– За что? За то, что я устроила тебе свидание с симпатичным парнем? Ради бога, Минка, если я сама не могу повеселиться, позволь мне хоть за тебя порадоваться. – Я не хочу гулять с Йозеком. – Но Ании нужно, чтобы ты пошла на свидание с ним, – решительно заявила Дарья. Ания – героиня моей книги, скучнейшая особа. Все у нее тихо да гладко. – Благодарности оставь на потом, – добавила Дарья и похлопала меня по руке. Кафе «Астория» – широко известное в Лодзи увеселительное заведение на Петрковской улице. В любое время дня там можно было встретить еврейских интеллектуалов, драматургов, композиторов, которые спорили о тонкостях искусства в клубах табачного дыма за горьким кофе, или оперных див, неспешно пивших чай с лимоном. Я надела тот же позаимствованный у матери наряд, что и накануне, но это не сильно помогало: непосредственная близость этих знаменитых людей дурманила мне голову, как будто я могла стать более просвещенной лишь оттого, что дышу с ними одним воздухом. Мы сидели рядом с распашными дверями кухни, и каждый раз, как они открывались, нас обдавало вкуснейшими запахами. Взяв тарелку пирогов на двоих, мы с Йозеком пили кофе, который был, как он и обещал, бесподобным. – Упырь… – Йозек покачал головой. – Я не этого ожидал. Я робко пересказывала ему сюжет своей книги: говорила про Анию и ее отца-пекаря, про монстра, который появился в их городе под видом обычного человека. – Бабушка часто рассказывала о них, когда еще была жива, – объяснила я. – Вечерами она сыпала зерна на деревянный стол в пекарне, чтобы, если появится упырь, он пересчитывал их до рассвета. Если я не ложилась спать в положенное время, бабушка говорила, что придет упырь и выпьет мою кровь. – Мало приятного, – заметил Йозек. – Дело в том, что меня это не пугало. Я привыкла жалеть упырей. Они же не виноваты, что умерли не до конца. Но попробуйте заставить других поверить в это, когда такие люди, как моя бабушка, утверждают обратное. – Я посмотрела на Йозека. – Поэтому я и начала выдумывать историю про упыря, который на самом деле, может, и не был таким плохим, как все думали. Ну, по крайней мере, в сравнении с теми, кто хотел с ним расправиться. И конечно, не для девушки, начавшей влюбляться в него… до того, как она поняла, что он, вероятно, убил ее отца. – Ну и ну, – удивился Йозек. – Ты ожидал услышать романтическую историю? – засмеялась я. – Больше чем ужасную, – признался он. – Дарья говорит, мне нужно смягчить ее, иначе никто не захочет читать такое. – Но ты же не считаешь, что?.. – Нет, – возразила я. – Люди должны переживать ужас. В противном случае они перестанут ценить спокойствие и безопасность. По лицу Йозека медленно расползалась улыбка. В тот момент он выглядел красивым. По крайней мере, не хуже герра Бауэра. – Не подозревал, что в Лодзи появился второй Януш Корчак. Я покрутила в пальцах ложечку: – Значит, ты не считаешь это безумием? То, что девушка пишет такое? Йозек склонился ко мне: – Я думаю, это великолепно. Мне ясен твой замысел. Это не просто сказка, это аллегория, верно? Упыри – это евреи. Для основного населения они кровопийцы, темное и страшное племя. Их нужно бояться, побеждать оружием, крестом и святой водой. А Рейх, который поставил себя на место Господа, возложил на себя же обязанность избавить мир от чудовищ. Но упыри вечны. Не важно, что они задумали сделать с нами, мы, евреи, прожили на земле достаточно долго, чтобы нас забыли или стерли с лица земли. Однажды на уроке у герра Бауэра я допустила ошибку в сочинении – перепутала слова. Я писала о преимуществах приходского образования и хотела использовать слово «Achtung» – «внимание, уважение», а вместо этого написала «Ächtung», что значит «остракизм». Как вы догадываетесь, это полностью изменило смысл моих слов. Герр Бауэр попросил меня остаться после урока, чтобы обсудить вопрос отделения Церкви от государства и каково это – быть еврейкой в католической школе. Тогда меня это не смутило. Во-первых, я не придавала значения своему отличию от других учениц, а во-вторых, меня ждали полчаса наедине с герром Бауэром и беседа с ним почти на равных. Разумеется, ошибка, а не гениальное прозрение, сделала мое замечание столь проницательным, что учитель посчитал уместным обсудить его со мной… Но я не собиралась признаваться в этом. Как не собиралась говорить Йозеку о том, что мне и за миллион лет не пришло бы в голову вкладывать в историю, которую я сочиняла, какой бы то ни было политический подтекст. Вообще-то, когда я представляла себе Анию и ее отца, они в моем воображении были такими же евреями, как я сама. – Похоже, от тебя ничего не утаишь, – сказала я, пытаясь свести к шутке пламенную речь Йозека. – Ты особенная, Минка Левина. Никогда не встречал такой девушки. – Он сплел свои пальцы с моими, потом поднял мою руку и прижался к ней губами, вдруг став галантным кавалером. Это было так старомодно и рыцарственно, что я затрепетала. Я пыталась запомнить каждое ощущение: от того, как вдруг заиграли ярче все краски в кафе, до электрического тока, плясавшего на моей ладони, будто молния по летнему полю. Мне хотелось рассказать Дарье все в мельчайших подробностях, хотелось вписать их в свою книгу. Однако не успела я завершить составление мысленного каталога ощущений, как Йозек положил руку мне на затылок, притянул меня к себе и поцеловал. Это был мой первый поцелуй. Я чувствовала, как давят на затылок пальцы Йозека, как трется о мою щеку его шерстяной свитер. Сердце мое было словно фейерверк, когда его наконец поджигают и всей начинке нужно вырваться на волю. – Вот, – произнес Йозек через мгновение. Я прочистила горло и огляделась, думая, что все окружающие таращатся на нас, но нет, они были увлечены своими разговорами и энергично жестикулировали, разрезая ладонями мглу висевшего в воздухе сигаретного дыма. В голове у меня пронеслась картинка: мы с Йозеком живем за границей и вместе работаем за кухонным столом. Вот он – рукава закатаны до локтей, неистово стучит по пишущей машинке, чтобы поспеть со статьей к сроку. А вот я – грызу кончик карандаша, добавляя финальные штрихи к своему роману. – Йозек Шапиро, – сказала я, отстраняясь, – что на тебя нашло? Он засмеялся: – Вероятно, повлиял этот разговор о чудовищах и влюбленных в них женщинах. Дарья посоветовала бы мне разыгрывать неприступность. Уйти, чтобы Йозек побежал за мной. Для нее любые отношения были игрой. А я с трудом усваивала все ее правила. Не успела я ответить, как дверь кафе распахнулась и внутрь ворвался отряд эсэсовцев. Они начали бить посетителей дубинками, переворачивать стулья вместе с сидевшими на них людьми. Стариков, упавших на пол, топтали и пинали ногами; женщин швыряли о стены. Я застыла на месте. Эсэсовцев я видела и раньше, когда они строем ходили по улицам, но никогда не сталкивалась с ними «в деле». Все мужчины были рослые, здоровенные, в зеленой шерстяной форме, со сжатыми кулаками и серебристыми, как слюда, глазами. От них разило ненавистью. Йозек схватил меня и затолкал на кухню, шепнув: – Беги, Минка, беги! Я не хотела оставлять Йозека. Вцепилась в его рукав, пытаясь утащить за собой, но тут один из эсэсовцев дернул его за другую руку. Последнее, что я увидела, прежде чем развернулась и кинулась бежать, был удар, от которого Йозек сделал пируэт, кровь хлынула из его виска и сломанного носа. Солдаты выволакивали людей на улицу и сажали в грузовики, я вылезла из окна кухни и как можно спокойнее пошла по улице в противоположном направлении. Почувствовав, что нахожусь достаточно далеко, я побежала. Тут же подвернула лодыжку из-за каблуков, скинула туфли и дальше мчалась босиком, хотя был октябрь и ступни у меня мерзли. Я не остановилась ни когда у меня закололо в боку, ни когда от меня кинулись в рассыпную, как голуби, дети-попрошайки, ни когда женщина, толкавшая тачку с овощами, попыталась схватить меня за руку, чтобы спросить, что стряслось. Я бежала полчаса, пока не оказалась у отцовской пекарни. Бася не стояла за кассой – ушла за покупками с матерью, – но колокольчик над дверью звякнул, и отец понял, что кто-то вошел. Он появился на пороге кухни, его широкое лицо блестело от пота из-за жара печей, борода была обсыпана мукой. Радость от встречи со мной померкла, как только он увидел мое лицо – косметика на нем растеклась от слез, – мои босые ноги и выбившиеся из-под шпилек волосы. – Минуся! – воскликнул он. – Что случилось? И я, воображавшая себя писательницей, не могла найти слов, чтобы описать не только сцену, свидетельницей которой стала, но и то, как радикально все изменилось, будто земная ось слегка отклонилась, стыдясь солнца, и теперь мы будем жить во мраке. Хлюпая носом, я бросилась в объятия отца. Я так стремилась быть космополитичной женщиной, а оказалось, что на самом деле мне хотелось остаться маленькой девочкой. Но я повзрослела в одночасье. Если бы в тот день мир не перевернулся вверх тормашками, меня бы наказали. Отправили в свою комнату без ужина и по крайней мере на неделю запретили бы встречаться с Дарьей и заниматься чем-либо, кроме выполнения домашних заданий. Вместо этого, когда моя мать узнала о случившемся, она крепко обняла меня и долго-долго не отпускала. По дороге домой – отец держал меня под руку, а глаза его метались из стороны в сторону, словно он ожидал, что в любой момент кто-нибудь может выскочить из-за угла и напасть на нас (и с чего бы ему вести себя иначе после моего рассказа?), – мы заглянули в контору, где работал бухгалтером отец Йозека. Мой отец был знаком с ним со школы. – Хаим, у нас есть новости, – мрачно произнес он и попросил меня рассказать отцу Йозека все – начиная с того, как мы пришли в кафе, и до момента, когда я увидела, что солдат ударил Йозека железной палкой. Краска сошла с лица Хаима, глаза его наполнились слезами. – Они увезли людей в грузовиках. Но куда, не знаю, – сказала я. На лице старика отображалась внутренняя борьба, надежда сменялась тревогой. – Вот увидишь, – мягко проговорил отец, – он вернется. – Да. – Хаим кивнул, словно ему нужно было убедить самого себя, и поднял на нас глаза, как будто удивлялся, что мы еще стоим здесь. – Я должен идти. Нужно рассказать жене. Когда после ужина к нам заглянула Дарья – поинтересоваться, как прошло мое свидание с Йозеком, я попросила маму извиниться и сказать, что мне нехорошо. Вообще-то, это была правда. Свидание теперь казалось чем-то нереальным, его затмила огненная буря событий, и я не могла вспомнить, как оно происходило. Отец, который за ужином вяло ковырял вилкой в тарелке, ушел из дому, после того как со стола убрали посуду. Я сидела на кровати, зажмурив глаза, и мысленно спрягала немецкие глаголы: «Ich habe Angst. Du hast Angst. Er hat Angst. Wir haben Angst»[37]. Мы боимся. Wir haben Angst. Мама вошла в мою комнату и села рядом со мной на постель. – Ты думаешь, он жив? – задала я вопрос, который никто не отваживался произносить вслух. – Ах, Минуся, – сказала мать, – это все твое воображение. Однако руки у нее дрожали, и, чтобы скрыть это, она взяла щетку с моей тумбочки, мягко развернула меня спиной к себе и начала расчесывать мне волосы длинными, скользящими движениями, как в детстве. Из слухов, которые разносились по общине краткими взрывами стаккато, быстрыми пулеметными очередями, мы узнали, что вчера вечером эсэсовцы забрали из «Астории» 150 человек. Их отвезли в штаб и допрашивали – мужчин отдельно от женщин, избивали железными прутьями и резиновыми дубинками. Ломали руки и пальцы, требовали с людей выкуп в несколько сот марок. Те, кто не имел при себе денег, должны были назвать имена родственников, которые заплатят за них. Сорок шесть человек расстреляли, пятьдесят освободили после уплаты выкупа, а остальных отвезли в тюрьму Радогощь. Йозеку повезло. Хотя я не виделась с ним с того дня, отец сказал мне, что он дома, с родными. Хаим, у которого, как и у моего отца, имелись клиенты среди христиан, с их помощью организовал передачу в штаб СС денег в обмен на освобождение сына. Он твердил всем и каждому, кто готов был слушать: если бы не храбрость Минки Левиной, не видать бы им такого счастливого конца. Я много думала о счастливых концах. Вспоминала наш с Йозеком разговор за мгновения до того, как Всё Случилось. О негодяях и героях. Упырь в моей книге терроризировал всех? Или был жертвой преследований?