— Да, я понимаю. Давайте вернемся в тот вечер. Вспомните, что делал Бокштейн после того, как вы закончили разговор. По словам журналиста, Бокштейн перешел к группе своих бывших земляков, стоявшей у столика с закусками. В отличие от Брука, эти люди оказались куда менее наблюдательными. Их было четверо, и инспектор Беркович вызвал к себе всех. Мог и не вызывать — толка от их показаний оказалось немного. Один утверждал, что Исак пил из бокала, другой — что Исак из бокала не пил, третий — что Исак взял со стола бутерброд и съел, четвертый — что Исак стоял к столу спиной и ничего на столе не трогал. Мог кто-то из четверых бросить в бокал яд? Нет, не мог — уж это было бы замечено. И к тому же, не было в бокале яда в нужной концентрации! Заколдованный круг. После трагедии пошли уже вторые сутки, допросы свидетелей Беркович закончил, но ему хотелось еще раз поговорить с официантами, и он отправился в «Шератон». Оба — Гилад и Орен — работали, как вчера, они обслуживали встречу болельщиков «Маккаби», проходившую в банкетном зале, огромном, как футбольное поле, на котором игроки тель-авивской команды показывали свое мастерство. Людей здесь было раз в десять больше, чем на вчерашней вечеринке. Работали восемь официантов, и Берковичу удалось отловить Гилада и Орена, когда они начали разносить салаты. — Извините, инспектор, — сказал Гилад, — вы видите, у нас совершенно нет времени разговаривать. — Я вас надолго не задержу, — торопливо сказал Беркович. — Я прекрасно знаю, что официанты — люди наблюдательные, любое происшествие будет замечено. — Спасибо за комплимент, — сказал Орен. — Но обо всем, что видел, я рассказал еще вчера. — Да, конечно. Но все-таки… Важна любая мелочь. Представьте, как это происходило, вспомните… Гилад, вы разносили закуски и могли видеть, как Бокштейн брал бокал с подноса вашего коллеги. — Нет, не видел, — огорченно сказал Гилад. — И вчера я об этом уже говорил. — А потом? Может, потом Бокштейн попадал в поле вашего зрения? — Может быть, — нетерпеливо сказал Гилад, — но я же не знал, что он скоро умрет и за ним нужно следить. Я просто не обращал внимания. — И вы, Игаль? — Знаете, инспектор, — задумчиво сказал Орен, — со вчерашнего вечера мне не дает покоя… Я действительно обратил внимание на одну мелочь. Немного странную… — Какую? — Не помню, в том-то и дело! Мелькнуло что-то, я тогда подумал: «Вот странно». И тут же забыл, работы было много. Потом, уже после разговора с вами, пытался вспомнить — и без толку. Знаете, как это бывает… — Знаю, — вздохнул Беркович. — Давайте попробуем вместе. Что-то связанное с Бокштейном? — Нет, на Бокштейна я тогда не обращал внимания — как и Гилад. Всех ведь не упомнишь. Нет, что-то другое… — Что-то с коктейлями? — Нет, пожалуй, не с коктейлями. Я держал поднос и прекрасно видел бокалы и руки, которые к ним тянулись. Нет, другое. Может, все это на самом деле ерунда и не имеет никакого отношения… — Какой-то человек делал что-то странное? — Человек? Нет… Не помню. — Вот номер моего телефона, — сказал Беркович. — Если что-нибудь вспомните, сразу звоните, хорошо? — Да, — кивнули оба официанта. — В лобби сейчас кто-нибудь собирается? — спросил инспектор. — Я бы хотел посмотреть… — Там какие-то политики, — сказал Орен. — У них и официанты свои. Беркович спустился на первый этаж — в лобби оказалось не так уж много народа, инспектор узнал двух-трех членов Кнессета, но популярных политиков не было, должно быть, встреча была не из важных. Два официанта разносили напитки и закуски. На столах, как вчера, стояли тарелочки с маленькими бутербродами, салаты лежали в больших блюдах, а еще здесь были сосуды с соками и кока-колой, хрустальная чаша с кубиками льда, одноразовые стаканчики, вилочки… Постояв несколько минут и посмотрев, как общаются народные избранники, Беркович отправился в управление полиции, но, не проехав и половины пути, остановил машину у тротуара и достал из кармана телефон. Председатель Лещинский ответил после первого же звонка. — Вы, видимо, лучше других знали Бокштейна, — сказал Беркович. — Считайте, что да, — согласился председатель, — а в чем дело? — Он пил коктейли теплыми или со льдом? — Со льдом, — не задумываясь, ответил Лещинский. — Всегда со льдом. Когда он бывал у меня, я готовил для него кубики по его рецепту. — Обычные кубики? — Странно, что вы это спросили, инспектор! Исак обычно добавлял в воду разные пряности и потом сосал эти кубики, а не клал их в бокал. Сосал и запивал коктейлем. А в чем дело? — Спасибо, — сказал Беркович и отключил связь. В отель он вернулся, когда веселье в банкетном зале было в самом разгаре. Орена нашел с трудом и с еще большим трудом заставил официанта остановиться. — Ваза со льдом, — сказал Беркович. — Она все время была в вашем поле зрения? Орен посмотрел на инспектора невидящим взглядом. — Черт! — воскликнул он. — Вспомнил! Именно! Ледяные кубики! В какой-то момент, когда я проходил мимо, мне показалось, что один из кубиков необычного зеленого цвета. Но я сразу об этом забыл, а вы напомнили… — Ясно, — сказал Беркович. Пожалуй, теперь действительно все было ясно. Оставалось «малое» — вычислить преступника. — На самом деле землячество — настоящий клубок змей, — рассказывал Беркович полчаса спустя эксперту Хану, придя к нему в лабораторию. — Там ведь немалые деньги крутятся, а Бокштейн распоряжался финансами. Лещинский утверждает, что его все любили, но это ему или мерещится, или он просто водит меня за нос. Брук дал больше информации, но можно ли доверять журналисту бульварной газеты? Как бы то ни было, один человек точно хотел избавиться от Бокштейна. А привычки Бокштейна знал каждый — в частности, то, что он любил сосать ледяные кубики. — А! — воскликнул Хан. — Я понял! Отравлен был кубик со льдом, а вовсе не коктейль в бокале! — Именно. Бокштейн взял из вазы ледяной кубик, опустил в бокал, подождал, чтобы коктейль немного охладился, потом достал кубил и начал сосать. Вот почему концентрация яда в бокале оказалась такой маленькой. — Ловко! Но это все равно не объясняет фактов — ведь отравленный кубик мог взять из вазы кто-нибудь другой. — Не мог, в том-то и дело. Бокштейн любил особый лед — с добавками, кубики получались цветными: розовыми, зелеными, сиреневыми… Лично ты взял бы такой кубик? Нет, ты подумал бы: «Странный цвет, лучше не надо», и взял бы из вазы обычный — белый. Убийца дождался, когда Бокштейн, разговаривая с журналистом, взял себе бокал с коктейлем, и положил в вазу с ледяными кубиками еще один — зеленоватого оттенка, единственный среди белых. Никто бы не взял такой кубик, а Бокштейн предпочел именно его. — Ловко, — повторил Хан. — И что, убийца принес на вечеринку отравленный лед в кармане? — В термосе, естественно! — Значит… — начал эксперт. — Нужно найти гостя, который имел при себе небольшой термос. — Такая работа тебе нравится, — заметил Хан. — Ищи. — Прошло уже столько времени! — пожаловался Беркович. — Если бы гостей обыскали сразу, то еще можно было бы надеяться… А сейчас? Погоди-ка! — вспомнил инспектор. — Я, кажется, знаю, кто убил Бокштейна. — Кто же? — поинтересовался эксперт. Но Беркович уже шел к выходу и не слышал вопроса. Был одиннадцатый час вечера, когда инспектор позвонил в дверь квартиры Зильберманов. — Я ненадолго, — извинился он, войдя в салон. Аркадий Зильберман, похоже, уже собрался спать — на нем была теплая пижама и тапочки на босу ногу. Илона, его жена, которую, по словам Брука, пытался увести покойный Бокштейн, смотрела телевизор и, кивнув Берковичу, отвернулась к экрану, где кто-то кому-то заламывал за спину руку, а кто-то третий вопил нечеловеческим голосом, направляя пистолет в спину кому-то четвертому. Самое подходящее кино. — У вас есть китайский термос? — громко спросил Беркович, обращаясь к Илоне и игнорируя Аркадия. — Был когда-то, — вместо жены ответил Аркадий. — Как — был? — удивилась Илона. — И сейчас есть. А зачем вам, инспектор? Да еще на ночь глядя? — Я его потерял, — Аркадий не смотрел на жену, но в голосе его чувствовалось напряжение, на которое трудно было не обратить внимание. Илона была, однако, слишком увлечена сериалом и сказала, не отрывая взгляда от экрана: — Аркаша, у тебя совсем нет памяти. Ты поставил футляр с термосом в нижний ящик кухонного шкафа, когда вернулся со вчерашней вечеринки. Я его сама там видела час назад. — Покажете? — теперь Беркович обращался уже к хозяину квартиры, который переминался с ноги на ногу, глядя в окно, будто ученик, вызванный к доске. — Зачем вам? — повторил Бокштейн вопрос, заданный недавно Илоной. — Вам непременно нужно, чтобы я ответил? — пожал плечами Беркович и пошел в кухню. Футляр с китайским термосом — небольшим, меньше, чем на поллитра — действительно лежал в нижнем ящике шкафчика. — Я возьму эту вещь с собой, — сказал Беркович, — а вас попрошу утром, в девять часов, приехать ко мне для допроса. Управление полиции, второй этаж. — Зачем вам этот старый термос, старший инспектор? — спросила Илона, не отрывая взгляда от экрана, когда Беркович шел к двери. — Спросите у мужа, — ответил Беркович. — И объясните ему, что не нужно делать глупостей. Завтра утром, — подумал он, — нужно будет прежде всего зайти к прокурору Богашу и получить предписание на арест. В том, что эксперт обнаружит на стенках термоса следы яда, старший сержант не сомневался.