– Пресекать? – Шаробайко вновь начал надуваться. – А каким макаром, не подскажете, уважаемые господа начальники? Вы слышали про Новый Оскол? То-то и оно! Никто не слышал. Налетели твари огнедышащие, и спалили город к свиням собачьим. А потом фьюить! И гуси-лебеди… – упав на стул, он принялся вытирать порядком уже замызганным платком шею и лысину. – У меня в штате – сорок единиц охотников. И все, как один, пребывают за девяносто верст отсюда! – поведав эти важные сведения, Шаробайко плеснул себе из графина, но пить не стал, а мрачно уставился в стакан. – Рядом с Перебеевкой объявился большой отряд имперских боевиков, – пожаловался он. – Голов около двухсот. Терроризируют местных жителей, скотину режут… Вот я и послал ребят. А тут – она. Стер-р-рва. – Почему у вас в штате всего сорок единиц, когда положено сто пятьдесят? – поинтересовался наставник, всё еще делая вид, что занят ногтями. – И содержание, насколько я помню, вам выделяется на полный штат. А вы говорите – денег нет… – Содержание. – Хрон Монадович нервно хрюкнул. – Того содержания на дырку от бублика. Это вам не Москва! Каждый рейд обходится… – закатив глаза, он начал загибать пухлые пальцы. – За патроны оружейники дерут, обмундирование, опять же… Почитай, каждую смену что-нибудь у них рвется, да броники – кто ж в рейд без броника сунется? Да сухпаек… Прожорливые эти охотники – ужас. Лечение за наш счет… – Ясно. Но почему так мало людей? – Охотником нынче быть не выгодно – это вам не пять лет назад… Сейчас все в фермеры идут, да на свалку, к механикам. Еще на винокуренные заводы – там завсегда рабсила нужна, и платят хорошо. К нам только самые пропащие и попадают. – он опять горестно хрюкнул. – Работа опасная, непредсказуемая. Да и немного её стало, что греха таить. Мать драконов – отдельный случай… – Вам по штату положен маг. Почему его не привлечь к поимке Матери Драконов? – Нету у нас мага. Был, да весь вышел. Спылился. – А наркотик? – А… Что наркотик? – Шаробайко вновь начал багроветь. – Вы утверждаете, что маганомалий всё меньше, когда мы за одно только утро видели три… – Три аномалии за день – это действительно мало. – он устало потер уши. – Можно сказать – ничего. В открытую-то Пыльцой не торгуют… – В открытую? – Лумумба сделался вкрадчив, как леопард. – И вы считаете, это большое достижение? При том, что наркотик в стране запрещен, и использование оного преследуется законом! – Ну и где он, ваш закон? – устало спросил Шаробайко. – Где? – он картинно отдернул тяжелую, битую молью, бархатную портьеру, в воздух взвились клубы пыли. – Нету его, нету! Здесь вам не Москва. У нас здесь свои законы! Я же говорю: в штате – сорок единиц на весь район, а это: город со стотысячным населением, да округ – около двухсот деревень… Только и можем, ликвидировать последствия по мере сил! – Может, с головы надо начинать? – тихо подсказал я. – Устранить источник распространения, тогда и аномалий не будет… – Ох вы там, в Москве, какие умные! – Шаробайко откинулся на спинку и вновь плеснул себе водки. Выпил, глаза его на мгновение остекленели. – Нету одного источника. Одну точку накроешь – три других возникают. Всё равно, что в плотине дырки пальцами затыкать… – А полиция? – перебил Лумумба. – Куда смотрит градоначальник? – В-основном, в рюмку. – глумливо усмехнулся исполняющий обязанности. – А по вечерам – на голые ляжки танцовщиц в Зеленом Пеликане. – говорил он это с какой-то остервенелой завистью. – Налоги… – подсказал учитель. – Я вас умоляю! Централизованной власти, как таковой, в городе не существует, всё мало-мальски ценное находится в руках частных предпринимателей: Господин Ростопчий, хозяин свалок. Господин Дуринян, промышленник и торговец… Мадам Елена, королева наша, благодетельница… Вот уж кто не выносит даже намека на Пыльцу! Только благодаря им, Отцам, так сказать, и держимся на плаву. – Ладно, что там с Матерью? Я всё ждал: когда ж Лумумба к этому вернется? Иногда какой-нибудь торчок, возомнивший себя магом, пытается наколдовать драконов. Но жизнеспособных особей, а тем более, летающих и огнедышащих, насколько я помню, ни у кого не получалось. – С Матерью? – растерялся Шаробайко. – Да никак. Я к ней гонца отправил, с нижайшей просьбой повременить чуток – пока дань, мол, насобираем… День-два мы её промурыжим, а там, глядишь, мои молодцы вернутся, и… – С вами всё ясно, милейший. – учитель поднялся. – Но напоследок… – Шаробайко втянул голову в плечи. – Порекомендуйте, будьте любезны, постоялый двор без клопов и ресторан, в котором не подают крыс. – Да вот… – развел руками Хрон Монадович, – Гарцующий Пони, на Пригорной. Там и гостиница и харчевня. А вы что же… – он замялся. – Задержаться надумали? – Там видно будет. – приложив два пальца к шляпе, Лумумба направился к двери. На улице была лепота. Солнышко пригревало, в луже, прямо посреди дороги, барахтались воробьи, а на крылечке соседнего дома, не обращая на птах никакого внимания, умывалась откормленная кошка… – Ты, Ваня, дуй на почту. – распорядился Лумумба. – Там почтовая карета, – он сверился с репетиром, – Аккурат сейчас прибывает. Заберешь вещи. А я – в гостиницу. Осмотрюсь, закажу обед… Давненько мы с тобой горяченького не едали, а, стажер? Супчику, куриного, да с потрошками! В животе тоскливо забурчало: не иначе, в предчувствии беды. Аппетит пропал. – А как же Мать драконов? – Завтра. – решил Лумумба. – После трех суток дороги бойцы из нас с тобой – аховые. Так что завтра. С утра пораньше. Глава 4 Маша Дома было тихо. Не носились с воплями близняшки с самодельными луками из ивовых прутиков, никто не напевал на кухне, готовя завтрак, никого не распекали за немытые уши и сбитые коленки. Даже воздух был стоячим, неподвижным. Значит, изменений к лучшему нет. Вздохнув, я потопала в ванную. Нужно снять грязный комбез, почистить оружие, и, самое главное, вымыть голову. До сих пор от волос зомбятиной несет. Бросив рюкзак на пол, я взялась за молнию на куртке. Дверь распахнулась. Бабуля выглядел плохо. Хуже, чем вчера, когда я уходила на дежурство. Глаза ввалились, на висках залегли синие тени. В вороте растянутого свитера виднелись косточки ключиц – кожа натянулась так, что было видно, как у горла бьется нервная жилка. Пегие волосы собраны в аккуратный хвост, к длинному подбородку прилепился кусочек бумаги. Значит он нашел в себе силы побриться. Окинув меня тревожным взглядом, как бы подсчитывая: голова – одна штука, руки – ноги в достаточном количестве, глаза, уши – на месте, – Бабуля спросил: – Почему так долго? – В магазин заходила. – было больно на него смотреть, и я отвернулась, сделав вид, что увидела что-то жутко интересное в зеркале. – И в аптеку. Вчера премию выдали, за динозавра, так что я купила лекарств. – Как раз вовремя. – Бабуля немного приободрился. – Близняшки всю ночь прокашляли, да и Ласточке не становится лучше. Я надеялся на перелом, но… – Всё будет хорошо. – оторвавшись от зеркала, я расстегнула рюкзак. – Вот стрептомицин и две дозы ампициллина. Предлагали Магаклон. Он, конечно, дешевле, хватило бы доз на пять-шесть, но я… – Всё правильно. Ты молодец. – Бабуля потрепал меня по волосам. А потом, как ему казалось, незаметно, вытер руку о джинсы. – Если не возражаешь, обе дозы я оставлю для Ласточки. Близняшкам хватит стрептомицина. На мгновение я почувствовала душевный подъем: Бабуля со мной советуется. Как с равной. Как с добытчицей. Но тут же сникла: значит, он понимает, что на грани. Таким способом он просто дает понять, что скоро решать буду только я. Поддавшись порыву, привстав на цыпочки, я обняла его за шею. Вдохнула смесь крепкого одеколона и табака с примесью земли и листьев… Над всем этим витал легкий, едва ощутимый металлический душок. Кровь. – Я обязательно что-нибудь придумаю. – сказала я ему в шею. Бабуля отстранился. Взяв меня под мышки, легко поднял и перенес на коврик у ванны. – Ты о чем? – спросил он так, будто речь шла о новом способе заряжать ружье. У меня непроизвольно дернулась щека. Непонятно, то ли улыбнуться, то ли заплакать. – О близняшках, конечно же. – всё-таки удалось превратить нервный тик в улыбку. – Я пельменей купила, представляешь? Из того самого дракона. Побалуем наших больных деликатесами… Поставь, пожалуйста, воду, пока я тут отскребаюсь. – Да уж помойся, как следует. – Бабуля демонстративно почесал нос. – Представляем новый парфюм: "Гниющий зомби". Превалирует запах падали, так же угадываются нотки мокрой псины, березовых сережек, речного ила… – он прикрыл глаза, принюхиваясь. – И смерти. – Где ты была? – вопрос звучал жестко, повелительно. Я набрала воздуху, и… выдохнула. – Ты о чем? – невинно спросила, хлопая ресницами, и чуть приподняв бровь. Бабуля нахмурился, на мгновение напрягся… а потом расслабился. – Пойду ставить воду. – вышел и прикрыл за собой дверь. Один-один. – думала я, сдирая комбез. – Ты не хочешь, чтобы лезли в твою личную жизнь, а я не хочу, чтобы в мою… Бабуля подобрал меня пять лет назад. Прыгая через забор, я сломала ногу. Воевали с Ночными Снайперами – другой, более сильной и многочисленной бандой, и потеря боеспособности стала приговором. Я умудрилась заползти в какой-то подвал и Снайперы меня не заметили. Но выбраться сил уже не нашлось. Мне было десять, я как раз получила свою первую татуировку, и очень ею гордилась… Бабуля обнаружил меня, патрулируя Окраины. Подобрав озлобленного, одичавшего звереныша, он, в прямом смысле слова, сделал из меня человека. Научил читать и писать. Охотиться… Вытирая голову полотенцем, читала послание от Шаробайки. Всучили его утром, вместе с премией, и, чтобы конверт не мешал пересчитывать монетки, я сунула его в карман рюкзака, к лекарствам. И забыла. нашла только сейчас, в непромокаемом кармане с антибиотиками. Думала, это очередная бюрократическая лажа "об увеличении срока годности бронежилетов", или "о вторичном использовании патронов"… Наш начальник любит нелепые формуляры. Наверное, придают его жизни смысл. Конечно, ведь бумаги-то завались, перерабатывающие заводы Ростопчия дымят днем и ночью… Но в письме речь шла о некой Матери Драконов. Причем, это был не стандартный, отпечатанный на машинке текст. Со слов, неумело накарябанных пером, во все стороны летели брызги – значит, Шаробайко лично, так сказать, снизошел. После всех приключений сегодняшнего утра это выглядело очень подозрительно… Особенно, сумма, проставленная прописью в конце. Почувствовав соблазнительный запах, мой живот утробно заурчал. Запихнув письмо в карман халатика, я, теряя тапки, галопом рванула на кухню. Из Бабули кулинар еще хуже, чем из меня. Мало ли, как он пельмени изуродует. Но, к счастью, учитель справился. С каким-то ностальгическим видом он стоял у плиты, помешивая шумовкой в самой большой кастрюле. Увидев меня, смущенно улыбнулся: