Надежное алиби Габриэля Кубелика обнаружил убитым посыльный из фирмы «Хорошая покупка», когда привез ему заказанный две недели назад тренажер «Весло». Посыльный подтащил к двери тяжелую коробку и позвонил. На звонок никто не ответил, но дверь оказалась не запертой, и посыльный, войдя в квартиру, увидел Габриэля, лежавшего ничком между диваном и журнальным столиком. Голова Кубелика была проломлена, и посыльному стало дурно. Впрочем, он быстро оправился и вызвал по мобильному телефону полицию и скорую. Инспектор Беркович с группой оперативников прибыл на место несколько минут спустя. — Да он мертв уже по крайней мере двенадцать часов! — воскликнул эксперт Хан, осмотрев тело. — После вскрытия скажу точнее. — Чем его ударили? — спросил Беркович. — Ты сам видишь — тупым предметом, на котором наверняка остались кровь и, возможно, волосы. В квартире орудия преступления не оказалось, да Беркович и не рассчитывал на такую находку. Не принадлежавшие хозяину пальцевые следы были обнаружены на стоявшем на журнальном столике стакане, а также на ручке двери в ванной комнате и на оконном стекле на уровне груди мужчины среднего роста. Пока Хан обследовал квартиру, явилась сестра убитого Ярдена Альмагор и тут же упала в обморок. Женщину удалось привести в чувство лишь четверть часа спустя, а чтобы добиться хоть каких-то вразумительных ответов, Берковичу пришлось потратить еще час. Хан тем временем уехал со всеми собранными уликами, пообещав немедленно сообщать любую обнаруженную информацию. Из разговора с Ярденой, то и дело прерываемого рыданиями и попытками снова упасть в обморок, инспектор узнал, что Габи был замечательным братом и сыном, что враг у него был только один — Амос Разиэль, а все остальные Габи любили, особенно она, Ярдена, его единственная сестра. По ее словам, Габриэль несколько лет занимался покупкой и перепродажей предметов антиквариата. Своего магазина у него не было — он не приобретал всякую мелочь, а на то, что покупал, очень быстро находил клиента, сделка обычно занимала день-другой, и комиссионные были вполне приличными, на безденежье брат не жаловался. А кто такой этот Амос Разиэль? Ой, инспектор, гнусный тип, негодяй, он считал, что Габи перебежал ему дорогу, ну даже если и перебежал, разве у нас не свободное общество, и если Габи сорвал у Разиэля несколько сделок — разве это не конкуренция? Если бы Разиэль не сидел сложа руки, сделки не уплыли бы у него из-под носа. — И потому, по-вашему мнению, Разиэль хотел… м-м… убить вашего брата? — спросил Беркович. — Это ваше предположение? — Он кричал об этом на каждом углу! — воскликнула Ярдена. Беркович не стал говорить женщине о том, что убийцы обычно не сообщают о своих намерениях первому встречному, а вопить «Я тебя зарежу!» и при этом не иметь никаких коварных планов — нормальное поведение израильского обывателя. — Время смерти — от двадцати до двадцати трех часов, — сообщил результат экспертизы Рон Хан, когда Беркович вернулся в управление. Весь день инспектор потратил на поиск друзей и знакомых убитого и на пустые разговоры, только подтвердившие слова Ярдены: не было у Габи врагов, кроме пресловутого Разиэля, который шестой час сидел в камере предварительного заключения и ждал, когда у инспектора наберется достаточно материала для предметного разговора по существу. Материала не набиралось — разве только многочисленные свидетельства того, что Разиэль при каждом удобном, а часто и неудобном случае поносил своего конкурента, угрожая с ним расправиться всеми возможными, а часто и невозможными способами. Пальцевые следы, обнаруженные в квартире убитого, не совпали с дактилоскопическими отпечатками Разиэля, а кому они на самом деле принадлежали, оставалось пока неизвестным. У погибшего было множество знакомых, жизнь он вел богемную, гостей принимал несколько раз в неделю; удивительно, что чужих пальцевых отпечатков в квартире оказалось не так уж много. На допрос Разиэля привели, когда наступил вечер. Соперник Кубелика на почве антикварного бизнеса оказался высоким мужчиной, похожим на горбатый телеграфный столб. Силы в нем, похоже, было достаточно для того, чтобы проломить голову любому, против кого коммерсант имел бы зуб. — Одиннадцать человек показали, — сказал инспектор, — что вы угрожали убить Кубелика… — И убил бы — дайте время! — воскликнул Разиэль. — Вы понимаете, — напомнил Беркович, — что каждое сказанное вами слово может быть сейчас обращено против вас? — А что я такого сказал? — Что вы убили бы господина Кубелика… — Бы! — вскричал Разиэль. — Именно «бы»! Он понизил голос и добавил: — Только на самом деле я, к сожалению, этого негодяя и пальцем бы не тронул. Я даже муху не могу убить. Беркович вздохнул — это утверждение, похоже, соответствовало истине: все, кто вспоминал об угрозах Разиэля, говорили также, что Амос, хотя и подлец первостатейный, но трус изрядный, гадость человеку сделать — всегда пожалуйста, а ударить — нет, скорее сбежит, чем ввяжется в драку. Не говоря об убийстве… — Где вы были вчера вечером? — спросил Беркович. — Где-где… — буркнул Разиэль. — С женой поссорился и поехал к морю. Я так всегда делаю, когда мы с Офрой цапаемся. Сидел на песке, воздухом дышал. — Вы были один? — Почему один? На пляже всегда много народа. — Когда вы ушли с пляжа? — Не помню. После десяти — это точно. Уже темно стало. Домой вернулся в одиннадцать, Офра подтвердит. — Показаний вашей жены недостаточно. — Соседи тоже скажут, они видели, когда я в дом входил. — Допустим. А между восемью и одиннадцатью? — Я был на… — Да, не пляже. Кто-нибудь может это подтвердить? — Там было много… Ну да, конечно, их теперь не отыщешь, все незнакомые… — Может, кто-нибудь из спасателей? — Представьте, я даже в воду не входил, так что спасать меня не пришлось. А от вышки я лежал довольно далеко. Да! — воскликнул он неожиданно. — Там была группа туристов — французы, по-моему. Но они на меня внимания не обращали. Я на них — да, но ведь вам нужно наоборот… И еще… Тьфу, как я мог забыть? Там был старик с видеокамерой, он снимал закат — потрясающий был закат! — и меня тоже снял несколько раз, я точно знаю, что попал в кадр, потому что старик этот водил камерой туда-сюда… Только его черта с два найдете, — упавшим голосом закончил Разиэль. — Можно попробовать, — с сомнением сказал Беркович. — Опишите этого человека. И место на пляже, где вы лежали. На следующее утро инспектор отправился на Тель-Авивскую набережную, где возвышалось здание «Дома Оперы». День выдался жарким, загорающих было много, старика с камерой среди них, естественно, не наблюдалось. Беркович опросил владельца киоска с мороженым, потом поговорил с мусорщиком, с мужчиной, выдававшим лежаки и собиравшим за них деньги — Разиэля не запомнил никто, несмотря на примечательную внешность. С чего бы им его запоминать, на самом-то деле? Лежак он не брал, валялся на песке, мороженого не покупал, мусор не разбрасывал. А вот старика с камерой запомнили все — оказывается, он уже больше недели приходил по вечерам на пляж и снимал закаты. — Может, и сегодня придет, — сказал продавец мороженого. — Обычно он сидит близко к воде, вон там. Приходите, — пригласил он Берковича, будто речь шла о вечеринке. Старик, о котором упоминал Разиэль, появился на пляже в начале девятого, когда солнце уже почти достигло линии горизонта. Невысокого роста, седой, крепкий на вид, лет семидесяти или чуть меньше. Он заплатил за лежак и улегся в пяти метрах от прибоя. Расчехлил камеру и начал снимать западный горизонт, а потом захватил и пляжников. Когда объектив добрался до Берковича, инспектор помахал старику рукой и сделал знак, что хочет с ним поговорить. Звали старика Мордехаем Криппеном, и он действительно хотел запечатлеть на пленку лучший из тель-авивских закатов, чтобы показать родственникам в Америке. — Вы снимаете каждый вечер? — спросил Беркович. — Да, — кивнул Криппен, — но сегодня, скорее всего, последний. Похоже, что приличных закатов уже не будет — слишком жарко, цвета блеклые. — А неудачные вечера оставляете на пленке или стираете? — поинтересовался инспектор. — Некоторые оставляю, некоторые нет, — пожал плечами Криппен. — А почему, собственно, вы спрашиваете? Беркович представился и объяснил причину своего интереса. — Когда это было? — переспросил Криппен. — Позавчера? Значит, шестнадцатого. Да, в тот вечер я снимал. А сохранил или нет… Сейчас проверим, это нетрудно, перемотаем ленту назад… Он приложил глаз к окуляру и минуту-другую всматривался в изображение. — Вот! — воскликнул он. — Тот вечер. На ваше счастье, инспектор, я не стер эти кадры, хотя закат был не из лучших. Вот, смотрите. Может, и увидите вашего подопечного. Изображение в окошке оказалось черно-белым, и потому трудно было понять, как Криппен оценивал красоту заката. В правом нижнем углу инспектор увидел дату и время — тот самый вечер, двадцать часов тридцать две минуты. Сначала был закат, потом камера прошлась по лицам отдыхавших, среди которых… — Стоп! — воскликнул Беркович и остановил изображение. Это действительно был Разиэль, никаких сомнений, он сидел на песке в десятке метров от старика и смотрел на горизонт. Камера четырежды фиксировала Разиэля, в последний раз — в двадцать один час три минуты. Стопроцентное алиби. От пляжа до дома, где произошло убийство, не меньше сорока минут езды. Столько же обратно. Разиэль никак не мог обернуться (да еще и человека убить) в те интервалы времени, когда его изображения не было на ленте. — Я бы хотел одолжить у вас кассету, — сказал Беркович, — это очень важное доказательство. — Но мои закаты… — забеспокоился Криппен. — Все будет в целости и сохранности, — заверил инспектор. — Я вам выдам расписку. — Вы свободны, — сказал он утром следующего дня приведенному из камеры Разиэлю. — Прошу прощения за неудобства. — По вашей милости я две ночи провел в жутких условиях, — пробормотал Разиэль, но не стал развивать эту тему. Спустившись в лабораторию судебной экспертизы, Беркович передал видеоленту Рону Хану и попросил снять копию. — Все придется начинать заново, — пожаловался он. — И я не представляю, с какого конца взяться. — Хорошие кадры, — сказал Хан, глядя на экран телевизора, где подозреваемый неторопливо вставал и отряхивал песок с худого торса. — Это действительно Разиэль? — А что, можно ошибиться при такой фигуре? — огрызнулся Беркович. — В фигуре — нет, не ошибешься, — хмыкнул эксперт, — а вот в числе… — Что в числе? — насторожился Беркович. — Четырнадцатого было новолуние, — сказал Хан. — Шестнадцатого серп луны должен был наблюдаться при заходе солнца градусах в десяти выше горизонта. Где он? Ленту прокрутили несколько раз. На кадрах, снятых сутки спустя после убийства серп был прекрасно виден, а на кадрах, снятых шестнадцатого, луны не было. — Ты хочешь сказать, что это снято в другой день? — недоверчиво спросил Беркович.