— Именно, — кивнул инспектор. — Все это чудовищное совпадение. Просто чудовищное. Ты же знаешь — в жизни случаются такие совпадения, что никакому писателю не снились. — Инспектор, — попросил Беркович, — вы можете рассказать, что там было на самом деле? — Первый случай произошел чуть больше года назад, — начал Хутиэли. — Ты знаешь четырехэтажный дом старой постройки, что на перекрестке улиц Тенцера и Бар-Гиоры? В доме шестнадцать квартир, Амнон Киржнер жил на втором этаже. Пожилой мужчина, но очень бодрый. Никаких признаков душевного заболевания. Однажды утром жена обнаружила его в ванной комнате. Он повесился на собственном ремне. На столике в кухне нашли записку: «Нет сил жить. Никто в моей смерти не виноват». Экспертиза показала, что о насилии и речи быть не могло. Никаких реальных причин для того, чтобы кончать с собой, у Киржнера вроде бы не было, но ведь чужая душа — потемки, верно? Расследование ничего не дало, и дело закрыли. А несколько месяцев спустя в том же доме повесился жилец из квартиры на четвертом этаже. — Этот случай я помню, — вставил Беркович, — но подробностей не знаю. — Авраам Охайон его звали. Сорок лет, здоров, как бык. За месяц до смерти развелся в третий раз, жил один. Он несколько дней не выходил на работу и не отвечал на звонки. В полицию обратилось руководство фирмы, а вовсе не его бывшие жены. Взломали дверь и обнаружили Охайона повешенным в салоне на крюке от люстры. Никаких следов насилия. Записка: «Все надоело. Прошу в моей смерти никого не винить». В общем, — классический случай. Квартира была заперта изнутри, никаких следов взлома. Записка написана собственноручно. — После того случая начали поговаривать, что в доме нечисто, — продолжал инспектор. — Как, мол, так — два самоубийства за год, причем совершенно одинаковые, да еще без видимого повода. Дом, мол, проклят, и все такое. В общем, чушь. Одна семья, не помню фамилии, даже переехала, продав квартиру и купив другую… Прошли месяцы, страсти вроде бы улеглись, и вот вчера — третий случай. — Та же картина? — В точности. Некий Шимон Закай, он жил на втором этаже с женой и двумя сыновьями. Пятьдесят три года. Сыновья взрослые, один живет в Хайфе, другой сейчас в армии. Жена уехала к сыну в Хайфу на несколько дней, Закай остался дома один, он работал на заводе железобетонных конструкций. Вчера утром жена вернулась и обнаружила мужа повешенным в ванной комнате. Не на ремне, правда, а на обычной веревке. И записку нашла: «Это не жизнь. Никого не вините». Написано печатными буквами, но четко, эксперт считает, что Закай писал, будучи в здравом уме. И опять никаких следов борьбы, насилия… И причин для самоубийства тоже. Но теперь в доме, кажется, уже никого не осталось, кто бы не верил в то, что здесь не обошлось без каких-то злых сил. Все в голос утверждают, что дом проклят, и обсуждают с утра до вечера — кто окажется следующим. Конечно, случай не тривиальный. Три одинаковых самоубийства за пятнадцать месяцев. Это кажется непонятным. Но поскольку о насилии говорить не приходится, то значит, это совпадения. Ну, бывает! Не мистика же, на самом деле! Или ты считаешь иначе? — Хутиэли подозрительно посмотрел на старшего сержанта. — Нет, конечно, не мистика, — кивнул Беркович. — А когда похороны? — Сегодня. Хочешь пойти? Имей в виду, если ты завтра не представишь квартальный отчет… — Я же сказал — представлю, — заявил старший сержант. — Не беспокойтесь, инспектор, я всего лишь хочу посмотреть на дом. Действительно ли он такой страшный? — Обычный дом, — хмыкнул Хутиэли. Дом действительно оказался обычным, немного мрачноватым, правда, но не больше, чем все прочие строения полувековой давности в этой части Тель-Авива. Народу на похоронах Закая собралось немного — похоже было, что люди боялись входить в дом, стояли на улице, а потом подъехал автобус, и человек пятнадцать, включая родственников, отправились на кладбище, куда еще утром перевезли тело. Остальные разошлись; жильцы — по квартирам, а знакомые Закая — по своим делам. Общее мнение было однозначно: проклятый это дом, и следующего самоубийства ждать недолго. Потолкавшись среди мужчин и послушав их разговоры, Беркович и сам проникся странной уверенностью в том, что жить здесь небезопасно, что сами стены давят, что по ночам здесь слышны какие-то посторонние звуки, завывания, шаги и стоны, и что три вполне здоровых человека не могли сами решиться на такое богопротивное дело. В общем, входя в подъезд дома, Беркович чувствовал себя не лучшим образом. Дверь на втором этаже была открыта, из квартиры слышались приглушенные голоса — должно быть, родственники ожидали возвращения с кладбища жены Закая и его сыновей. Поднявшись этажом выше, Беркович постучал в одну из дверей. Через минуту он услышал какое-то движение, увидел, что его изучает в глазок чей-то внимательный взгляд, а потом дверь приоткрылась, и в проеме появилась женщина лет тридцати пяти. — Простите, — смущенно сказал Беркович. — Я из полиции, видите ли… Хотел кое о чем спросить, если вы не против. — Входите, — посторонилась женщина и пропустила старшего сержанта в салон. — Вы тоже считаете, что на дом наложено проклятие? — спросил Беркович несколько минут спустя, когда узнал, что женщину зовут Батья Винер, что живет она одна с дочерью, а муж их бросил, ей, конечно, трудно, но ничего, справляются. — Конечно, — пробормотала Батья. — Иначе это просто не объяснить. Трое за полтора года. Ужасно. Живешь и не знаешь, что с тобой будет завтра. Вдруг вот так же возьмешь веревку и даже сама не поймешь — почему… — Все трое — мужчины, — напомнил Беркович, — а вы женщина. Так что, может, и обойдется. Батья слабо улыбнулась. — Ваша квартира расположена над квартирой Закая, — продолжал Беркович. — Может, вы слышали что-нибудь вчера ночью? — Нет, — покачала головой женщина. — То есть… Вы имеете в виду крики? — Я имею в виду любые звуки, — сказал Беркович. — Если в доме завелась нечистая сила… Говорят, дух ходит по ночам, его можно услышать. Шаги, кашель… — Вы меня совсем запугали! — воскликнула Батья и задумалась. — В общем… По ночам действительно… И вчера тоже… Будто кто-то поднимается по лестнице, тихо, но я слышала. Не только той ночью. Довольно часто. Как-то я даже лежала и думала: в какую дверь он войдет. Но ни одна дверь не открылась. — Над вами, кажется, жила семья, которая переехала, побоявшись жить в этом доме? — Да, Мошик с женой, — кивнула Батья. — А кто поселился? — Холостяк один, лет сорок, может, чуть больше. Приятный мужчина, Ран его зовут. Строит мне глазки, но я… — Понятно, — прервал Батью Беркович. — А тот, второй самоубийца, он ведь жил напротив, да? — Напротив Рана, — согласилась Батья. — Семья его и сейчас там живет. — Скажите, Батья, эти шаги на лестнице… Вы их давно слышите? Каждую ночь? — Нет, конечно, я не так уж часто ночью просыпаюсь. Давно ли? Несколько месяцев, пожалуй. — До смерти Киржнера и Охайона тоже? — Н-не помню… — пробормотала Батья и задумалась. Беркович терпеливо ждал. — Нет, пожалуй, — сказала Батья. — Это началось позже. — Только шаги? — Не только… Шорохи какие-то, приглушенные голоса. Будто разговаривают мужчина и женщина. Трудно понять — откуда… — Спасибо, — сказал Беркович. — Я, пожалуй, поговорю и с вашими соседями. Странно все это. — Странно — не то слово! — воскликнула Батья. — Это ужасно! Беркович не стал возражать. Он поднялся этажом выше и несколько минут спустя пил кофе на кухне у Рана Бокка — это был высокий мужчина, крепкий, хотя и немного сутулый. Проклятье? Может быть. Он тут живет недолго, но наслушался всякого. Шаги по ночам? Да, слышал. Иногда. Но мало ли кто может ходить? А вообще атмосфера здесь, конечно… Посидев полчаса, Беркович попрощался, но поехал не в управление, а в отделение министерства внутренних дел, где провел около часа. Оттуда его путь лежал на завод, где работал Закай. В управлении полиции Беркович появился к самому концу рабочего дня и сразу направился в кабинет инспектора Хутиэли. — Это Бокк, — заявил старший сержант. — Бокк? Что ты имеешь в виду, Борис? — с недоумением спросил инспектор. — Ран Бокк работал вместе с Закаем на заводе, — пояснил Беркович. — Было это довольно давно, но ту историю там хорошо помнят. Они поссорились, потому что Закай отбил у Бокка девушку. Бокк кричал, что убьет Закая, несколько раз они дрались, и в конце концов хозяин завода Бокка попросту уволил. На некоторое время его следы теряются, но после гибели Охайона — второго самоубийцы — Бокк неожиданно снимает квартиру в доме, где живет семья Закая. Зачем? — Он опять скандалил? — насторожился Хутиэли. — Нет, вел себя смирно. Однако по ночам жильцы слышали на лестнице шаги… Полагаю, что Бокк, снимая квартиру, уже знал, что станет делать, ведь слухи о наложенном на дом проклятье ходили вовсю. — Ты хочешь сказать, что Бокк убил соперника? — недоверчиво сказал инспектор. — Конечно! — воскликнул Беркович. — Он решил сыграть на суевериях. Проклятье и все такое. Первые две смерти действительно оказались случайным совпадением, а вот третья была подстроена. Бокк решил воспользоваться случаем. Он вновь спутался с бывшей своей любовницей, которая стала женой Закая. Женщина поднималась к нему по ночам, а он, возможно, спускался к ней. — При живом муже? — удивился Хутиэли. — У мужа была трехсменная работа, по ночам его часто не бывало дома, — объяснил Беркович. — Возможно, что и план убийства они обдумывали вдвоем. Женщина дала Бокку ключ и уехала к сыну в Хайфу. Ночью Бокк спустился к Закаю и задушил его во сне веревкой, на которой потом и повесил. — А предсмертное письмо? — недоверчиво спросил инспектор. — Но ведь это единственная записка из трех, написанная печатными буквами! Даже на Хана подействовала инерция — если предыдущие две были написаны Охайоном и Киржнером собственноручно, то и третья… — У тебя нет доказательств, — мрачно сказал Хутиэли. — Все это фантазии. — Не фантазии, — возразил Беркович. — Ключ до сих пор у Бокка, он ведь не имел возможности отдать его жене Закая. Поговорите с Батьей Винер, которая живет над квартирой Закая — она слышала, как в квартире Бокка по ночам разговаривали мужчина и женщина. Проведите следственный эксперимент, пусть вдова Закая поднимется в квартиру Бокка… — Сам и проводи, — отрезал инспектор. — Завтра с утра займись этим делом. — А отчет? — поднял брови Беркович. — Отложи до окончания расследования, — решил Хутиэли. — Я тоже терпеть не могу бюрократию. Смерть бизнесмена Мужчина лежал посреди салона, и под его головой растекалось кровавое пятно. Глаза безжизненно смотрели в потолок, на лице застыла маска недоумения. Похоже, он так до самой смерти и не понял, что именно с ним произошло. Подошел кто-то сзади, ударил тупым предметом, все поплыло перед глазами… — Сам он, конечно, не мог ударить себя таким вот образом? — спросил старший сержант Беркович эксперта Рона Хана, стоявшего на коленях у трупа и разглядывавшего рваную рану на темени. — Чисто теоретически — мог, — недовольно сказал Хан. — Но только теоретически. Если бы он взял… э-э… скажем, камень в правую руку, вытянул ее вверх, а потом изо всей силы нанес удар… Повторяю: чисто теоретически. Все равно рана не была такой глубокой, и столько крови не вытекло бы. Если хотите знать мое мнение, Борис, то это безусловно убийство. Но официальное заключение я дам только после патологоанатомической экспертизы. Что-то наш эксперт сегодня многословен сверх обычного, — подумал Беркович. Он никогда прежде не слышал, чтобы Хан произносил подряд больше одного предложения и отвечал на еще не заданные вопросы. Видимо, он действительно растерян. Тело, лежавшее на полу в салоне, принадлежало Саймону Миллеру, американскому еврею-бизнесмену, владельцу нескольких компьютерных фирм в Калифорнии и Флориде. Года два назад Миллер решил расширить свой бизнес и для начала перекупил в Израиле компанию по производству игровых программ «Мисхак хадаш», выложив два миллиона долларов. Видимо, бизнес оказался прибыльным, потому что несколько месяцев спустя Миллер вложил пятнадцать миллионов и открыл в Явне филиал своей американской компании. Сколько он на этом заработал, никтко не знал, но три месяца назад миллионер приобрел коттедж на берегу Средиземного моря, в одном из самых красивых мест к северу от Кесарии, и по словам знавших его людей, намерен был со временем привезти в Израиль семью: жену-американку и двух дочерей. Планам этим, однако, не суждено было осуществиться, потому что утром в воскресенье женщина по имени Сара Бенизри, приходившая убирать комнаты и готовить для Миллера еду, обнаружила входную дверь, против обыкновения, запертой. Она решила, что хозяин уехал, не предупредив. Ключа у Сары не было, и она решила вернуться домой, но, уходя, обратила внимание на то, что обе машины Миллера — «форд» и «мицубиши» — стоят на обычном месте, а большие ворота, через которые только и можно было выехать за ограду, заперты изнутри. Сара попыталась обойти дом, чтобы заглянуть в окно салона, но это было невозможно: коттедж стоял на самом краю крутого обрыва, и одну его сторону, ту, на которую выходили окна салона на первом этаже и спальни на втором, можно было увидеть только спустившись на пляж — выйдя за ограду и спустившись по довольно крутой лестнице.