Он узнал о ее смерти от Яра, и тогда это известие нисколько не удивило. Как будто он всегда знал, что этим все и кончится. Он не был на отпевании, он не видел Варвару с тех самых пор, как они расстались в двинаборгском парке, но, встретив ее теперь, был совершенно уверен: она такая же, как в тот день, когда соскользнула с мостков в черную воду озера на Валмиере. Март смотрел в ее лицо, в глаза, спокойные, как осеннее небо, и не знал, что говорить. Просить прощения, что не любил при жизни? А что делать, если тогда казалось, что любит, если и сам обманывался, и ее обманул? Чья вина, кому каяться? Сожалеть, что так все случилось, что она приняла именно такое решение? Сама себе назначила кару, сама исполнила… Но кто он ей, чтобы судить ее поступки? Говорить от имени Райгарда, виниться, что втянули ее в этот страшный круговорот событий? Но то, что случилось – случилось, и все попытки укрыться от них ни к чему не привели… Словом, куда ни ткни – всюду вина и боль. Ни капли солнца. — Что мне делать, Бася? – спросил он, потому что все другие слова были бессмысленны. — Прости их, — сказала она и улыбнулась. – Прости их всех. Он взглянул вниз, в пропасть обрыва, туда, где простиралось, сколько хватало глаз, Койданово поле. Оно было белым – от белых одежд людей, которые заполнили его до самого края. Март не видел лиц. Только размытые пятна, и мертвые полыньи глаз, и белые домотканные свитки, и масляно поблескивающие от утренней росы острия секир и кос. Если воинство Райгарда повернет против них – ни Анджей, ни Яр, никто вообще ничего не сумеет сделать. Пасюкевич был сотню раз прав: все они обречены. Он вдруг подумал: как странно, как несправедливо то, что воинство Райгарда – вот это безгласное белое море, ждущее от него ответа. Ни одного нобиля, только те, кто сложил головы во всех войнах, которые помнит история Лишкявы. Мужики, панцирные бояре, поместная шляхта. Что он должен сказать всем им? Всем тем, которых Пасюкевич и его свора угрозой ли, лаской – но убедили выйти из-под руки Гивойтоса. После такого они не ждут от законного князя Райгарда добра. Только огонь, только забвение. Тогда как все, чего хочет душа, ушедшая за Черту – это память и покой. Март знал это, потому что и сам, в сущности, не слишком отличался от тех, кто стоял там, внизу, в котловине. Они никогда не пойдут за ним, никогда ему не поверят. Ни убеждениям, ни угрозам, — все будет пустыми словами. Кто он им, чтобы судить их по делам их? Кто он, чтобы обещать небеса, полные огня? Сейчас, в эту минуту, он так ясно ощущал всю безысходность происходящего. Кони гремят копытами. Близок последний час Юрий, грядущий в славе, Бога моли за нас. Крепкой не будь подмогой, И не грози мечом. И не давай победы – Сами ее возьмем…[1] Они никогда не поймут его и не поверят. Они не видели милосердия со времен Стаха Ургале, они не представляют, каково это – сбросить с плеч эту ношу. Они привыкли до самой последней минуты стоять на своем и после спокойно идти на смерть за то, во что верят. Но сейчас они верят – не ему. И им, должно быть, безразлично, что победа, которую они, скорей всего, одержат на этом поле, на самом деле обернется таким сокрушительным поражением, после которого не будет ни их самих, ни Райгарда, ни этого мира. Только тьма без границ и до конца времен. Над нами не будет бога, За нами пожаров дым. Нам ничего не нужно, Просим лишь об одном. У нас ни жены, ни хаты, Ни дев, ни нив, ни коня. Дай, разгромив проклятых, Смерть на поле принять. Что я должен сделать, Пяркунас? Кем я должен стать для них, чтобы они хотя бы прислушались? Чтобы они помедлили всего на мгновение, на самую малую долю минуты, пока первые слова не будут сказаны? Для нас – не милых объятья, Чертоги ночи пустой. Некуда нам возвращаться, Нас не встретит никто. И пусть ни шагу в тумане К дому не ступит нога. Не с ними любовь, а с нами. На наших гневных стягах. Я такой же, как вы. Я плоть от плоти вашей и кровь от крови вашей. Я даже не более жив сейчас, чем вы все. У меня нет ничего, кроме ваших могил и памяти о вас. Так должно быть. Так было всегда и будет – всегда. До тех пор, пока вы нуждаетесь в этом. До тех пор, пока существует Черта и пока рука Райгарда простерта над этой бедной землей. Мы все дети божьи, и нет никакой разницы в том, какое имя у этого бога. Чем те, что мажут птичьей кровью рты идолам в дубовых рощах и в курных хатах и видят гнев Пяркунаса в каждой летней зарнице, хуже тех, кто бьет колени на каменных полах костелов, или тех, кто осеняет себя крестом, на самом деле не веря ни в бога, ни в дьявола? Все мы дети божьи, и каждому из нас одинаково больно от каленого железа и жестокого слова. Каждый из нас одинаково заслуживает прощения. Памяти и покоя. Милосердия. И будет так. Знамя над вами – любовь. Враг мой летит на коне вороном. Над травой росистой сияют мечи. Мне перед войском биться с ним — Зубы в зубы и щит на щит. Слушай, — приходит последний бой. Я убью в поединке иль он убьет. Перед тем, как поймаю стремя ногой, Слушай, милая, слово мое. Не могу я лить тебе теплых слов, Чтоб, как маки, на теплой земле цвели. Только думы светлые, только кровь, Только жизнь свою я могу пролить. Мы на смерть как один за тебя готовы, Волчьей стаей – отчаянной, Дикой, злой. Наклонять ковыли победным ревом, Перед тем, как с копьями ринуться в бой. И над строем твоей защиты суровой, Над клинками, что пьют горячую кровь,