Откажись оккупированные женщины стирать вражеское бельё — где брать мыло на борьбу с собственными вшами, а повторись старьё в новое время — устояли новые русские, не повторили падения «савецких»? — Мечтаешь о проверке? — Мои мечты на международной обстановке не отразятся, не скажутся, обстановка без меня управится. Ныне житие нормальное, но как поведёт себя народ, лишившись благ цивилизации, как будет выглядеть повтор пещерного времени? Просторная темя фантастам. — Не любят бывшие «савецкие» люди вопросы о прошлом, когда ответ только из списка «провокационных» Неважно, что провоцировать, важно не задевать ваши промахи. Ты, будучи до глупости откровенным, заявлял о работе отца на врагов, что де батюшка в коллаборационистах ходил, но что за порода «коллаборационист» не знал. — Длинное слово, мудрёное… А, вдруг матерное!? — Первый помощник врагам был француз Кола Брюньон, от него название идёт, второй коллаборационист твой отец. — Похоже, у всех потомков коллаборационистов одинаковая бухгалтерия: первый Кола Брюньон — второй — батюшка. — Вражеские пособники не видели себя «в строю со всем савецким народом», сотрудничали с пришлыми и помалкивали. Из кого плакальщица выжимала слезу спустя пять десятков лет после оккупации? — А что могла сказать затурканная савецкими стандартами женщина, если от рождения над ней висела совецкая установка «древний немец иным быть не может, но только врагом!» — времена меняются, а старьё остаётся неизменным. Враг не может быть иным, на то и враг, и сдать позиции значит «предать память о прошлом». — Какое-то намыленное сочетание «предать память о прошлом», в прошлом много чего было. Эмоции, а как «предать память о прошлом», техника предательства, с чего начинать, кого предавать? — Ай, приготовился? — Нет, простое любопытство. Что и кому ныне можно предать-продать? «Предать» и «продать» одинаковы по смыслу? — «Предать» можно по глупости и даром, а «продать» только за наличность. Бытовое предательство памяти вторая женитьба, или замужество. — Интересная тема предательства, вечная обширная. Как один маленький человек, букашка, ничто в масштабах страны, может предать громадную маманю родину? — Один предать не может, а когда единицы в миллионы объединяются картина иная. Если миллиону граждан предложить: «голодная смерть, или служение врагам?» — сколько наложат на себя руки, но устоят и не получат звание «кллаборант», лягут и помрут голодной смертью? — Ну, пяток, десяток… может, сотня… — Ни одного! — Почему? — Не даст умереть соображение; «вон, сосед врагам служит, работает, паёк получает, ничего, жив, а мне за какой хер умирать»? Вопрос о пропитании оккупированных при внимательном рассмотрение даёт ужасный ответ: «надо понимать, что в первое бедственное оккупационное время неизвестной продолжительности, плакальщица питалась вороньим бульоном, но со временем обстановка с питанием улучшилась. Откуда, в каком виде явилось улучшение, что думать? Оккупанты не давали захваченным «савецким» людям умереть и позволяли заработать на скудное пропитание? Вражеские прислужники понятны, «элита оккупационного времени, за корку хлеба родину продавали», но как выживали убеждённые, стойкие совецкие люди, «всем сердцем ненавидевшие врагов», каким пропитанием плоть поддерживали? — Представь ситуацию: один голодный рыщет в поисках корма, а тысячи сытых рядом о презренной пище не думают. Вопрос: тысячи сытых, приняв сигнал голодного, отзовутся милостью? — Мать говорила: «сытый голодного не разумеет». — Меняем позиции: миллионы думают, как прокормиться, а тысячам заботы миллионов видятся пустыми. И оккупантов не волновали заботы о пропитании оккупированных, но атмосфера, коей дышали, была густо насыщена заботами аборигенов о пище. Какой нужно быть сволочью, чтобы равнодушно пропускать мимо чужие сигналы голода и не потерять собственный аппетит? — Нехорошие вопросы выпускаем, «совецкий» человек и голодный обязан оставаться «савецким», а бедствия и лишения, кои валились в избытке «закаляли и делали стойким в борьбе с врагами!» — такой была «красная нить» интервью. — Не любят соотечественники уточнений деталей прошлого, заносит в сторону до полного схода с катушек. Умение (талант) мгновенно входить в «священный и праведный гнев» особый дар на границе с артистизмом. Автомобили характеризуются «время разгона до скорости в сто километров», а в тебе другое: как скоро приступаешь к любимому занятию орать, получив в лоб неприятный вопрос. Когда мирная беседа загоняет в тупик и цена аргументам равна грошу («крыть нечем») — входите в транс, рвёте до пупа рубаху и выражаете искусственный гнев криком. Кому-то мой гнев кажется фальшивым, а мне настоящий, натуральный, праведный, обоснованный, необходимый и упреждающий: — Соглашайся, а не то хуже будет! — кому хуже пояснений не даю. После вспышки моего гнева никому и ничего не только возражать, но и думать не следует. Крик мощное оружие, крик сбивает правильный ход мыслей в головах врагов, вот почему и орут наши командиры. Крик основа правления, стержень и вертикаль, ибо только крик способен держать в подчинённых в священном страхе. Театральный гнев позволяет быть неуправляемым, и кто первым в споре захватывает «окоп гнева» — тот и побеждает. Сошедшему с катушек и орущему в припадке искусственного гнева совецкому человеку дозволено всё! — Истерику лечат нашатырём под нос, или кулаком туда же. Хороший удар надёжнее нашатыря приводит гневливого в чувство и наивысшая степень гнева испаряется и выходит вместе с извинениями. Но всё в прошлом. — Что будут выкладывать телерепортёры о старой войне, чем кормиться, когда последние «вспоминатели» нашей серии уйдут в мир иной, кто повторит воспоминание о вороньем бульоне глубокой осенью сорок первого? Сколько миллионов оккупированных дозволили душам расстаться с телами от голода и болезней, но не пошли на услужение врагам? И сколько миллионов, чтобы удержать души в телах, пошли служить врагам? — ау, исследователи, где вы? — Вопрос-удивление «в чём душа держится» старый со спорной датой рождения: — Вопрос появился после Гражданской, в бескормицу. — Бескормица после гражданской милость, вот в оккупацию лиха натерпелись! — третьи не согласные с первыми, вторыми и выдают своё: — В блокаду настоящая голодуха была… Глава 11. Справка из прошлого — Корявое название, все справки всегда только из прошлог, справки из будущего выдают профессиональные гадалки. — Хоть ты и бес со многими дипломами, а не понимаешь: справку о прошлом получают в настоящем времени. — Отодвинь прошлое на время и отправляйся за справкой о пребывании «на территории, временно занятой врагами». В справке укажут срок пребывания в оккупации: два года. — Поверхностное знакомство с чужим миром на двухлетнем сроке не кончилось, но продлилось на год и три месяца за пограничными столбами страны советов, в Польше. В вежливой форме в Справке помянут твоё не совсем совецкое прошлое, кое к настоящему времени находится на расстоянии в половину века. — Переживаний сорта «не совецкий человек» не было, от младости савецкое проходило мимо монастырских стен из старого кирпича, не касалось обитателей. Война, лагерная заграница, конец войны, ссылка отца на Урал (Южный) не окрашивалось красным цветом. — Не, ссылка, командировка… Забегаем… В жаре проходило начало мая одна тысяча девятьсот девяносто беспамятного года, страна билась спинами об реформы, позволяя гражданам не чаще раза в неделю задавать вопрос окружающему пространству: — Как жить дальше? — заявить «вопрос разрушал бодрость заявителей до основания» не можем, «как жить дальше» подпиралось другим вопросом: — Ай, впервой? — Не у всех в «лихие девяностые» бодрость духа опускалась до нуля, образцами стойкости выступили тренированные военными невзгодами малолетки, а на время расчётов с прошлым — пенсионеры с лозунгом: — Видели и хуже, не привыкать! Побывавших в оккупации в сороковые — в девяностые жили без вопросов и сомнений, и не знали, что принимают участие в процессе выживания. — Вот оно, ваше великое, опорное, стойкое и несокрушимое «за битого двух не битых лают»! — Чему удивляться? Вдохновляли слова песни савецкого кино «везде нужна сноровка, закалка, тренировка», не хочешь жить — ложись и умирай, ложки подешевеют. Кому и как низко перестроечные реформы снизили уровень сознания — не берусь судить, но что мой уровень снизился, как ныне модно выражаться «ниже плинтуса» — наверное. Как мог видеть себя в строб савецких людей, если слушал из-за бугра вражеские голоса и дивился: — Ну, собаки, откуда обо мне знают!? Сам о себе ничего, а они — нате вам! Справка от органов являлась основным документом с гарантированной оплатой иноземной валютой. Это ж надо, а!? Не свои деревянные, а иностранные, с ума сойти! Никто из претендующих не знал стоимость справки, и, как всегда вопрос рождал ответы: — Слух прокатился, будто кто меньше нашего от войны натерпелся, вот уже полсотни лет марки получают, так что нам прилично отвалят своих деньжат. — Посмотрим… В учреждении, оберегавшем отечество от тайных и явных врагов, приняли вежливо, тихо, и без лишних вопросов выслушали просьбу о выдаче справки. Беседа длилась не дольше минуты, и тогда подумал: «почему только одно учреждение в отечестве аккуратно и чётко работает, почему не все!?» На другой день в назначенное время с точностью до минуты, вошёл в приёмную комнату строгого учреждения, и ровно через три минуты вышел оттуда со сложенной пополам справкой в нагрудном кармане рубашки. Скромный и деловой документ гласил: «Настоящая справка выдана такому-то и о том, что он с……месяца сорок первого по июнь сорок третьего года проживал на временно оккупированной территории. В июле этого года был насильственно вывезен оккупационными властями в Польшу». Всего, что происходило на занятой врагами территории справка, размером не более половины листа школьной тетради, не могла вместить, и это ещё одна причина написания повести с запомнившимися деталями. Какая нужда указывать в справке подробности полувековой давности? Катили за рубежи отечества в последних числах июля сорок третьего всем семейством, Справка не ту дату отобразила… И семейство укатило не совсем насильно, а наполовину. Справка являлась первым шагом примирения неизвестно с кем и без перечня преступлений, кои предлагалось забыть.