— В день новолуния или перед ним, — уверенно сказал Хан. — Четырнадцатого или раньше. — А дата и время в кадре… — Какие проблемы? — воскликнул эксперт. — Переставил дату — минутное дело. — Но зачем? — удивился Беркович. — Они даже не знакомы — Криппен с Разиэлем. Я наводил справки. Нет у них друг с другом ничего общего. — Не знаю, — заявил Хан. — Но кадры эти сняты не шестнадцатого. — Спасибо за информацию, — сказал инспектор. Оперативная бригада приехала домой к Разиэлю, когда тот закрывал дверь. У его ног лежала большая дорожная сумка. — Собираетесь отдохнуть? — поинтересовался Беркович. — Почему нет? — агрессивно отозвался Разиэль. — После вашей гостиницы хочется побывать в настоящей. — Успеете, — решительно сказал инспектор. — А сейчас поедете все в ту же гостиницу — нашу. — Почему? — удивился Разиэль. — Вы же убедились — у меня алиби. — Липовое, — кивнул Беркович. — Недели две назад вы заприметили на пляже старика с камерой и заплатили ему… Сколько вы ему заплатили? Криппен утверждает, что три тысячи шекелей. — Мало ли что он утверждает… — И луны на ваших кадрах нет, а должна быть, — с укоризной произнес Беркович. — Тщательнее надо, ребята, тщательнее… — Что? — переспросил Разиэль. Естественно, он не знал этой крылатой фразы, как и имени Жванецкого не слышал ни разу в жизни. — Неужели вы действительно не убили ни одной мухи? — поинтересовался инспектор. — Ни за что не поверю. Впрочем, в камере мух нет, только тараканы. Крутая лестница — Я давно обратила внимание, — сказала Наташа. — Как только мы куда-нибудь собираемся — гулять, например, или в гости, — сразу звонит телефон, и тебя вызывают на какое-нибудь происшествие. — Я тоже обратил внимание, — сказал Беркович, надевая туфли. — Как только меня вызывают на происшествие, у тебя сразу портится настроение, и ты начинаешь сомневаться. — В чем? — насторожилась Наташа. — В том, что ты вышла замуж за полицейского, — объяснил Беркович. — Нет, — задумчиво сказала Наташа, — такие сомнения меня не одолевают. Но иногда все-таки хочется запустить в тебя сковородкой. — Это будет квалифицировано, как покушение на убийство, — заявил Беркович, — и если ты не промахнешься, то пятнадцать лет тюрьмы тебе обеспечены. Он поцеловал жену и поспешил к ожидавшей у подъезда полицейской машине с мигалкой. Взвыв сиреной, машина помчалась в сторону Рамат-Авива, где четверть часа назад было обнаружено тело молодого художника Эяля Барнеа, успевшего завоевать известность среди любителей современной авангардистской живописи. Барнеа, судя по донесению сержанта Маркиша, сломал шею, упав с лестницы. Так оно и оказалось. Эксперт Рон Хан, прибывший на место чуть раньше Берковича, заявил определенно: — Он скатился по всем тринадцати ступенькам, а они здесь очень крутые, как ты видишь. Перелом шейных позвонков. — Поскользнулся? — спросил Беркович, оглядываясь вокруг. Трагедия произошла в двухэтажном коттедже, одна часть которого принадлежала самому Эялю, а другая — его дяде Шмуэлю, человеку немолодому, в прошлом — известному автору исторических романов. Тело Эяля было обнаружено на половине дяди: похоже, что молодой человек собирался спуститься по лестнице со второго этажа, чтобы перейти на свою половину через дверь в салоне, не удержал равновесия, покатился по ступенькам и… — Ты полагаешь, что его могли столкнуть? — спросил Беркович эксперта. — Я же вижу, как ты смотришь на тело… — Не исключено, — кивнул Хан. — Вопрос в том, кто был в коттедже, кроме Эяля и его дяди Шмуэля. Пальцевых отпечатков много, трудно будет в этом разобраться. — Возможно, дядя сообщит то, что нам нужно, — сказал Беркович, и Хан с сомнением покачал головой. Действительно, на показания Шмуэля Барнеа надежды было немного. Шесть лет назад этот человек перенес тяжелую болезнь, следствием которой стал частичный паралич — в пятьдесят шесть он оказался прикован к постели и лишь год спустя оправился настолько, что смог перемещаться в инвалидной коляске. Эту информацию сообщил Берковичу сержант Маркиш, хорошо знавший как племянника, так и дядю. — Комнаты Шмуэля находятся на втором этаже? — удивился Беркович. — Это же неудобно, нужно спускать тяжелую коляску, потом опять тащить ее по ступенькам наверх… — Нет-нет, — сказал Маркиш. — Шмуэль практически никогда не спускается вниз, все время он проводит в своей спальне — читает, слушает музыку, размышляет. Денег у него более чем достаточно, и ему хватит, и потомкам. Правда… — Что? — насторожился Беркович. — Теперь возникнет проблема, — с беспокойством сказал Маркиш. — Единственным безусловным наследником был бедняга Эяль. Теперь, с его гибелью, появятся сразу несколько претендентов — дальние родственники, которые здесь и не были ни разу. — Понятно, — протянул инспектор. Он поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору к большой спальне, где в постели на высоко поднятых подушках возлежал (иного слова и подобрать было трудно) седой мужчина лет шестидесяти пяти. Лицо Шмуэля было бледно, губы плотно сжаты. — Может быть, вызвать врача? — осведомился Беркович. — Представляю, какой это для вас стресс. — Не нужно, — хриплым голосом отозвался Шмуэль. — Я уже… вполне… — Что вы слышали? — спросил инспектор. — Как это произошло? — Эяль пришел ко мне в восемь, — заговорил Шмуэль, собравшись с мыслями. — Мы поговорили, он принес мне чаю и ушел. Через минуту я услышал грохот… Вы себе не представляете, что со мной было. Я… Впрочем, это неважно. Я кричал, звал Эяля, он не отвечал. Тогда я вызвал полицию — что еще оставалось? — Кроме вас и племянника, в доме никого не было? — Нет. Эяль сейчас один, его жена Маргалит гостит с детьми — их у Эяля двое — в Эйлате, у родителей. Ко мне по утрам приходит сиделка, она и сегодня была, приготовила завтрак, а потом ушла, теперь придет в полдень, чтобы накормить меня обедом. Яна ушла без пяти восемь, а в восемь пришел Эяль… Что было дальше, вы знаете, — упавшим голосом закончил Шмуэль. — И вы весь день один? — спросил Беркович. — А если… — Я понимаю, что вы хотите спросить, — вздохнул Шмуэль. — Я люблю быть один, особенно после смерти моей Леи. Если же мне нужно в туалет — вы ведь это хотите знать? — то звоню, и через минуту приходит Яна, она убирает в соседних коттеджах, но готова всегда, если я ее зову… — Почему же вы не позвали Яну, когда услышали грохот, а вызвали полицию? — спросил Беркович. — Не могу сказать точно, — подумав, ответил Шмуэль. — Я перепугался. Подумал, что в дом забрались грабители. Не знаю — стало страшно, я и не вспомнил про Яну, полиция как-то надежнее. — Понятно, — кивнул Беркович. — Извините, что побеспокоил. — Господи, — с тоской произнес Шмуэль. — Теперь мне и словом не с кем будет… Беркович спустился в холл, где тело Эяля, завернутое в черный полиэтилен, уже поднимали на носилки. — Поедешь со мной в управление или останешься? — спросил инспектора эксперт Хан. — Поговорю с соседями и с сиделкой, — сказал Беркович. — Возможно, кто-то что-то видел или слышал. Инспектор вернулся в управление через три часа, так и не узнав почти ничего нового. По словам соседей, никто утром в коттедж Барнеа не входил, кроме, конечно, Яны Двоскиной. Сама Яна — крепкая женщина лет тридцати, приехавшая в Израиль с Украины всего год назад, — показала, что, как обычно, пришла в семь часов, приготовила Шмуэлю завтрак, свозила на коляске в туалет, уложила назад в постель и ушла. Эяля не видела — видимо, он пришел на дядину половину позднее. Беркович спустился в подвал управления, где располагались лаборатории судебной экспертизы и нашел Рона Хана за составлением экспертного заключения. — Пальцевые следы на лестничных перилах, на ручке двери в холле и на других предметах принадлежат двоим — Яне Двоскиной и Эялю Барнеа, — сообщил эксперт. — Есть следы самого Шмуэля, но не в холле, а в коридоре второго этажа: на журнальном столике, например, и на ручке двери в туалете. — Иными словами, — сделал вывод Беркович, — посторонних на вилле не было, так что речь может идти только о несчастном случае, хотя, конечно, трудно поверить, что молодой здоровый человек мог свалиться с обычной лестницы. — Всякое бывает в жизни, — философски заметил Хан. — Нужно внимательно смотреть под ноги. — Знаешь, — сказал Беркович, — Яна, сиделка, утверждает, что это было Божье наказание. — Не понял, — поднял брови Хан. — По ее словам, Эяль дядю просто ненавидел. Сам он был постоянно в долгах, жена собиралась от него уйти, а может, и ушла — уехала к родителям. Он все ждал, когда же дядя отдаст концы и оставит ему наследство. Двоскина даже сказала такую вещь: «Я бы не удивилась, если бы однажды, придя к Шмуэлю, нашла бы его в постели мертвым. Я все время этого боялась. Племянник вполне мог его отравить, он страшный человек». Вот почему сиделка считает, что случившееся — Божье наказание, — закончил Беркович. — Шмуэль говорил тебе о своих отношениях с Эялем? — спросил Хан. — Нет, но я и не спрашивал. Впрочем, какое это имеет значение? Эяль дядю не убил — может, просто не успел. Шмуэль, слава Богу, жив и… Беркович оборвал себя на половине фразы. — Ты хотел сказать «и здоров», — усмехнулся Хан. — Люди, разбитые параличом, иногда действительно производят впечатление здоровых. Но это только внешнее впечатление. Ты говорил с лечащим врачом Шмуэля? — неожиданно спросил эксперт. — Не успел, — сказал Беркович. — Да и какое это имеет значение? Что пришло тебе в голову? — Меня смущает, — медленно проговорил эксперт, — что пальцевые следы Шмуэля обнаружены на поверхности журнального столика, стоящего в коридоре второго этажа.