На широкую арену Самсонов как поэт выплыл на Ленине. Как раз шли предвыборные баталии, и монархическая партия заказала Мамонту какую-нибудь агитационную поэму, принижающую коммунистов и пролетариев. Мишка пошарил в пыльных закромах школьной библиотеки у своего дома (тогда в пространство Интернета выхода он ещё не имел), наскоро ознакомился с имеющимися поэтическими одами о Ленине и за пару часов состряпал заказ. Поэма называлась «Как печник не поверил Ленину». Печник Савельич выкладывал печку для Ильича, но ему нашептали соседи, что кто-то в дневное время навещает его внучку Дуньку. Думая на великовозрастного балбеса Потапа — кулацкого сынка, Савельич бросил работу, выломал из забора длинный толстый дрын и кинулся на расправу: …Злой старик ворвался в хату, С дрыном к спальне — напрямик. Вдруг из спальни вышел… Ленин. — Ленин! — так и сел старик… Потом как Ленин ни пытался внушить печнику, что всего-навсего объяснял девушке задачи коммунистического переустройства общества, тот не поверил. Разочаровавшись в Ильиче, печник ушёл к белым. Он просился в солдаты, но его не взяли. Адмирал Колчак, наслышанный о славе печника, попросил выложить печку. Старик с удовольствием выполнил просьбу. Печка вышла — одно загляденье. Колчак щедро наградил старика деньгами. Но печник от денег отказался — как можно, деньги с благодетеля России! Подозрительный адмирал усмотрел в отказе явное пренебрежение старика к монархическому движению и симпатию к коммунистам и приказал печника расстрелять. И печника шлёпнули. Начало поэмы привело монархистов в экстаз, но окончание… — Мамонт, вас не туда занесло! — возмутились монархисты. — У вас Колчак — явный зверь, поборник кровавой реакции. Почему он расстрелял печника? Что о нас подумают избиратели? Поэму не приняли. Раздосадованный Мамонт, злясь, поменял Ленина и Колчака местами и предстал перед избирательным штабом «красных». Там Самсонов еле избежал избиения. — Самсонов, что вы пытаетесь нам всучить?! Ленин приказал расстрелять печника! Вы с ума сошли! Народ до сих пор попрекает нас расстрелом царской семьи! Мамонт остался без гонорара, на который рассчитывал. Его выручила шумиха, поднятая мировой журналистикой вокруг пристрастия Билла Клинтона к молодым девушкам. В то время Клинтон был президентом США, интрижка с Моникой Левински грозила ему импичментом — все об этом только и говорили. Проворный Мамонт переделал поэму на современный лад: «Клинтон и печник», имея в виду тёзку американского президента. Этот самый Билл Клинтон, чтобы не светиться в США, стал инкогнито наезжать в Россию и посещать внучку печника Савельича. Соседи намекнули Савельичу, что в рабочее время, когда старик кладёт печи, к его хате периодически подкатывает кортеж из шести лимузинов, и представительный мужчина в чёрных очках и с саксофоном посещает юную Дуньку. Бросив работу и схватив длинный дрын, Савельич кинулся домой: Злой печник ворвался в хату, С дрыном к спальне — напрямик. Вдруг из спальни вышел… Клинтон. — Хэлло, Савельич! — Клинтон! — так и сел старик. После объяснений выходило, что Клинтон посещал юную леди ради игры на саксофоне. Ещё автором делались тяжеловесные намёки, что только Дунька играла на «трубе» Клинтона — история из Белого дома повторялась в российской провинции, в том числе и пятна на платье. Поэму купил бульварный еженедельник. Номер разошёлся мгновенно, принеся известность молодому поэту. Пришлось допечатывать лишние двести тысяч экземпляров. Мамонту за поэму заплатили тысячу долларов. Вечером он пил водку в ресторане, заедая солёной севрюгой, плакал, ругал жизнь и называл себя «динозавром жанра». — С Лениным поэма читалась лучше! А так, испохабил стихи ради денег… Рядом гуляла компания ура-патриотов. Мамонту выделили пять тысяч рублей и попросили экспромт о политическом враге, бывшем и единственном президенте СССР. Взобравшись на эстраду, выпячивая нижнюю тяжелую губу и тряся кудрями, Мамонт завыл нараспев: Империя досталася ему. Полмиром правил — царь и бог… Но продал всё! Всё развалил, Всё пропил с королями… И пиццей торговать пошёл, И центы брал на чай У школьников английских, Согнувшись, Через руку с полотенцем, Как целовальник… Сидевшая за дальним столиком полная политическая дама криво усмехнулась и выговорила: — Мамонт Самсонов — политическая проститутка. Прошло много лет. Самсонов не стал ни на йоту лучше. И вот эта «политическая проститутка» определил в шлюхи дочь Геннадия Егорова Машку — поимел и бросил. Козёл! Геннадий потянулся к телефону, намереваясь позвонить Самсонову, но тут дверь кабинета отворилась, и на пороге предстал отец. — Отец? Ты? — удивился Егоров. — Тебя пустили? — Сенька на калитке сидит, — засмеялся Андрей Андреевич, прошёл в кабинет, сел на стул перед столом сына. — Что бледный такой? Устал? Егоров потёр виски. Выплыла дилемма: говорить отцу о беременности дочери и отказе Самсонова жениться или нет? Отец знал, что Машка собиралась замуж за поэта. Видя возбуждённое, радостное лицо отца, Геннадий решил пока не говорить — сначала изобьёт того подонка, а потом… — Работа, отец, сам понимаешь. — Да, да, Гена. А я с хорошей новостью. Вот. — Андрей Андреевич суетливо полез в карман пиджака и вытащил семь стодолларовых купюр. — Возьми. — Семьсот зелёных! Откуда? — Егоров удивился. В последнее время у него был постоянный напряг с деньгами из-за взятых кредитов. Когда кредиты оформлялись, он рассчитывал и на зарплату жены, но супругу неожиданно сократили… — Откуда я могу взять деньги? Веду переговоры об издании своей книги. Пока аванс дали тысячу. Себе три сотни оставил. — Папа! — Перестань, мы одна семья. Из всех нас только я один могу быстро заработать, и много. Я же всё понимаю. — Отец, спасибо! Мне так неудобно… — Перестань. Подпишу договор (я роман ещё не закончил), оплатят хорошо — уже делали намёки, что не поскупятся. — Поздравляю! Здорово! — Егоров взял деньги, спрятал в карман. — Ты мне классно помог, отец. — Ерунда. Вот выплатят гонорар, весь его отдам Машке на приданое. А то поэт её накормит… А ей ещё учиться надо! Я ведь против был всего этого, а потом подумал, подумал — для Машки нашей ведь счастье ублажать этого кабана… Пусть радуется. Ну… не получится, что ж, мы же рядом, в конце концов… вытянем, что бы ни случилось… Геннадий помрачнел. Отец как чувствует. Но пока он ничего ему не скажет. Может, всё ещё наладится. Этот кабан (как говорит отец) перебесится и одумается. Машка-то ведь не замухрышка — мисс Вселенная, не меньше, высокая, красивая… Андрей Андреевич подумал, что сын загрустил из-за своего тугого положения с деньгами, что сам не в состоянии устроить свадьбу и помочь молодым, поэтому тут же решил уйти, чтобы дальше не расстраивать его. — Я пойду, Гена. Торопят. Быстрее, говорят. Ох. — Андрей Андреевич вздохнул. — Прямо камень с души… — Было бы хорошо, папа… Ты бы нам здорово помог с Машкиной свадьбой. — Помогу, Гена. — Я сегодня позвоню тебе, а завтра или послезавтра зайду обязательно. После ухода отца, ещё раз взглянув на свалившееся с неба богатство (семьсот баксов — минуту назад и мечтать о них не смел!), Егоров решил немедленно наказать Самсонова — душа кипела обидой за дочь, за себя, за всё накопившееся… Мамонт упоённо работал. Ему недавно заказали поэму о нерадивых работниках медицины — врачах и медсёстрах, заказала ассоциация народных целителей. Целители нападали на медиков, чтобы отбить клиентуру. Мамонт пошёл по проторенному пути — взял за основу старый поэтический материал по теме и переработал на новый лад. Он решил, что детский стиль охватит тему полнее, поэтому взял в оборот «Доктора Айболита». По-новому поэма именовалась коротко, но хлёстко, как пощечина: «Ветеринар». А в Африке, а в Африке, На чёрной Лимпопо, Весёлые жирафики Погибли от того, Что по запарке Айболит