Койданово поле. Глава 14. Двинаборг, Балткревия Замок Ургале. Ургале, Лишкява Конец августа 1908 года Все здесь было чужим и все вызывало отвращение, с которым она никак не могла смириться, не могла заставить себя преодолеть. Кровать с тощим набитым слежавшейся соломой матрасом, сквозь который проступают железные кольца панцирной сетки. Твердая подушка, тонкое, будто бумажное одеяло, простыни, пахнущие машинным маслом и прелью. Таким же вкусом отдавала вся еда, которую ей проносила охранница — толстая латгальская тетка с невыразительным плоским лицом и удивительно не подходящим именем Марысечка. В завтрак Варвара едва уговорила себя выпить полстакана слабого и несладкого чаю. К ужину, ошалевшую от голода, ее затрясло при виде жестяной миски, в которой по дну была размазана серая перловая каша. Она проглотила две ложки, не чувствуя вкуса и запаха, давясь тоненькими волоконцами мяса, которыми была сдобрена крупа. Потом охнула и согнулась пополам. Тяжелый душный запах машинного масла настиг ее, сдавил горло. Варвара с трудом удержала в себе съеденное — но больше не смогла проглотить ни крошки.