– Можно одеть свинью в бальное платье, Минка. Но от этого она не станет светской барышней. На следующее утро после поверки я явилась в кабинет гауптшарфюрера. Его не было, но мне открыл дверь младший офицер. Начальник, очевидно, находился в «Канаде», совершал обход бараков, где работали Дарья и другие женщины. На моем столе рядом с пишущей машинкой лежала стопка документов, которые нужно было напечатать. На спинке стула висела женская кофта. Вот из чего теперь состояли мои дни: каждое утро я приходила в кабинет гауптшарфюрера. Меня ждала работа, которую нужно было сделать, пока он совершает обход «Канады». В полдень гауптшарфюрер приносил обед из главного лагеря в свой кабинет. Часто у него была вторая порция супа или кусок хлеба. Он никогда не доедал ни то ни другое, а оставлял на столе, когда уходил из кабинета, прекрасно понимая, что я все съем. Каждый день, пока он обедал, я читала ему вслух написанное предыдущей ночью. А потом он задавал вопросы: «Ания знает, что Дамиан пытается подловить Александра?», «Мы когда-нибудь застанем Казимира в момент совершения убийства?». Но больше всего его интересовал Александр. Отличается ли любовь к брату от любви к женщине? Пожертвуете ли вы одним ради другой? Чего стоило Александру скрывать свое истинное лицо ради спасения Ании? Я не могла признаться в этом даже Дарье, но начала ждать выхода на работу, особенно обеденного времени. Казалось, лагерь переставал существовать, пока я читала гауптшарфюреру. Он слушал так внимательно, что я забывала о надзирателях, которые издеваются над заключенными, о людях, которых душат в газовых камерах, и о тех, кто вытаскивает их тела из душевых и, как дрова, переносит в крематорий. Когда я читала свою книгу, то сама терялась в сюжете и могла оказаться где угодно: в своей комнате в Лодзи; в коридоре рядом с классом герра Бауэра с тетрадью в руках, где я наскоро записываю идеи для книги; в кафе с Дарьей, где мы пьем горячий шоколад; на подоконнике в отцовской пекарне. Я не была настолько глупа, чтобы воображать, будто мы с гауптшарфюрером равны, но во время чтения я чувствовала, что, по крайней мере, мой голос все еще имеет значение. Однажды гауптшарфюрер откинулся на спинку стула и положил ноги в сапогах на стол. Я как раз добралась до кульминационного момента, когда Ания входит в мрачную пещеру в поисках Александра и находит его жестокого брата. Голос мой дрожал, пока я описывала, как она пробирается в темноте, наступая на хрустящие под ногами панцири жуков и верткие крысиные хвосты. Факел мерцал на сырой стене пещеры… Гауптшарфюрер нахмурился: – Факелы не мерцают. Мерцает огонь. И все равно это слишком затасканный образ. Я посмотрела на него. Никогда мне было не понять, какой реакции он ждал от меня на свою критику написанного мной. Предполагалось, что я должна защищаться? Или считать, будто у меня есть право голоса в этом странном партнерстве, – слишком большая натяжка? – Пламя танцует, как балерина, – сказал он. – Оно колеблется в воздухе, как призрак. Понимаешь? Я кивнула и сделала пометку на полях блокнота. – Продолжай! – скомандовал он. Вдруг потянуло сквозняком, и факел, освещавший мой путь, потух. Вся дрожа, я стояла в темноте и не видела вокруг ни зги. Потом услышала шорох, какое-то движение. Я обернулась и прошептала: «Александр? Это ты?» Подняв глаза, я увидела, что гауптшарфюрер ловит каждое мое слово. В темноте раздалось тихое урчание, вроде кошачьего. Чиркнула спичка. Запахло серой. Факел снова вспыхнул. Передо мной на корточках в луже крови сидел человек с дикими глазами и всклокоченными волосами. Изо рта у него капала кровь, в окровавленных руках он держал кусок мяса. Я отшатнулась, ловя ртом воздух… У куска мяса, который он пожирал, была кисть с пальцами, сжимавшими золотой набалдашник трости. Его я не могла забыть, даже если бы пыталась. Теперь ясно, куда подевался Барух Бейлер… В дверь постучали, внутрь просунул голову младший офицер. – Герр гауптшарфюрер, уже почти два часа… – сказал он. Я резко закрыла блокнот и принялась заправлять новый лист в пишущую машинку. – Я вполне способен следить за временем! – крикнул в ответ гауптшарфюрер. – Я сам решу, когда пора будет идти. – Он подождал, пока дверь не закроется, а потом сказал мне: – Не начинай печатать. Продолжай. В глазах у меня помутилось, голова пошла кругом. «Значит, это вовсе не дикий зверь, – с трудом проговорила я. – Это был ты». Каннибал улыбнулся, обнажив гладкие, окрашенные алым зубы. «Дикий зверь… упырь. Зачем спорить о мелочах?» Гауптшарфюрер засмеялся. «Ты убил Баруха Бейлера». «Лицемерка. Можешь ли ты честно сказать, что не желала ему смерти?» Я вспомнила, как этот человек приходил в наш дом, требовал уплаты налогов, когда у нас не было денег, вынуждал отца вступать с ним в сделки, из-за которых мы все глубже увязали в долгах. Я посмотрела на это чудовище, и вдруг меня затошнило. «Мой отец. Его тоже убил ты», – прошептала я. Упырь не ответил, и тогда я бросилась на него. Оружием мне служили ногти и ярость. Я раздирала ему кожу, пиналась и молотила его кулаками. Либо я отомщу за смерть отца, либо умру, пытаясь сделать это. Я продолжила чтение, описала появление Алекса, мучения Ании, пытавшейся примирить в сознании образ человека, в которого она влюбилась, с тем, брат которого оказался чудовищем. Каков же тогда сам Александр? Я прочитала об отчаянном бегстве Ании из пещеры, о том, как Алекс гнался за ней, а она бросила ему обвинение, что он мог спасти ее отца, но не сделал этого. «Твой отец не единственный, кто любил тебя, – признался Алекс. – И ты не можешь винить Казимира в его смерти. – Он отвернулся, на его лицо упала тень. – Потому что его убил я». Я замолчала. Мои последние слова висели в воздухе, как дым сигары – ароматный и густой. Гауптшарфюрер хлопнул в ладоши – медленно, дважды, а потом со сдержанной горячностью проговорил: – Браво! Такой развязки я не ожидал. Я залилась краской. – Спасибо. – Закрыв блокнот, я положила его на колени и ждала, когда меня отпустят. Однако гауптшарфюрер вместо этого подался вперед и сказал: – Расскажи о нем. Об Александре. – Но я прочла вам все, что пока у меня есть. – Да, но тебе известно больше, чем ты написала. Он прирожденный убийца? – С упырями все не так просто. Ими становятся те, кто умер насильственной смертью. – И тем не менее обоим – Александру и Казимиру – выпала одна и та же печальная участь. Это совпадение? Или просто несчастная судьба? Он говорил о моих героях так, будто это реальные люди. Хотя для меня они такими и были. – Казимир погиб, когда мстил за убийство Александра, – сказала я. – Вот почему Алекс чувствует себя обязанным защищать его. И так как Казимир – младший из упырей, он пока не способен контролировать свой аппетит так, как это может делать Александр. – Значит, в теории у них обоих было нормальное детство. Родители их любили, водили в церковь, отмечали их дни рождения. Они ходили в школу. Мальчишками продавали газеты на улицах, работали подмастерьями или рисовали картинки. А потом в один прекрасный день, под влиянием обстоятельств, проснулись с дикой жаждой крови. – Так говорится в легендах. – Но ты, ты же писатель. Ты можешь что-нибудь добавить, – заметил он. – Посмотри на Анию. В какой-то момент она была готова убить человека, которого считала ответственным за смерть отца. И тем не менее она описывается как положительная героиня. Об этом я не подумала, но замечание было верное. Нет белого и черного. Кто-то, кто был хорошим всю жизнь, на самом деле мог сделать что-то плохое. При известных обстоятельствах Ания была способна на убийство так же, как любой монстр. – Было что-то в их воспитании, истории, генетике, что сделало их такими, какими они стали? – спросил гауптшарфюрер. – Какой-то фатальный скрытый изъян? Ведь множество людей умирают и не возрождаются в виде упырей. – Я… я не знаю. Может быть, тот факт, что Александр не хочет быть упырем, отличает его от остальных. – Ты имеешь в виду, он – чудовище, испытывающее угрызения совести, – задумчиво произнес гауптшарфюрер, потом встал и снял с вешалки свою тяжелую шерстяную шинель. На столе осталась нетронутая вторая порция супа. – Завтра, – объявил он, – еще десять страниц. – И вышел из кабинета, заперев за собой дверь. Я аккуратно завязала ленточки на кожаном блокноте и положила его рядом с пишущей машинкой. Подошла к столу и взяла в руки миску с супом. Вдруг в двери щелкнул замок. Я выронила из рук миску. Суп растекся по деревянному полу под столом. На пороге стоял гауптшарфюрер и ждал, пока я обернусь к нему. Я задрожала. Что он скажет, увидев лужу? Но он, казалось, ничего не заметил. – Как ты думаешь, что чувствовал Александр, когда пролил кровь своей первой жертвы? – спросил он. – Испытывал он тогда стыд? Отвращение? Я покачала головой: – Он не мог сдержаться. – Это делает его поступок менее отвратительным? – Для жертвы? – спросила я. – Или для упыря? Гауптшарфюрер посмотрел на меня, прищурив глаза: – Есть разница? Я не ответила. Через мгновение ключ снова повернулся в замке, я встала на четвереньки и слизала, что смогла, с пола. Однажды утром после бурана, когда весь лагерь был заметен снегом, мы с Дарьей вышли из барака, чтобы в строю маршировать на работу. Мы плелись позади других женщин, укутанные в драные тряпки, замерзшие. Тропинка, по которой мы ходили каждый день, вела нас вдоль ограды лагеря, мимо въездного пандуса. Иногда мы видели, как прибывают новые железнодорожные вагоны, как происходит отбор узников. Иногда мы плелись мимо очереди людей, ожидающих «душа», который они не переживут. В тот день из вагонов выгружалась новая партия заключенных. Они стояли на платформе, как мы когда-то, держали в руках вещи, выкрикивали имена родных. И вдруг мы увидели ее. Вся в белом с головы до пят, с вуалью, развевавшейся у нее на голове на холодном ветру, она оглядывалась вокруг, а ее подгоняли и толкали со всех сторон, запихивая в очередь на отбор.