– Вообще-то, все просто. – Если ты пошла на свидание с Лоу… – Лео. – Да все равно… чтобы привлечь мое внимание, это сработало. Когда мы сможем увидеться? – Как я могла пытаться привлечь твое внимание, когда вовсе не знала, что у тебя будет романтический вечер с женой? Не могу поверить, что Адам подумал, будто это имеет отношение к нему. Но у него вечно так – полная зацикленность на себе. В телефоне раздается звуковой сигнал: кто-то звонит по второй линии. Я узнаю номер мобильника Лео и говорю Адаму: – Мне нужно идти. – Но… Я сбрасываю его звонок и понимаю, что до сих пор всегда сама звонила ему, и никак иначе. Неужели недоступность вдруг так повысила мою привлекательность? А если так, что это говорит о его отношении ко мне? – Доброе утро, – произносит Лео. Голос у него хриплый, как будто ему нужно выпить чашку кофе. – Как спалось? – спрашиваю я. – Так, как может спаться, когда отель полон девчонок, приехавших на футбольный турнир. У меня под глазами впечатляющие темные круги. Но есть и хорошая новость: я выучил все слова песен из нового альбома Джастина Бибера. – Могу представить, как это поможет тебе в работе. – Если я спою это и не выужу тем признание из бывших военных преступников, не знаю, что еще мне поможет. Он говорит… ну, так, как до нашей вчерашней встречи с Адамом. Тот факт, что меня это безмерно радует, ничем не объяснить, да я и не хочу об этом думать. – Так вот, по словам администратора этого роскошного отеля «Кортъярд Марриотт», который, как мне кажется, эксплуатирует несовершеннолетних, грузовики «ФедЭкс» появляются здесь вскоре после одиннадцати. – А что мне делать до этого времени? – Я не знаю, – отвечает Лео. – Прими душ, покрась ногти, почитай журнал «People», возьми напрокат какой-нибудь фильм. Я собираюсь заняться именно этим. – Мои налоговые отчисления, идущие на твою зарплату, тратятся с пользой. – Ладно, тогда вместо этого почитаю «Us Weekly». – (Я смеюсь.) – Я серьезно. Позвони бабушке и узнай, готова ли она еще раз встретиться с нами. А потом… ну… если ты действительно хочешь что-нибудь сделать, можешь навестить Джозефа Вебера. У меня перехватывает дыхание. – Одна? – Разве ты обычно ходишь к нему с кем-то? – Нет, но… – Чтобы наше дело продвинулось, нужно время, Сейдж. А значит, пока Джозеф должен верить, что ты продолжаешь обдумывать его просьбу. Если бы меня сегодня здесь не было, ты пошла бы к нему? – Возможно, – соглашаюсь я. – Но то было раньше… – Голос мой стихает. – До того, как ты узнала о его нацистском прошлом? Или до того, как поняла, что это означает на самом деле? – Голос Лео теперь звучит серьезно, ни тени шутки. – Как бы там ни было, но именно поэтому ты должна делать вид, что все по-прежнему. Ты знаешь, что́ стоит на кону. – И что я ему скажу? – спрашиваю я. – Ничего, – советует Лео. – Пусть говорит он. А ты слушай, не сболтнет ли он чего-нибудь, что подтверждает рассказ твоей бабушки или о чем мы сможем ее спросить. Только закончив разговор и уже стоя под душем, я понимаю: а ехать-то мне не на чем. Моя машина все еще в мастерской, ждет починки после аварии. Идти пешком до дома Джозефа слишком далеко. Я вытираюсь полотенцем, сушу волосы, надеваю шорты и топик, хотя могу поспорить на сотню баксов, что Лео, когда появится, опять будет в костюме. Но если, по его словам, внешний вид – часть этой игры, тогда мне нужно одеваться для визита к Джозефу так же, как раньше. Откапываю в гараже велосипед, на котором в последний раз ездила, когда училась в колледже. Шины у него сдуты, но я нахожу ручной насос и кое-как накачиваю их. Потом быстро замешиваю на кухне тесто и пеку маффины и штрейзели. От румяных кексиков еще идет пар, когда я заворачиваю их в фольгу, аккуратно кладу в рюкзак и качу на велике к дому Джозефа. Кручу педали и взбираюсь на холмы Новой Англии, сердце у меня стучит. Я думаю о вчерашнем рассказе бабушки. Вспоминаю историю о детстве Джозефа. Это два скоростных поезда, которые мчатся навстречу друг другу и непременно столкнутся. Я не в силах остановить их, но и отвернуться не могу. Доезжаю до дома Джозефа запыхавшись, обливаясь потом. Увидев меня, он озабоченно хмурится: – С тобой все в порядке? Тяжелый вопрос. – Я приехала на велосипеде. Моя машина в ремонте. – Ну, – произносит он, – рад тебя видеть. Хотелось бы мне сказать то же самое. Но теперь, когда я вижу морщины Джозефа, они разглаживаются, и у меня перед глазами встает суровое лицо шутцхафтлагерфюрера, который воровал, лгал, убивал. Забавно, но он добился своего: я поверила в его историю. Так сильно поверила, что едва сдерживаю подкатывающую к горлу тошноту. Ева выскакивает из дверей и приплясывает у моих ног. – У меня есть для тебя кое-что, – говорю я. Запустив руку в рюкзак, достаю свежеиспеченные маффины. – Думаю, дружба с тобой сильно вредит моей талии, – говорит Джозеф. Он приглашает меня в дом. Я занимаю свое обычное место напротив него у шахматной доски. Он ставит чайник и возвращается с двумя чашками кофе. – Сказать по правде, я не был уверен, что ты еще придешь. Я тебе такого порассказывал в прошлый раз… Это нелегко переварить. «Вы даже не представляете насколько», – думаю я. – Многие люди, услышав слово «Освенцим», сразу представляют тебя чудовищем. Его слова наводят меня на мысль о бабушкином упыре. – Думаю, вы и хотели, чтобы я так решила. Джозеф морщится: – Я хотел, чтобы ты возненавидела меня настолько, что захотела бы убить. Но я не понимал, что почувствую при этом сам. – Вы назвали это «Жопой мира». Джозеф слегка вздыхает: – Мой ход, да? Он подается вперед и съедает одну из моих пешек конем-пегасом. Двигается медленно, осторожно. Этакий безобидный старикашка. Я вспоминаю рассказ бабушки, как у него тряслась рука. Смотрю, как он снимает мою пешку с инкрустированной шахматной доски, но его движения вообще неуверенны, так что я не могу судить, получал ли он когда-то в прошлом ранение, последствия которого должны сказываться до сих пор. Джозеф ждет, пока я сосредоточусь на доске, и только после этого начинает говорить: – Несмотря на репутацию, сложившуюся у Освенцима сейчас, я считал это хорошим назначением. Я был в безопасности; меня не пристрелят русские. В лагере был небольшой поселок, куда мы ходили есть и выпивать, даже на концерты. Когда мы там отдыхали, создавалось впечатление, что войны вовсе нет. – Мы? – С братом, он работал в четвертом секторе… в администрации. Он был бухгалтером, складывал цифры и отправлял счета коменданту. Я был намного выше его рангом. – Джозеф смахивает крошки с салфетки на тарелку. – Он отчитывался передо мной. Я прикасаюсь пальцем к дракону-офицеру, и Джозеф издает горлом низкий звук. – Нет? – спрашиваю я. Он качает головой. Тогда я переношу руку к кентавру, единственной оставшейся у меня ладье. – Значит, вы возглавляли администрацию? – Нет. Я служил в Третьем секторе. Я был шутцхафтлагерфюрером СС, начальником женского лагеря. – Вы были хозяином фабрики смерти, – сухо произношу я. – Не хозяином, – замечает Джозеф, – но в руководящем составе. И к тому же я не знал, что происходит в лагере, когда прибыл туда в сорок третьем. – И вы думаете, я в это поверю? – Могу сказать тебе лишь то, что знаю. Моя работа не имела отношения к газовым камерам. Я следил за заключенными, которых оставляли в живых. – Вам приходилось отбирать их? – Нет. Я присутствовал, когда прибывали поезда, но отбором занимались лагерные врачи. А я в основном наблюдал. – Надзирал, – едко говорю я.