Переулок опустел. – Вот поэтому вас и не любят. – буркнула Маша. – Разве можно, чуть что, файерболами пулять? А если я достану Пищаль и начту палить во всех, кто мне не понравится? – Это был не файербол. – Только это тебя волнует? Ты такой же, как все маги! – в глазах её блеснули злые слёзы. – Только собственное благополучие, да чтоб, не дай бог, неуважения никто не высказал, и волнует. – Они думают, что мы враги. Что от магов одни неприятности. Но мы – такие, какие есть, и не им нам указывать, как жить. – Пока что ты демонстрируешь обратное. Если ты думаешь, что Лумумба не виноват, нужно найти того, кто на самом деле устроил пожар, а не кидаться в людей огненными шарами. Идем к Штыку. Расскажем, как всё было: про пожар, про Дуриняна… Он поможет, я уверена. – Нет. – Ванька, миленький, ты просто не понимаешь. В одиночку мы… – Это ты не понимаешь. – хотел схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть, но сдержался. – У нас просто нет времени! Скоро ночь, Зверь может явиться за близняшками. Мы должны быть там, даже без Лумумбы, иначе… По глазам Маши я понял, что она об этом забыла. Ну, не то, чтобы совсем забыла, просто насущные проблемы заслонили главное. – Ты можешь еще раз вызвать Пегаса? – тут же переключилась она. Я опустил глаза. – Прости. Запал кончился. Незавершенное колдовство… В общем, чтобы погасить огненную сеть, я затратил энергии больше, чем если б её выпустил. Она не стала меня упрекать. Возмущаться, называть дебилом пустоголовым… Постояв несколько секунд, видимо, переваривая услышанное, просто сказала: – Тогда побежали. Через несколько кварталов, когда сердце начало глухо бухать в ушах, а в глазах запрыгали черные мушки, я спросил: – А далеко еще? – До деревни – двадцать верст. Я чуть в канаву не улетел. – Двадцать верст? Ты предлагаешь бежать двадцать верст? Да мы и к завтрашнему вечеру не успеем… Она тоже запыхалась. Рыжие завитки прилипли ко лбу, а щеки раскраснелись. – Я хотела просто отбежать подальше от… ну, от пожара, а потом позаимствовать тачку. – Позаимствовать? – упершись руками в колени, я пытался перевести дух. Тренироваться надо чаще… – Угнать. Иначе не успеем. – А водить-то ты умеешь? – Я думала, ты умеешь… Глядя друг на друга, мы неожиданно рассмеялись. Пружина, сжимавшаяся внутри, ослабла. Не такой человек Лумумба, чтобы прозаически сгореть в пожаре. Что бы там не говорили. Думаю, раз я вспомнил про Зверя, он уж точно о нем не забудет. Придет, никуда не денется. Не будь он сыном великого вождя Мбванги Мабуту! …Жучок был древний-древний, наверное, прошлого еще века. Покрытый тусклой голубой краской, с одной желтой, и одной напрочь отсутствующей дверцей. Но движок, переделанный на самогон и кукурузное масло, ревел вполне воинственно, и давал аж тридцать километров в час. Нашли мы его почти случайно: Маша заметила приткнувшееся к забору и почти утонувшее в лопухах облупленное чудо на самой окраине, у маленького домика. Почему хозяин не загнал своё сокровище во двор – так и осталось загадкой. Надеясь на то, что в баке есть топливо, мы укатили его на руках, а потом вскрыли проволочкой и завели от искры. Первые минут тридцать молчали. Я боролся с непривычным управлением: от родной панели в Жучке ничего не осталось, сейчас она выглядела, как больная фантазия Левши, дорвавшегося до электрического паяльника. Стемнело. Фары не горели – их попросту не было, так что я на малой тяге включил ночное зрение. Маша, увидев два голубых пятна на дороге, нервно поёжилась. – Ты же говорил, магии не осталось. – Да это не магия. Так, остаточные брожения в организме. Она помолчала, а потом спросила: – И как оно? – Что? – Употреблять Пыльцу, колдовать? Как ты докатился до жизни такой? Я осторожно пожал плечами: коленки подпирали уши, локти умещались между ними. Макушкой я то и дело стукался о крышу. – Да как, как? Как у всех… Мне тогда лет двенадцать было, нашел дохляка на помойке. Обшарил и наткнулся на несколько граммов Синьки. Это первичный леофилизат, совершенно неочищенный. Где он его взял – одному богу известно… Принес его на хазу – добыча, как никак… У нас тогда в предводителях Крутой ходил. Ну знаешь, такой: челюсть – как наковальня, кулаки по пуду, а мозг – как у трехлетнего ребенка. Вот он и велел всем попробовать. Типа, проверить, кто не хлюзда… Почувствовал, как где-то внизу живота намерзает ледяной ком, и замолчал. Какие мечты могут быть у беспризорников? Оголодавших, больше похожих на диких зверят, чем на человеческих детенышей? Сам Крутой, помниться, во сне всё мамку звал. Она и пришла… Запомнились только громадные, белые, как тесто и такие же мягкие, гнущиеся во всех направлениях, руки… – И что? – А ничего. Трое даже не проснулись, так во сне и угасли. Остальные не смогли выйти из Нави – мы тогда и не подозревали, что это такое. Застряли за Завесой, а сил вернуться не было. Синька высосала весь их разум досуха. Крутой спылился одним из первых. – А ты? – А я? Я не умер вместе со всеми. Повезло. Оказался я поцелованный синим ветром… это мне потом монахи сказали. Лежал, и галлюцинировал сутками напролет. По ожившим глюкам меня пастафарианцы и нашли. Выходили… – Что означает поцелованный? – Что я настоящий маг: могу жрать Пыльцу тоннами, и ничего мне от этого не делается. – Прям таки тоннами? – Ну… По правде сказать, "срок годности" есть у всех. Просто у таких, как я и Лумумба, он дольше. Но знаешь ведь, нервные клетки не восстанавливаются… Неизвестно, когда кирпич прилетит. – Поэтому бвана не разрешает тебе часто закидываться? Ответить я не успел: машинку нашу тряхнуло и подбросило. Я, как бешеный, завертел баранку, но это не помогло. Нас понесло юзом поперек колеи. По сторонам не смотрел: был слишком занят. Когда под задний бампер поддало так, что треснул кузов, я крикнул Маше "Прыгай!" – и сиганул в кусты. Угодил во что-то страшно колючее, да еще и затылком ударился. Пока очухался, вылез на дорогу, пока вытащил шипы из задницы… Жучок наш лежал кверху брюхом, а земля вокруг выглядела так, будто её вспахали. Маши видно не было, зато рядом с машиной, купаясь в лунном свете, стояла зверюга. Огромная, как мамонт, и страшная, как смертный грех. Увидев меня, она опустила голову, сверкнув желтыми очами, и заклокотала горлом. – Маша… – неуверенно позвал я. – Маш? – Не верещи. Здесь я. – она подошла сзади, прячась за меня от зверюги. – Ты это… Я его отвлеку, а ты беги. – глаз от светящихся желтых зрачков твари я оторвать не мог. – Ага, щас. – почему у нее такой спокойный голос? Я лично не удивился бы, обнаружив на себе абсолютно мокрые портки… – Не спорь, Машунь. Тебе еще жить да жить… Замуж выйдешь, детки у тебя будут… Беги, я его задержу! Разведя руки, я попытался открыть Завесу. Меж ладоней проскочила крохотная синяя искорка, и испарилась. – И надолго ты его задержишь? Что-то она там, у меня за спиной, делала. Чем-то шебуршала, потом взвизгнула молния, потом был какой-то металлический лязг… – Не знаю. – я переступил с ноги на ногу. – Уж больно он здоровый… Уходи. Только сначала не беги, а спрячься в лесу. А потом уж… Рядом с ухом грохнуло. Да так, будто прямо в черепе взорвалась граната, оторвав уши. Подскочив метра на два, я наконец развернулся и посмотрел на Машу. Лежа на спине, она сжимала в обеих руках громадный револьвер. Наземь её, походу, отдачей отбросило… – Отойди! – заорала она. Это я по губам угадал: голова была, как чугунная болванка, ничего не слышал. Только звенело где-то в затылке. Я подскочил еще раз, мимо просвистела еще одна пуля, собака истошно взвизгнула, но продолжала бежать на нас. Маша отбросила револьвер и выхватила огромный мачете. Вскочив перед носом твари, она махнула ножом. – Не мельтеши! – бросила мне через плечо и пригнулась, как пантера перед прыжком. – Да как же… Ты же… – Не мельтеши, я сказала. – и бросилась на тварь. Смотреть, как Маша пластает тварь, словно куриную тушку для супа, было страшно. Она скакала вокруг неповоротливой туши, нанося точные удары, а когда тварь упала с перерубленными передними лапами, запрыгнула ей на спину и хладнокровно перерезала горло.