— Здравствуйте, — сказал Беркович по-русски, — я веду дело о покушении. Бернштейн распылся в улыбке, но неловко повел плечом и поморщился от боли. — Рад, что можно в израильской полиции служат крутые русские парни, — сказал он, и Беркович усмехнулся: вот теперь и его самого причислили к крутым, правда по совершенно иному поводу. Разговаривать с Бернштейном было легко, но после получаса быстрых вопросов и ответов инспектору стало ясно, что он не продвинулся ни на шаг. Во-первых, Бернштейн был убежден в том, что никто из его российских конкурентов не стал бы нанимать в киллеры коренного израильтянина. Во-вторых, он утверждал, что в России вообще нет таких идиотов, чтобы убивать конкурента за границей. — Послушай, Боря, — говорил Бернштейн, через пять минут после начала разговора перейдя на ты и называя нового приятеля по имени, — послушай, нанимать израильтянина — это куча денег, да еще огромный риск. В Москве убрать человека стоит гораздо дешевле, я не знаю конкретных цен, но говорю тебе, что это так, и можешь мне поверить. Понял, да? Если бы кому-то втемяшилось пустить меня в расход, это сделали бы на Рублевском шоссе, где я живу, а не в Тель-Авиве, где меня еще нужно было вычислить! — Ваши рассуждения были бы верны, — вставил Беркович, — если бы покушения не было. Но кто-то же в вас стрелял средь бела дня. — Загадка! Бред! Нет, послушай, это был арабский террорист — вот что я скажу. Просто я под руку подвернулся. Может, он думал, что я член Кнессета? В палату вошел врач и сказал: — Хватит на первый раз. — Слушай, ты заходи почаще, — сказал раненый, — а то с моими о чем поговоришь? О делах разве что… А Ляльку я вообще сказал чтобы не пускали — незачем ей расстраиваться, пусть загорает на пляже. Беркович собрал бумаги, дал Бернштейну подписать протокол и вышел в коридор, длинный, как туннель под Ла-Маншем. Раненый телохранитель бизнесмена лежал в соседней палате, но к нему еще не пускали — положение парня было куда серьзнее, чем у шефа, он спал и до завтра врачи не допускали к нему посторонних. В закутке напротив палаты Бернштейна сидели в креслах трое мужчин — одного из них инспектор уже видел, это был телохранитель, счастливо избежавший пули, второй, видимо, был секретарем бизнесмена, а третий… Беркович остановился в полном недоумении. Третьим в компании был… Исак Бернштейн собственной персоной. Живой и невредимый. Придав лицу невозмутимое выражение, инспектор подошел и представился. — Вы… — сказал он, обращаясь к копии Бернштейна. — Марк Давидов, — встав, протянул руку двойник. — Вы… — повторил Беркович, думая о том, как бы поточнее сформулировать естественный вопрос. Давидов, впрочем, все прекрасно понял. — Похож, правда? — сказал он. — Нас всегда путали. Мы ведь с Исаком еще в институте познакомились. Как-то даже экзамен я за него сдавал. Впрочем, он за меня тоже. Бывало всякое. — Так-так, — сказал Беркович, усаживаясь в свободное кресло. — Вы прилетели вместе с Бернштейном? Инспектор прекрасно знал, кто прибыл в Израиль вместе с бизнесменом, но ведь Давидов мог прилететь чуть раньше. — Нет, — покачал головой двойник. — Я, можно сказать, ватик. Девять лет в стране. Изя мне позвонил после приезда, мы договорились встретиться, но не довелось пока. — Где вы живете? — спросил Беркович. — Чем занимаетесь? — Живу в Холоне, — ответил Давидов, — а занимаюсь… да разными вещами занимаюсь. Посредничеством, в основном. Голос у Давидова звучал не очень уверенно — или это Берковичу только показалось? — Исак Михайлович, — подал голос секретарь бизнесмена, — хотел сделать Марку Леонидовичу деловое предложение. — Да? — поднял брови Беркович. — Что, совместный бизнес? — В некотором смысле. Исак Михайлович хотел предложить Марку Леонидовичу поехать с ним в Россию и некоторое время поработать… м-м… — Двойником, — подсказал Беркович, обо всем уже догадавшийся. — Именно так, — кивнул секретарь. — Собственно, предложение и сейчас остается в силе. — Вы знали об этом предложении? — повернулся Беркович к Давидову. — Догадывался, — коротко сказал тот. — Но у вас же здесь свое дело. И семья, наверное. — Я ведь еще не дал своего согласия, — осторожно сказал Давидов. — Да мы с Изей еще и не разговаривали. — Понятно, — протянул Беркович и добавил: — Да, удивительное сходство, особенно если учесть, что вы даже не родственники. Скажите, — обратился он к телохранителю, — вам есть что добавить к уже записанным показаниям? Может, вы вспомнили что-нибудь за это время? — Нет, — мрачно сказал тот. — Что я могу вспомнить? Я видел только, как «мазда» за угол сворачивала. Понимаю, что действовал в той ситуации бездарно… Но ведь у меня и оружия не было! — Ну, это вы с хозяином разбирайтесь, — равнодушно сказал Беркович и поднялся. — Полагаю, — сказал он, — что мы с вами еще встретимся. Со всеми, — добавил инспектор, внимательно посмотрев в глаза Давидову. Тот отвел взгляд. Вернувшись в управление, Беркович поднялся к старшему инспектору Рисману, прекрасному знатоку уголовного мира большого Тель-Авива. — Рони, — сказал Беркович, протягивая фотографию Бернштейна, где бизнесмен был изображен рядом со своей белокурой Лялей на фоне отеля «Дан-Панорама», — погляди-ка, может, тебе знакома эта личность? — Конечно, — уверенно заявил Рисман, бросив на фотографию один-единственный взгляд. — Марк Давидов, неприятный тип. Я уверен, что он торгует женщинами с Украины, но никак не могу получить на него достаточно материала, чтобы задержать. А с кем это он? Я этой женщины не знаю. И одет странно — обычно Марк такие рубашки не носит. — А это не Марк вовсе, — сказал Беркович и после паузы, насладившись недоуменным видом коллеги, рассказал о покушении на российского бизнесмена. — Вот так-так, — удивился Рисман. — Так ты полагаешь, что покушались на самом деле на Давидова? — Почему ты решил, что я полагаю именно так? — Судя по твоему рассказу. Российский след маловероятен, израильский — подавно. Давидов и Бернштейн должны были встретиться. Убийца шел за Давидовым, принял за него Бернштейна… — Идеальная схема, — кивнул Беркович, — если бы не одно обстоятельство. Встретиться они должны были в другое время. Я еще буду, конечно, проверять, где находился Давидов в девять тридцать утра. Уверен, впрочем, что его видели в то время десятки человек. Ты мне лучше другое скажи: какая у Давидова машина? Если ты, конечно, в курсе. — Естественно, в курсе, — улыбнулся Рисман. — Белая «хонда». — Вот как, — разочарованно сказал Беркович. — А я надеялся, что темно-синяя «мазда». — Это машина его племянника, — сообщил Рисман. — Тоже темная личность, но в дядиных аферах, похоже, не замешан. — Ты уверен? — воскликнул Беркович и, увидев, как насупился коллега, быстро сказал: — Не думай, я не сомневаюсь, просто очень рад. — Чему? — спросил Рисман. — Если ты считаешь, что Арон пытался убить дядю, то это глупости. — Потом объясню! — сказал Беркович, направляясь к двери. С инспектором Хутиэли Беркович столкнулся в холле, когда под вечер покидал управление. — Ну как там этот крутой? — поинтересовался Хутиэли, взяв Берковича под локоть. — Выяснил, кому он мешал? — Да, — кивнул инспектор. — То есть, нет, никому он в России не мешал, вот в чем хитрость. — Так это действительно была ошибка? — оживился Хутиэли. — Мне сказал Рисман, но я не очень поверил. — И правильно не поверили, — сказал Беркович. — Видите ли, у Бернштейна есть в Израиле знакомый, некто Давидов, они похожи, как две капли воды. Бернштейн намеревался нанять Давидова в двойники — жизнь бизнесмена в России, как вы знаете, довольно беспокойная. Бернштейн думал, что своим предложением заинтересует приятеля. И действительно заинтересовал. Давидов — человек риска, он ведь женщинами торгует. Популярный сейчас бизнес. Знаете, что он задумал? Убить Бернштейна — или замочить, если по-русски. И самому занять его место. Стрелял, кстати, племянник Давидова Арон, за дядю он готов в огонь и воду. — И в тюрьму тоже? — поинтересовался Хутиэли. — Не знаю, — сказал Беркович, — но спрошу на первом же допросе. Третий — Значит, вы никогда не любили сами, — сказал собеседник, когда Беркович выразил сомнение в том, что нормальный человек, будучи в здравом уме и твердой памяти, способен лишить себя жизни, если от него уходит любимая женщина. Разговор происходил в скверике перед домом. Наташа прогуливалась вдоль аллеи с коляской, в которой спал Алик, а Беркович, сидя в тени на скамейке, обсуждал с соседом трагическую историю смерти манекенщицы Анат Элимелех и ее друга парикмахера Рони Афуты. В те дни газеты выходили с аршинными заголовками и фотографиями на всю полосу, и лучшей темы для обсуждения трудно было придумать. — Вы никогда сами не любили! — повторил сосед тоном человека, знающего о любви все — естественно, по книгам. — Любовь — это чувство, которое сжигает человека без остатка. — Ясно, — сказал Беркович. — Поскольку я еще не обратился в пепел, то, значит, и не любил. — Нечего иронизировать, — рассердился сосед. — Не знаю, что в действительности произошло у Анат и Афуты, газеты, конечно, все врут, как всегда… Вы, наверное, знаете больше… Он сделал многозначительную паузу, но Беркович на провокацию не поддался, и сосед продолжил после едва заметного вздоха разочарования: — На моих глазах как-то разыгралась история похлеще. — Да? — спросил Беркович равнодушным голосом, поскольку знал: если проявить заинтересованность, сосед и не подумает начать рассказ.