Вот я кладу рядом с тобой нож и цикуту. Ты умная. Ты выберешь сама, что тебе более с руки. Но Койданова поля не будет. Не должно быть. Воины бога пришли за мной… Они пришли - и не опечалилось сердце мое. И разверзлось небо, и пожар был за спинами их. Но не трепетала душа моя… Камни смыкаются над головой. И приходит бархатная, ласковая тьма. *** Возок покачивало, как будто он не катился по лесной дороге, а плыл себе и плыл, точно сосновая лодочка по течению ручья. Потом остановился. В окно тут же сунулась тонкая ветка рябины с перистыми желтыми листьями и гронкой красных ягод. Варвара села, убирая с лица растрепавшиеся волосы. За окном возка действительно был лес, на взгорках стояли притихшие сосны, и плыл туман. Воздух был холодный и сладкий, и пахло осенью и прелью — так, как пахнуть может только в Лишкяве и никогда, никогда – в Балткревии. Неужели она дома? — Накинь вот, застудишься. – Знакомаяя, такая родная рука подсунула ближе подбитый шкурой плащ. Варвара запустила пальцы в короткий плотный мех. Тепло, мягко. Потянула плащ на себя, запоздало удивляясь, что сама она одета не в тюремную робу. Шерстяные штаны и сшитая из плотной шерстяной ткани юбка, клетчатая и с разрезами до самых бедер, а поверх рубашки кожушок овчиной внутрь. И куда подевалась прежняя жизнь, в которой она была сперва чужой игрушкой, после пленницей, потом – залогом, призом в непонятной и, кажется, не слишком честной игре… — Басю? Ты здорова ли? Яр. Это Яр. Заглядывает в лицо с беспокойством и нежностью, трогает за руки, поцеловал бы – но видно, боится. То ли ее боится, Варвару, то ли себя самого. Но от этого взгляда хочется лечь и умереть. Потому что память отзывается странным, болезненным напряжением. Как будто приказали насильно – забыть, и она послушно забыла. А хорошо бы помнить. — Не бывает так, чтоб человек три дня спал без просыпу, — проговорил совсем рядом глухой мужской голос. Варвара повернула голову. На другой скамье возка, забившись в угол и завернувшись в плащ, скорчился Анджей. Если бы не голос, Варвара никогда бы не узнала его – так изменился он за то время, что они не виделись. Черный от усталости, с высохшими скулами и желчным ртом. Постаревший будто разом лет на десять. — На острове лекарь есть. Приедем – пусть посмотрит ее. — Конечно, Гивойтос, — откликнулся Яр. Подумай о нем, сказал где-то внутри головы едва слышный голос Витовта Пасюкевича. Подумай, девочка. Пан Анджей Кравиц, глава Святого Сыска Лишкявы, князь Райгарда —ведь он же предал тебя, предал и бросил, подарил, словно надоевшую игрушку. Опозорил, сломал жизнь. Не следует забывать такого. И прощать не следует тоже. Слова Пасюкевича звучали справедливо, требовали немедленной мести, но думать о том не хотелось. Варвара смежила веки. Она плакала во сне. Плакала, и слезы лились свободно, как дождь падает с неба. Плакала и чувствовала, как тяжелая и теплая чужая ладонь лежит на затылке, не позволяя ничему страшному случиться. — Басю, сердце мое, что? Варвара повернулась и открыла глаза. Мир расплывался. Мир тонул в слезах и был белым от утреннего тумана. Солнечные лучи скользили над землей. Высоко в кронах сосен перекликались птицы, и там, у самого неба, воздух был розовым и золотым. Ее голова лежала у Яра на коленях. — Сон, — сказала Варвара. – Это был такой сон. Я заснула там, в камере… и ничего не помню больше. Пан Кравиц где? Я видела его в парке, в резиденции… я не могла ошибиться. — Здесь. Спит. Ты… не тревожь его. — А сколько времени прошло? И… мы где? — Почти две недели. Ургале в полутора днях езды. Варваре сделалось не по себе. Если эти двое везут ее от самого Двинаборга две недели, и вот это – Лишкява, значит, все-таки, они сильно отличаются от Пасюкевича и Вороны, которые умеют ходить сквозь стены и хоронят людей в каменных склепах заживо. — Мне приснилось, что я умерла, — сказала Варвара и увидела, как помрачнел и закусил губу пан Родин. Надо же, а она думала, что венчанному мужу на нее плевать с колоколен Крево. Яр проснулся перед рассветом, когда между соснами уже сочился розовый мокрый свет, разбавлял серые сумерки. Костер давно прогорел, угли отсырели. То здоровенное полено, что Яр положил в огонь перед тем, как улечься спать, превратилось в скромную кучку пепла; такое ощущение, будто его кикиморы грызли. А может, и грызли… это же еще не Ургале, всего только приграничье, тут и в мирные времена, говорят, лешие и болотницы по пролескам скакали, гривы лошадям путали, в лес зайти было страшно… Варвара спала у него на плече. Так тихо, что даже дыхания не было слышно. Яр осторожно повернул голову, попытался шевельнуть затекшим плечом. Она не проснулась. Только запах осенней прели сделался сильней, как будто он разворошил кучу опавших листьев. Кончиками занемевших пальцев Яр провел по Варвариным волосам, по щеке. Волосы были мокрыми от утренней росы, щека – холодной. Зачем-то ему вспомнилась Двинаборгская городская тюрьма. Как их с Анджеем не хотела пускать тамошняя охрана. Как позеленел начальник тюрьмы, когда Анджей достал из-за пазухи и сунул ему под нос венаторский мандат. Их провожали до камеры, где содержалась Варвара, только что не крестным ходом с хоругвями. Яр даже веселился про себя, а вот пан Кравиц был мрачен и молчалив. Как будто заранее предчувствовал дурное. Впрочем, ничего дурного, на первый взгляд, они в камере не нашли. Варвара лежала на кровати и спала. Дышала спокойно и ровно. Странным в этом всем было только то, что одета Баська была не в тюремную робу, как должно было бы статься по логике вещей, а в старинную сукню и намитку с корабликом и длинным вэлюмом. Поднимая на руки сонно обмякшее тело жены, Яр ощутил, как странно от нее пахнет. Сыростью и прелью, и едва уловимо – сладостью умирающих цветов. Он ничего не сказал Анджею. Ни тогда, ни потом. А надо было сказать. Хотя бы теперь. Пока еще не сделалось поздно. Он выбрался из сложенного из еловых лап шалаша. Анджей сидел у кострища, зачем-то ворошил палкой мокрые угли. Будто надеялся выпросить у них хотя бы язычок пламени. — Гивойтос? — Холодно, Яр. Что ж так холодно холерно… — Сейчас будет огонь, чаю согреем, — преувеличенно бодрым голосом пообещал Яр. — Бася спит? Что-то было не так. Может, кто и обманулся бы этим лихорадочным блеском глаз, пятнами румянца на впалых скулах. Яра смутило не это. А то, что пан Анджей Кравиц, венатор Шеневальдской инквизиции, пан Кравиц – князь Райгарда – вот так, запросто, не узнал наву в живой с виду девице. И позволил ей ночевать с ними вместе, и ни словом не обмолвился. Помнится, с Катажиной Вильчур, которую когда-то давно прочили на место Эгле, Анджей поступил иначе. Хотя времена тогда были другие, и Анджей был другим. А вот нава — она всегда нава. От ведьмы еще можно ждать милосердия, от навы же не приходится. И когда существо, некогда бывшее панной Катажиной, столкнулось с главой Святого Сыска в лице пана Кравица, то напало, не задумываясь. Тогда все они решили, будто бы обошлось. Разгоряченные короткой, но страшной битвой, одурманенные старкой, бутылку которой Юлия Бердар все-таки нашла в здании Омельского вокзала, они не хотели и не могли смотреть правде в глаза. И ни один из них не напомнил себе, что трупный яд, которого полно на навьих клыках, убивает. Всех и всегда. И даже если ты Гивойтос, он убивает тоже. Просто медленнее. Было время, когда Катажину Яр желал, как желают глоток воды посреди пустыни. А потом ее не стало. И когда она вернулась, это было таким счастьем, что еще долгое время Яр позволял себе обманываться. До тех пор, пока Анджей не напомнил, как опасно играть в такие игры. Но это было давно. И теперь речь о Варваре. Помимо всего, у Яра не было никакой уверенности в том, что он не ошибся. Но прямо вот сейчас являть миру все свои подозрения и страхи было бы не очень правильно. Правильным было встать и отправиться за дровами, и разложить костер, и спуститься вниз, в распадок, к ручью за водой, а по дороге набрать в магерку пару пригоршней осыпающейся с кустов малины, чтобы потом бросить ягоды в кипяток. После он поил Анджея горячим взваром и все поглядывал на Варвару, которая медленно просыпалась. Ворочалась, вглядывалась в туман, плывущий по верхушкам сосен, — странное выражение лежало на ее лице. Будто бы удивление от того, что она видит этот мир и что он именно такой – чужой для нее, странно знакомый, недобрый, и что с ним делать, с таким непонятным. Это было неприятно, это беспокоило – но и только. Никакой угрозы Яр не чувствовал. Ну и ладно. В таком разе хотя бы с этим можно погодить. — Здесь в пяти верстах поселок, — сказал Яр ровным голосом. — Кажется, Гервяты. Там больница есть. — И что? – отхлебывая из кружки, спросил Анджей. Зубы отчетливо и часто стучали о жестяной край. Яр притворился, что не замечает. — А ничего. Хорошо бы врач тебя посмотрел. — Зачем? — А пан Гивойтос сам не понимает? Анджей вернул ему кружку, долго молчал, смотрел перед собой сухими глазами. — Ладно, — обронил наконец, нехотя соглашаясь. – Ты поможешь мне дойти до возка?