— Да, шум был сильный, — сказал он, отвечая на вопрос Берковича. — Начался в половине шестого, необычное время для Киперштейна. Крики, вопли, громкая музыка. А потом неожиданно все стихло. Это, наверно, когда полиция приехала. Полиция приехала, когда в квартире уже никого — кроме трупа — не было. Так что шум стих, скорее всего, когда произошло убийство. — После того, как стало тихо, — спросил Беркович, — кто-нибудь проходил сверху мимо вашей двери? Я понимаю, что вы могли и не расслышать… — Почему — не расслышать? — обиделся старик. — Я специально подошел к двери и смотрел в глазок — мне было непонятно, почему шумели-шумели, и вдруг замолчали. Нет, никто не спускался. Наверное, полиция была уже в квартире, вот и… — Спасибо, — сказал Беркович, предположения и фантазии старика его не интересовали. Но вот наблюдение выглядело очень любопытным. Он поднялся на третий этаж и вошел в квартиру Киперштейна, аккуратно сняв с двери листок бумаги с печатью. Постоял посреди салона, оглядываясь. Поваленный шкафчик, разбросанные газеты, разбитый стакан… Что-то было в этом разгроме театральное. Если произошла драка, почему опрокинут шкафчик, стоявший в самом углу? А если, — подумал инспектор, — все это на самом деле инсценировка? И убили Киперштейна не в драке ничего не соображавших наркоманов, а расчетливо, заранее продумав детали? Была и еще нестыковка. Если в квартире несколько человек устроили драку, почему они после убийства не вывалились толпой на лестницу? Сосед-старичок никого не видел. Можно ли доверять этому утверждению? Заперев дверь, Беркович опять позвонил к соседям. Ронит успела привести себя в порядок, ребенок играл в своей комнате, оттуда доносились звуки включенного телевизора. — Ваш муж поехал на работу в той рубашке, в которой был вчера дома? — задал Беркович неожиданный вопрос. — Нет, конечно, — нахмурилась женщина. — Дома он ходит в майке. — Вы не могли бы показать… — Зачем? — вскинулась Ронит. — Покажите, пожалуйста, — твердо сказал Беркович. Конечно, она могла и отказаться, тогда пришлось бы потерять время, а то и улику, но, похоже, мысли инспектора остались скрыты от Ронит — она покачала головой и повела Берковича в спальню, где извлекла из шкафа большую цветастую майку. — Именно в этой майке он был вчера? — уточнил инспектор. — Вчера он был в другой, — сказала Ронит. — Я ее положила в стирку. — Успели постирать? — чертыхнувшись про себя, спросил Беркович. — Нет, а что? — до Ронит начал доходить некий тайный смысл вопросов, в глазах появилось испуганное выражение, но инспектор не стал дожидаться, когда женщина придет к окончательному решению; сине-зеленую майку он нашел в груде белья в старой корзине на техническом балкончике. — Все верну в целости и сохранности, — пообещал он. — Тебе нужны результаты вскрытия? — встретил Берковича вопросом эксперт Хан, когда инспектор полчаса спустя явился в лабораторию с большим бумажным пакетом. — Нет, — сказал Беркович. — Я принес тебе две майки, и если на одной из них не окажется следов крови, готов съесть свою шляпу. — Что-то я не помню, чтобы ты носил шляпу, — пробормотал Хан, принимая из рук инспектора сверток. — Чья это майка? — спросил он, вернувшись спустя полчаса, в течение которых Беркович дремал на стуле и несколько раз едва не повалился на пол. — Убийцы, надо полагать, — пожал плечами инспектор. — Конечно, убийцы, — нетерпеливо сказал Хан. — На майке пятна крови, группа совпадает с группой крови убитого Киперштейна. Но где ты это раздобыл? — Потом объясню, — отмахнулся Беркович. — Нужно успеть его взять, когда этот тип вернется домой после работы. — Киперштейна убил сосед, убил из ревности, — рассказывал на следующее утро инспектор Беркович эксперту Хану. — Видишь ли, Авигдор Киперштейн и Ронит — соседка — давно были, как это говорят, в интимной связи. Муж ее, как водится, ничего не знал, но все в этом мире всплывает наружу… В общем, Эли — так зовут мужа Ронит — решил эту проблему по-своему. О вечеринках в квартире Киперштейна он, конечно, имел представление — почти каждую ночь там кричали, и он пару раз уже вызывал полицию. — Так вот, — продолжал Беркович, — он записал на видео хорошую потасовку из голливудского блокбастера, и когда жена уехала с сыном в Бат-Ям, явился к соседу. Тот ничего, конечно, не подозревал. Эли ударил Киперштейна гантелью по темени, поставил на магнитофон кассету, врубил на полную громкость, перевернул шкафчик, разбросал газеты, порвал на Киперштейне рубаху. А потом вернулся к себе — с кассетой, естественно, — и вызвал полицию — якобы в квартире соседа опять буянят. — А где кассета? — поинтересовался Хан. — Ты ее нашел? — Да этих боевиков у Эли на кассетах десятка три! Можно взять любой. А сам он пока не показывает, какую кассету использовал. Да разве это так важно? Убил и свалил все на дружков Киперштейна, наркоманов. — Вот только изобразить толпу, спускавшуюся с лестницы, не сумел, — усмехнулся эксперт. — Он просто не учел, что старик со второго этажа обожает смотреть в глазок, — сказал Беркович. Призрак-убийца — Я давно им говорил, а они отшучивались, — мрачно сказал Миха Азулай, главный хормейстер, сидевший перед инспектором Берковичем с видом непонятого пророка. — Я давно говорил: нужно сообщить в полицию. И вот чем кончилось. — О чем вы хотели сообщить? — Беркович уже слышал об этой истории, но хотел, чтобы Азулай подтвердил ее своим рассказом. — О призраке, конечно! — воскликнул Азулай, едва не подпрыгнув на стуле. — Он появился еще в январе, когда ставили «Итальянку». Действительно, первые свои шуточки призрак оперы устроил в январе, когда готовилась постановка «Итальянки в Алжире». В подвалах, где хранились декорации, появились на стенах странные светящиеся следы. В коридорах раздавались голоса, но никто не видел, откуда исходил звук. Как-то артистку хора Инну Клевскую кто-то схватил за руку в пустой комнате — женщина клялась, что никого рядом не было. Однажды — это было уже в марте, вскоре после премьеры — призрак показал себя: трое рабочих сцены, перетаскивавших декорации, увидели в глубине коридора высокую светящуюся фигуру, помахавшую им рукой и скрывшуюся в стене. Рабочие были не трусливого десятка, они тут же бросились к тому месту, где находился призрак, но не обнаружили ничего — даже предполагаемого запаха серы не оказалось в помине. Призрак терроризировал рабочих сцены, певцов и оркестрантов, появляясь неизвестно откуда и неизвестно куда исчезая. Девочки из кордебалета жаловались, что во время переодевания призрак наблюдает за ними из зеркала — они видели его призрачные глаза. Амос Фрай, отвечавший в театре за безопасность, провел облаву — его люди осмотрели все, что могли, начиная с подвалов и кончая верхним ярусом и чердаками. Обнаружили много хлама, в том числе и неизвестно как попавшего в театр, но никакого призрака, естественно, в помещении не оказалось. Да и откуда? Закончилась эта история очень печально — и только тогда весь персонал театра пришел к однозначному выводу: нужно было сразу, как только призрак начал свои шалости, бежать в полицию и искать помощи. Возможно, тогда Узи Кадмон остался бы жив. А теперь он был мертв, и эксперт Рон Хан, осмотрев тело, лежавшее поперек коридора на минус втором этаже, заявил инспектору Берковичу: — Задушен. Похоже, что убийца использовал шарф или другую плотную ткань. Обмотал вокруг шеи и затянул. — Нужна была большая сила? — спросил инспектор. — Не обязательно. Главное, чтобы жертва не сопротивлялась. А Кадмон действительно не сопротивлялся, будто был парализован. Вот тогда-то присутствовавший при разговоре Дани Брон, начальник театральных мастерских, заявил полицейским, что в убийстве, скорее всего, виноват призрак оперы. Идея эта быстро овладела массами, и на всех последовавших допросах Беркович выслушивал одни и те же истории, разобраться в истинности которых не было ни малейшей возможности. Убитый, Узи Кадмон, работал в театре третий год, числился костюмером, но выполнял много других поручений, поскольку прекрасно знал и любил оперу. Никто не смог припомнить стычек Кадмона с кем бы то ни было — это был тихий человек, и если кто мог убить его, так только призрак оперы. — Почему же никто не сообщил в полицию о том, что в театре появился призрак? — спросил Беркович второго хормейстера Азулая и получил стандартный ответ: — А вы бы поверили? — Нет, — сказал инспектор. — Но поскольку призраков в природе не существует, мы стали бы искать шутника, который столько времени морочил всем голову. — Вы считаете, что он специально это делал, чтобы однажды напасть на Узи? — По-моему, это очевидно, — сухо сказал Беркович. — Этот ваш призрак настолько все запутал, что сейчас ни от кого невозможно добиться правдивых показаний — сплошная мистика. — Я сам встречался с призраком! — воскликнул Азулай. — Однажды это был крик петуха, раздавшийся прямо над моим ухом. Это случилось во время репетиции, хор находился на сцене, а рядом со мной не было никого, могу поклясться. И кроме меня, крика не слышал никто, вы понимаете? — Вам могло просто показаться, — пожал плечами Беркович. — И белая фигура в коридоре минус первого этажа? — Там же всегда полумрак, что вы могли увидеть? — То, что видел, — насупился Азулай. — Ну хорошо, — сказал инспектор. — Кадмона убил призрак, потому что других подозреваемых нет. Значит, будем ловить призрака. Опишите, где он появляется чаще всего. Показаний такого рода у Берковича было уже не меньше полусотни. Если бы кому-то пришло в голову проделать эту работу раньше, то было бы уже известно, что больше всего призрак оперы обожает звуковые эффекты: вопли над ухом, крики из-за угла, бормотание в пустом коридоре. Все это можно было объяснить и без привлечнения потусторонних сил — Беркович и сам мог крикнуть таким образом, чтобы присутствующие решили, что звук идет из стены или с потолка. Нехитрая штука. Труднее изобразить светящуюся фигуру, входящую в стену, но и для подобного трюка наверняка можно найти подходящего фокусника — Давид Копперфильд и не такие штуки проделывает. Закончив допрос хормейстера, Беркович сложил бумаги, запер кабинет и спустился в лабораторию к эксперту Хану. — Этот призрак, — пожаловался инспектор, — путает все карты. Ну скажи, разве бесплотный дух мог задушить человека? — Нет, — усмехнулся Хан, — но ты ведь на самом деле и не думаешь, что Кадмона задушил дух? — Конечно. Более того — после убийства призрак больше не появлялся. Значит, Кадмон был его изначальной целью, все остальное — для отвода глаз. — Кто-нибудь уволился из театра за эти дни? — поинтересовался Хан. — Четверо. Конечно, я тщательно проверил каждого и думаю, что они ни при чем. Тот, кто изображал духа, все еще в театре. Уволиться сейчас — значит привлечь к себе внимание. Легче скрыться среди тысячи работников. — Но ведь ночью, когда произошло убийство, не все они находились в театре! — Алиби есть более чем у половины, но и триста человек — многовато. Правда, я исключил женщин, а также солистов — первые не могли бы издавать звуки, приписываемые призраку, вторым нечего делать в подвалах. Осталось сто сорок человек. Тогда я подумал, что призрак мог специально действовать так, чтобы полиция пошла по неправильному пути. И занялся людьми, на которых подозрение могло пасть в последнюю очередь. Я имею в виду солистов. Не приглашенных, конечно, а тех, кто работает в опере хотя бы год.