— Что — на яхте? — напомнил Беркович. — Амир наклонился к самой воде… — Шиндлер говорил тихо, выдавливая из себя каждое слово. — А Шай… Шай схватил его за ноги и сбросил за борт. Одно движение… Может, Амир крикнул, я не знаю, ничего не было слышно… — Что сделал Ваксман после этого? — Повернул яхту к берегу… Беркович взял в руки бинокль и принялся оглядывать окрестности. В окулярах четко видны были соседние дома, и пресловутая пальма, на которой, по словам Шиндлера, сидела странная птица. Сейчас на вершине никого не было. Беркович повернулся к морю и некоторое время пытался разглядеть верхушки волн. Потом положил бинокль и подозвал стоявшего поодаль Михаэли. — Приобщите к вещественным доказательствам. Там теперь и мои отпечатки, но я держал аккуратно, так что… Он не закончил фразу и обернулся к Шиндлеру. — Я думаю, — сказал он, — что Вайсман действительно утопил Шаллона. Как по-вашему, почему? — Не знаю, — пожал плечами Шиндлер. — Ума не приложу. Может, из-за женщины?.. — Бросьте, — резко сказал Беркович. — Меня интересует правда. Вы двое — вы и Вайсман — имели что-то против Шаллона, достаточное, чтобы пожелать ему смерти. Это раз. И второе. Вы — лично вы, господин Шиндлер, — намерены избавиться от Вайсмана, засадив его за решетку. Возможно, он действительно утопил компаньона, но почему вы рассказали об этом? Кто дернул вас за язык? Если бы вы сказали, что ничего не видели, никто не мог бы доказать обратное, верно? Вайман утверждает, что Шаллон упал за борт сам, и, не исключено, что экспертиза не найдет на теле следов насилия. Вы же своими показаниями… — Черт возьми! — воскликнул Шиндлер. — Первый раз вижу полицейского, который спрашивает, почему свидетель не солгал! А почему я должен лгать и покрывать преступника? — Потому, — назидательно сказал Беркович, — что компаньоны обычно так и делают. Вы поступили иначе, и это наводит на мысль, что вам выгодно избавиться не только от Шаллона, но также и от Вайсмана. — Зачем? — неожиданно успокоившись, спросил Шиндлер. — Это вы расскажете на официальном допросе в полиции, — ответил Беркович, — потому что я задерживаю вас по подозрению в соучастии в преднамеренном убийстве Амира Шаллона. Все, что вы скажете, начиная с этого момента, может быть использовано против вас. Вы можете вызвать своего адвоката… — Обязательно! — воскликнул Шиндлер. — Что за глупость! Он начал спускаться по лестнице, и Берковичу показалось, что Шиндлер сейчас упадет и сломает себе шею. Когда Шиндлера увели, Беркович попросил у Михаэли пакет с биноклем и позвонил инспектору. — Господин Хутиэли, — сказал он. — Нужно назначить экспертизу для проверки дел в фирме этой троицы. По-видимому, Шиндлер с Вайсманом решили убить Шаллона — причину нужно выяснить. Вайсман должен был утопить Шаллона, а Шиндлер — обеспечить алиби. Подтвердить, например, что в тот момент уже поднялся сильный ветер, и нет ничего удивительного, что Шаллон упал за борт… Но вместо этого он придумал другую версию: будто он видел, как Вайсман сталкивает Шаллона. Шиндлер хотел избавиться сразу от обоих… — Почему вы так думаете? — подумав, спросил Хутиэли. — Шиндлер следил за птицей, а потом перевел бинокль в сторону моря и увидел… Не мог он ничего увидеть, господин инспектор, слишком разное расстояние, нужно было перевести фокус… А в фокусе сейчас — я проверял — та самая пальма… Я думаю, эксперты найдут следы пальцев Шиндлера на самом бинокле, но не на колесике, с помощью которого переводят фокус. — Возвращайтесь, — сказал Хутиэли, помолчав. — Возможно, вы и правы, сержант, но доказать это будет трудно. — Не думаю, — хмыкнул Беркович. — Достаточно будет сказать Шиндлеру, что он никак не мог видеть того, что происходило в море… Он сломается сразу. Когда очень упорно думаешь об одном, и вдруг оказывается, что ты ошибся… — Психолог, — вздохнул инспектор. — А что, птица хоть красивая — та, что сидела на пальме? — Птица? Нет там никаких других птиц, кроме чаек. Откуда им взяться? Воздушный шарик — Я очень не люблю такие дела, — морщась, сказал инспектор Хутиэли. — Все это может оказаться обычной уголовщиной, но сначала непременно возникают мысли о преступлении на националистической почве. — О чем вы, инспектор? — спросил сержант Беркович, поднимая голову от клавиатуры компьютера. Он уже третий час пытался составить докладную записку по поводу вчерашней демонстрации. Демонстрации, кто бы их ни организовывал, нравились Берковичу еще меньше, чем инспектору Хутиэли — преступления на почве национализма. — Ты не знаешь? — удивился Хутиэли. — Ты не читал утреннюю сводку? — Нет, — сдержанно отозвался Беркович. — Я с утра пишу эту проклятую докладную… — А, — оживился инспектор, — ты же вчера был на демонстрации! Первый раз? — В качестве полицейского следователя — первый, — кивнул Беркович. — Гнусное это занятие: разбирать, кто прав, а кто виноват, в ситуации, когда ни правых, ни виноватых не могло быть по определению. Шаломахшавники демонстрировали против политики правительства перед зданием генерального штаба. Полицейские сначала наблюдали, не вмешиваясь, потом поступил приказ — разогнать. В потасовке пятеро раненых: двое полицейских и три демонстранта. Проблема — кто начал первым? — Тоже мне проблема, — проворчал Хутиэли. — Первыми всегда начинают левые, а полицейские вынуждены обороняться. — Да? — с сомнением произнес Беркович. — А если бы это была демонстрация правых? — Тогда, — пожал плечами инспектор, — первыми начали бы правые, что за вопрос. — Гм… — промычал сержант. — Полиция, как всегда, только обороняется. — Именно, — буркнул Хутиэли. — Так и пиши, и не забивай этим голову. Тут дело более серьезное. — Какое? — заинтересованно сказал Беркович. — Похищение в Петах-Тикве. Судя по всему, палестинец по имени Махмуд Тарауи похитил восьмилетнюю девочку Ализу Шохин. — Вы говорили о националистических мотивах только потому, что похититель — араб, а похищенная — еврейка? — Конечно, — кивнул инспектор. — Других причин для похищения я просто не вижу. — Поиски начаты? — О чем ты, сержант? Поиски ведутся со вчерашнего вечера, когда стало известно о том, что девочка исчезла. Пока — никаких результатов. Кстати, этот араб домой вчера не вернулся, как и следовало ожидать. — Где он живет? — В Калькилии, это совсем рядом с районом вилл в Петах-Тикве. Хочешь подробности? — Конечно! — воскликнул Беркович и отодвинулся подальше от компьютера. — Этот Тарауи хорошо знаком всем жителям района, — начал Хутиэли. — Он уже лет десять занимается уличной продажей всякой мелочи. Игрушки, сладости, воздушные шары… У него тележка, он приезжает по утрам из Калькилии на своем старом «Форд-транзите», выгружает из машины тележку и таскает ее по улицам до позднего вечера. — У него есть разрешение? — спросил Беркович. — Естественно, у него лицензия, кто бы иначе впустил его в пределы зеленой черты? Между прочим, я сам видел этого Тарауи не далее, как месяц назад. Помнишь убийство кондитера в Петах-Тикве? Я ждал на улице, когда выйдет эксперт, а палестинец на противоположной стороне торговал всякой мелочью, и около него толпились дети. Я еще обратил внимание на то, как он ловко организовал очередь — никто из детей и не думал пролезть вперед, все было чинно и спокойно. Тарауи раздувал щеки, надувая шары, и это почему-то веселило детей — они хохотали до упаду… На меня палестинец произвел впечатление мирного человека, я был поражен вчера, когда узнал о похищении, — заключил инспектор. — А зачем ему это было нужно? — недоуменно спросил Беркович. — Он же немолодой человек, верно? — Пятьдесят два года, — сообщил инспектор. — И у него семья? — Жена, пятеро детей, одиннадцать внуков. Да, ты прав, до сих пор теракты и похищения совершали люди молодые, холостые, которым нечего терять… Все верно, но ведь и против фактов не пойдешь. Зачем-то ему понадобилось похитить девочку. — Выкуп? — Да, это не исключено, хотя, кстати говоря, среди ребят, покупавших у Тарауи сладости, шары и воздушную кукурузу, были дети куда более богатых родителей, чем Шохин. — Он мог и не знать… — Знал прекрасно, он не первый год торгует в этом районе, знаком со всеми. Кстати, отзываются от Тарауи очень хорошо, никто не хочет поверить, что этот человек способен похитить ребенка. — Погодите, инспектор, — сказал Беркович. — Вы так уверенно говорите о похищении. Да, согласен, девочка исчезла, а Тарауи не вернулся домой. Все логично. Но… — Есть свидетель, — прервал сержанта Хутиэли. — Сосед Шохинов, Ханан Поруш, видел, как палестинец сажал девочку в свою машину. — Расскажите! — воскликнул Беркович. — В семнадцать десять — примерно, конечно, потому что Поруш, по его словам, на часы не смотрел — сосед возился в своем саду. У него несколько лимонных и апельсиновых деревьев и две пальмы. От улицы и от виллы Шохинов участок Поруша отделен довольно высоким забором. Неожиданно Поруш увидел, как воздушный шарик зацепился за ветку одного из апельсиновых деревьев. Дерево невысокое, но метра три в нем есть, и достать шар с земли Поруш не мог. Он принес стремянку и полез за шаром, чтобы отдать его палестинцу, голос которого слышен был из-за забора. Поднявшись на лестиницу, Поруш снял с ветки шар, обернулся в сторону улицы — теперь ему не мешал забор, и он мог видеть все, что там происходило… Так вот, детвора уже разошлась, Тарауи сложил игрушки, спрятал тележку в «Форд» и собирался уезжать. Он стоял у машины, рядом стояла Ализа, они о чем-то разговаривали. Потом Поруш увидел, как Ализа села рядом с водителем, палестинец занял свое место, и машина уехала. Поруш еще удивился тогда, зачем Ализе понадобилось куда-то ехать с Тарауи, но, с другой стороны, что он мог знать — может, девочка попросила палестинца подбросить ее до супермаркета, это десять минут ходьбы как раз в сторону Калькилии… В общем, о том, что он видел, Поруш никому не сказал, не придав эпизоду значения. И только тогда, когда Ализа не вернулась домой к ужину и когда родители позвонили в полицию, и когда полицейские приехали и подняли шум, Поруш вспомнил о том, что видел, и дал показания. Беркович покачал головой. — Удивительная безответственность, — пробормотал он. — Да, но теперь уже ничего не сделаешь. Поруш сам рвет на себе волосы. Впрочем, даже если бы он что-то заподозрил, то, пока он звонил бы в полицию, пока полицейские разбирались бы в ситуации… Тарауи все равно успел бы скрыться. Конечно, если бы поиски были начаты раньше, то и вероятность успеха была бы значительнее. Беркович сидел неподвижно, глядя на экран компьютера, но думая о чем-то своем. — Этот Поруш… — сказал он медленно, — он давно знает семью Шохин? — Что? — переспросил инспектор, который успел отвлечься от разговора и читал какую-то бумагу, лежавшую перед ним на столе. — Поруш, — повторил Беркович, — давно познакомился с семьей Шохин? — Понятия не имею, — рассеянно сказал Хутиэли. — Какое это имеет значение?