Нет, конечно же, не оправдывался, но пытался показать, что ничего не изменилось…и в тоже время для меня изменилось многое. Я не могу назвать это болью, это хуже боли — это тоска. Дикая и страшная. Это ревность, от которой сворачивает все внутренности, и хочется биться головой о стены, разорвать себя на куски, чтобы не болело, и это понимание, что мне мало. Мне ТАК мало того, что у меня есть, и я никогда не посмею и не смогу потребовать больше, но буду извечно сходить с ума от осознания этого. Вот куда Владимир уезжает иногда на недели, вот где он проводит время, когда не со мной. Я смотрела на её живот, и мне хотелось заорать, громко, чтоб лопнули барабанные перепонки. Боже! Он, наверное, трогает его ладонями, слушает, как бьется ЕГО сердце. Они вместе смеются, придумывая ему имя. О, Господи, дай мне сил это вытерпеть! В конце вечера я ворвалась к себе в комнату, задыхаясь. Несколько секунд тишины, всхлипывая и тяжело дыша, пока не закричала, сметая все со столов, разбивая вазы, тарелки, чашки, не обращая внимание на изрезанные пальцы. Я выла, как подстреленное животное, вцепившись пальцами в волосы. Выла и раскачивалась из стороны в сторону на полу, глядя сквозь слезы на часы – Владимир не пришел ко мне. Я хрипела и рыдала, представляя себе, что он делает с ней в её спальне, крошила пальцами битое стекло и то смеялась, то снова плакала, ненавидя себя, презирая и понимая, что даже не имею на это право. Владимир никогда не клялся мне в верности, ничего не обещал. Ближе к утру мне сообщили, что на рассвете я покидаю дом маршала и еду домой. Одна. Без Владимира. Тогда я истерически и жутко хохотала, сидя на полу в осколках битой посуды. Иначе и быть не могло. Избавился от моего присутствия, чтобы не огорчать её. У каждого свои приоритеты, и у генерала они правильные…только мне от этого захотелось сдохнуть. *** Сабина Власова. Очередной ход в изощренной игре маршала. В игре, правила которой устанавливал он сам. Единственный игрок и судья. Все остальные были не больше, чем шахматными фигурами в его унизанных перстнями аристократических руках. Не выдать свою ярость, лишь холодно улыбнувшись, когда собственная жена входит в залу, в которой ты стоишь вместе с любовницей. Плевать, что из двух ты любишь только одну. Плевать, что от навязанной ты не хочешь своего собственного ребенка, а для другой готов пройти через все круги Ада бесконечно. Всем окружающим попросту плевать на чувства вас троих. Это довольно интересная сцена в размеренной жизни местных сливок общества. Действо, заставляющее едва ли не гадать в открытую, как себя поведет тот или иной его участник. И всё под пристальным ироничным взглядом Алексея Власова. Я сейчас не могу смотреть на Милу. Я спешу закрыться от нее. Не потонуть в глухой безысходности, заполонившей глаза, не раствориться бесследно в ее всепоглощающей боли. Моя маленькая женщина...Такой твоей боли я не хочу. Не этого унижения для тебя. И поэтому весь вечер сопровождать Сабину, позволяя Миле наблюдать за игрой с задних рядов. Малыш, просто дай мне время, и я докажу тебе, что массовка здесь любой и все вместе, кроме тебя. И лишь под самое утро, распростившись со всеми гостями и отправив Сабину в свою комнату, я подошел к маршалу и молча положил руку на его плечо. - Прекрасный вечер, дядя. Надеюсь ты получил удовольствие. - О, да. Еще как получил. Наверное, нет ничего более непримиримого в природе, чем мужская логика и женская эмоциональность. Одну и ту же ситуацию мужчина и женщина способны истолковать настолько по-разному, что на месте столкновения их взглядов не остается ничего общего. Пепелище. Отсылая Милу домой, я уже знал, какие мысли ее будут посещать. Я стоял за дверью, всем телом ощущая ее отчаяние и ужас, пока слуга сообщал ей об этом. Она восприняла эту новость, как свое унижение...В то время, как я не видел лучшего способа защитить ее там, в этом мрачном доме. Теперь, когда в нем появилась та, которая и душу бы продала за смерть Милы, найдись хотя бы один покупатель на этот товар. Милу я увидел только вечером следующего дня, когда вернулся из города. Поехал с отчетом в резиденцию маршала и покинул ее, даже не оставшись на ужин. Просто не захотел смотреть на эти приторные натянутые улыбки на безразличных лицах в то время, как моя девочка, и я чувствовал это, сходила с ума в моем доме. В нашем доме. С ней даже безумие казалось одним на двоих. Увидел, как она сидит на нашей кровати перед столиком с нетронутым подносом с едой, и сердце сжалось от щемящей боли. Мила вздрогнула, оглядываясь на меня. Преодолел расстояние, разделявшее нас, и присел перед ней на корточки: - Здравствуй, малыш. Я соскучился. Провел пальцами по темным прядям волос, затаившись в ожидании ее ответа. *** Я потерялась. Так бывает, когда нет ни одного верного решения. Ни одного ответа и ни одного проблеска. Я заблудилась в стенах собственной добровольной тюрьмы, и выход из нее означал далеко не свободу, а смерть. Я видела двери, я знала, как они открываются, но я так же знала, что за порогом меня ждет адская бездна, и воздуха там нет, я завяну, как те розы в саду. Бродила по комнатам этого дома, как в каком-то сне. Человеку легко справиться с болью, когда он может ненавидеть, может выплеснуть ярость, позволить кому-то видеть свои эмоции, дать им волю, уйти. Сделать хоть что-то, а я задыхалась от бессилия и ненавидела только себя. Он там с ней. Проклятое воображение, оно сводило с ума, оно рисовало картинку за картинкой, и мне казалось, что даже мои слезы стали кровавыми от того, что я представила в своей голове. Смотрела на часы и хохотала над собой. Как сумасшедшая, которую безумие застало врасплох. Нет ничего страшнее ревности. Настоящей. Черной, как смола, и такой же липкой. Она затекала мне в поры, в глаза, в уши, в сердце и застывала там необратимостью. Наверное, это то самое ощущение, которое заставляет убивать или сходить с ума. Нет ничего страшнее, чем представлять чужое счастье и себя за стеклянной дверью, как собаку. Хозяин иногда выходит ее покормить, гладит между ушей, насыпает поесть, играет с ней, впускает в дом, но все равно она будет жить на улице в своей будке, пока там и не сдохнет. Она может только считать себя членом семьи и тоскливо смотреть на окна, в которых горит свет и куда ее никогда не пустят. Потому что она никогда не станет человеком, и ее место на улице. Я не собака! Я не игрушка! Я не хочу так....но ведь я сдохну без Хозяина...чем я отличаюсь? Наверное, только тем, что умею говорить. Зашла в кабинет Владимира долго смотрела на графин с коньяком, который он иногда пил, прокручивая бокал с янтарной жидкостью в длинных пальцах, это верное лекарство для забвения. Помню, Степан напивался, когда мы ругались, или когда у него были проблемы на работе, и тогда он впадал в спячку. Я смотрела на него и завидовала – как легко человек уходит от проблем. Точнее, какой простой выход он нашел. Может и я смогу? Хотя бы ненадолго унять боль. Легкую передышку. Совсем немного. Я подошла к столу и плеснула в бокал светло-коричневой жидкости. Сделала глоток и закашлялась. Горло обожгло чем-то, похожим на спирт. В голове стало мутно, слегка притупляя сознание. Смотрела на бокал несколько секунд, а потом решительно наполнила до краев, выпила до дна, схватившись за горло, стояла у стола, тяжело дыша. Не легче. Но уже и не так кромсает на части изнутри и контроль отступает куда-то далеко. Наружу рвется ярость, истерика и та самая боль. Она выплеснулась и захлестнула меня всю, а я позволила. Зарыдала в голос, пошатываясь у стола, глядя на напиток и чувствуя, как шумит в голове. Взяла бутылку, пошла к себе неуверенной походкой. Я не знаю, сколько времени прошло. Я так и сидела на кровати. Растрепанная, заплаканная, пьяная, в расстегнутом платье и, обхватив себя руками, смотрела в одну точку. Пока вдруг не распахнулась дверь, и я, чуть пошатнувшись, повернула голову. Увидела Владимира. Такой красивый…такой до боли красивый. Ненавистно, безумно, недосягаемо красивый. Моё жестокое солнце, которое обожгло мне всю душу до ран, но без него я ослепну в темноте или замерзну насмерть. Он пересек комнату в несколько шагов и присел у моих ног на корточки. Я смотрела на него, чувствуя, как та самая ярость впивается в меня иголками, как распались в пепел все оковы контроля, и расхохоталась. Истерически громко, до звона в ушах. Сбросила его руку. - Сильно соскучился? Я тоже. Скучалааа…по тебе, Владимир Власов. Взяла со стола бокал и, отсалютовав ему, поднесла к губам. *** Пьяная. В стельку. Усмехнулся, чувствуя, как сжалось сердце. Никогда не видел ее пьяной. Алкоголь в слишком большая роскошь для меня. Потеря контроля, которая может стоить жизни. И Мила не могла этого не знать. И именно поэтому стало больно самому. Она захотела забыться, или же ей стала настолько безразлична собственная судьба? Отобрал у нее бокал и поставил его на пол, перехватив тонкую руку. Она возмущенно вскрикнула. - Это был последний раз, когда ты пила, Мила! *** В голове туман ярости, но я слышу и вижу его отчетливо, слишком отчетливо и кроваво-черная ревность впивается в меня клыками и когтями, заставляя задыхаться. Владимир резко встал в полный рост, нависая надо мной. - Конечно, Хозяин, - усмехаясь, вставая следом, чуть пошатнувшись, опираясь на стол, - как прикажете, как пожелаете. Посмотрела в синие глаза, которые в этот момент казались мне непроницаемыми. Проклятые глаза, которые каждый раз выносили мне приговор за приговором. - Ты вспомнил обо мне? Зачем ты приехал? - судорожно сглотнула, чувствуя, как дерет в горле и хочется закричать, - Ах да, это твой дом. Один из...Ты соскучился. Мне раздеться? Или ты уже утолил свой голод в другом доме? Как много домов...женщин. По чему именно ты соскучился, Владимир Власов? Чего не хватает могущественному палачу? И снова засмеялась, поворачиваясь спиной к столу, впиваясь в него дрожащими руками, чтобы чувствовать себя более уверено. *** Решение пришло мгновенно. Несмотря на ярость, вспыхнувшую в груди от ее слов, разум твердил, что сейчас не имело смысла спорить или доказывать что-либо пьяной женщине. - Раздевайся! - кивнул головой на кровать, - А пока раздеваешься, попробуй сама ответить на свой вопрос. Устроился в кресле напротив кровати, закинув ногу на ногу. - Я не люблю ждать, малыш. Ты же знаешь это? - окинул взглядом ее растрепанное платье. - Как по-твоему, почему Владимир Власов оставил роскошные апартаменты в резиденции маршала и оказался именно в этом доме? В одном из? *** - Не знаю. Я ничего больше не знаю. Я не умею читать чужие мысли. Я должна верить. И все. Это все, что у меня есть. И этого ничтожно мало, оказывается. И не подумала раздеваться, наоборот, застегнула все пуговицы до самого горла. *** Улыбнулся, глядя, как она застегивает платье, будто бросая вызов. Будто не знает, что стоит мне захотеть, и эти чертовые пуговицы сами разлетятся по полу в считанные мгновения. - А ты бы хотела, Мила? Хотела бы прочитать мои мысли? Или узнать о моей жизни? О чем я думаю? *** - Тебе правда интересно, чего бы я хотела? Или это такая игра? Вцепилась в стол, с вызовом глядя ему в глаза. Где-то в глубине сознания понимая, что каким-то чудом все еще живая. Каким-то чудом Владимир все еще не сжал мое горло, перекрывая дыхание и затыкая рот дерзкой вещи, которая осмелилась говорить с ним, как с равным. Которая вообще решила, что имеет на это право. *** Поманил ее пальцем, не без удовольствия отметив, как сверкнули злостью ее глаза. - Я бы не задавал тебе вопросов, если бы мне не было интересно, Мила. И промолчать о том, что мне интересно всё, что касается Людмила Журавлевой. Её мысли, её предпочтения, её сны и тревоги. С ужасом понимаю, что с некоторых пор Людмила…Мила - это единственное, что меня интересует.